Его домработница — обыкновенная, деревенская, зашла к нам, принесла ключи, жировки, свидетельство о смерти. Попрощалась, как будто заходила продать крынку молока, и пошла себе в неизвестном навек направлении.
Но дело не в этом.
Нина Рогулина бывала у нас почти каждый день. Они с Эллой очень сдружились. Элла верховодила, Нина подчинялась.
Марик работал в мастерской на Арбате и дома по вечерам.
Починил наконец-то шахматные часы. Хвастался.
Я стучала на машинке, ничего не слышала вокруг. И молчала.
Как-то рано утром раздался крик Эллы.
— Мамочка! Мамочка! Помоги! Спаси меня, мамочка! Я умираю!
Я в полусне бросилась к ней.
Элла сидела на кровати. Толстые ноги раздвинула так, что было видно — вся в крови. То есть сначала я подумала, что Элла налила краски. Может, специально, может, случайно.
Она говорила быстро, громко, шепотом:
— Я ничего там не делала. Честное слово. Оно само. Из меня выходит кровь. Я умираю, мамочка. Я умираю. Я хотела в туалет по-маленькому. Только по-маленькому. Оно само. И животик болит, и спинка болит.
Элла говорила, как маленькая девочка. Как в те времена, когда я была с ней счастлива на море и она была худенькая и красивая.
Я крикнула Марику, чтобы вызвал скорую.
— Доченька, успокойся! Ничего страшного. Сейчас врач приедет.
Про гнойный аппендицит подумала, про прободение какое-нибудь подумала, черт знает про что подумала. А про месячные не подумала.
Скорая приехала быстро. Тогда еще пробок не было.
Посмотрели, успокоили.
Врач — старая женщина, отвела меня в сторонку и говорит:
— У девочки рано началось, ничего страшного. Бывает. Раннее созревание. Объясните ей по-матерински, по-женски.
Я извинилась, что, получается, напрасно побеспокоили.
Но врачиха заверила:
— Лучше лишнее побеспокоить. И знаете, ей запомнится такой факт. Это все-таки событие в жизни каждой женщины. Рубеж.
Я прилегла рядом с Эллой на ее кровать. Прямо на испачканную простыню.
Прижала девочку к себе и сказала:
— Доченька, ты теперь будешь совсем другая. Прошлое ушло вместе с кровью. У каждой женщины уходит. И у тебя уйдет.
Элла лежала рядом, вроде просто обнимала меня за шею, а вроде душила.
— Ой, мамочка, я так тебя люблю! Так тебя люблю! Я девочкам в классе расскажу, они не поверят. Мы обсуждали, но некоторые говорили, что бывает не у всех. А только кто красивый, и будет выходить замуж, и ложиться с мужем в постель. Чтобы потом делать детей. Я уже все знаю.
Я попыталась отодвинуться, но Элла крепко держала меня всей рукой, согнутой в пухлом локтике.
Вся моя жизнь сосредоточилась на буквах и цифрах. Я не покупала себе обновок, хотя у меня появились приличные деньги, никому не подотчетные. Тратить их не хотелось.
Из Остра вестей не поступало.
От Миши — раз в две недели короткая записка незначащего содержания.
Так прошел год.
Из Остра — ничего.
Я не беспокоилась, так как понимала, если что — сообщат.
Всегда каким-то образом если что — сообщают.
В отпуск Миша не приехал.
Написал, что отказался по уважительной причине, которую объяснять по военным соображениям не имеет права. В семьдесят первом осенью мы ждали его возвращения. Но он написал, что с товарищем направляется в Мурманск устраиваться на рыболовный сейнер — их там ждут.
Да. Ветер странствий.
На родительские собрания в школу к Элле ходил Марик и приносил мне односложные вести:
— Нормально.
Что нормально, кому нормально?
Ладно.
Элла рисовала днем и ночью. Иногда я заглядывала в ее комнату и смотрела.
Ничего не понимала. Но Зобников время от времени звонил и хвалил. С ним у меня установились странные отношения. Телефонные беседы он вел, только когда был выпивший. Я почему-то его слушала.
Однажды мы столкнулись на улице возле булочной, через дорогу от нашего дома. Он ел калорийку. Увидел меня, застеснялся.
Я его ободрила улыбкой и заговорила первой:
— Вот и встретились. А то по телефону и по телефону. Как моя Эллочка? Какие новые успехи?
— Успехи замечательные. Найдите ей хорошего частного учителя. Ей надо поступать в художественную школу. У нее будущее. — А сам недоеденную булочку засунул в карман и вытер руку о пиджак.
— А вы что же, Петр Николаевич, не учитель, что ли? — Мне хотелось продолжить в шутливой форме, но Зобников помрачнел.
— Какой я учитель? Ей нужно устраивать блат уже сейчас. Ей нужен член Союза художников, со связями. А у меня связей нет.
— Так помогите, найдите, порекомендуйте.
— Буду стараться.
И поклонился, вроде я ему поставила задачу как старшая по званию.
Я засмеялась. Не от веселья, а от жалости. Немолодой человек, ест булку на улице. Пиджак засаленный. Туфли скособоченные. Рубашка мятая. А ведь учит прекрасному. Каково ему в подобном виде.
— Давайте с вами прогуляемся, Петр Николаевич.
Я предложила в надежде, что он откажется. Не отказался.
Гуляли долго: и по Пятницкой, и по Ордынке. Молчали.
На Ордынке Зобников говорит:
— Вот тут у меня товарищ по академии работает. Реставратор. Зайдем сейчас, я с ним познакомлю. Он перед вами, Майя Абрамовна, не устоит. А он знаменитый. Он для Эллы кого-нибудь найдет.
Зашли за кованую ограду. Бывший монастырь, церковь. Все обшарпанное, облупленное.
В одной из комнаток — тот самый друг-реставратор. Зобников меня представил.
Так я познакомилась с удивительным человеком.
Юрий Васильевич Канатников вошел в мою жизнь вихрем. Он покорил меня своей внимательностью, культурой, широтой кругозора. Как и предполагал Зобников, Юрий влюбился в меня практически с первого взгляда. Несмотря на свой немолодой возраст.
Конечно, у него были жена и дети, даже внук. Но наши сердца рвались друг к другу сквозь бытовые и семейные осложнения.
В данном случае совершенно не стояло проблемы, где встречаться. Квартира Бейнфеста стала нашей тихой гаванью. Мы не строили планов. Хоть мне как женщине хотелось услышать именно планы.
Что касается Эллы, то Юра действительно принял в судьбе ее таланта хорошее участие. Высоко оценил. Особенно цвет. Нашел преподавателя. Элла творчески росла.
Если говорить про счастье, то я была полностью счастлива. Несмотря на то что Марик сразу догадался о причине моего, можно считать, нового рождения. Но делал вид. Я же не делала вида.
Моя усталость, которая копилась столько лет и не находила себе надежного выхода, выкипела.
Впереди у меня был только зеленый свет.
Не каждой женщине доведется сойтись душой с настоящим художником. Естественно, я попросила Юрия нарисовать мой портрет. Не сразу. Примерно через полгода.
Он кратко сказал:
— Я реставратор. Портретов не пишу.
— Даже мой не можешь?
— Твой — тем более.
В силу различных обстоятельств мы находились с Юрой в изоляции от внешнего мира. Он вынужден был таиться от общественности. Все наши встречи проходили при закрытых дверях. Мне хотелось с ним под руку пройтись по выставочным залам. Поехать в Дом творчества.
Не скрою, есть женщины, которые при помощи младенца разводят мужчину со старой семьей. Я не принадлежала к их числу.
Мой возраст еще предполагал возможность рождения ребенка. Всего сорок два года. Но беременность не давалась.
И вот однажды в приступе отчаяния я сказала Марику:
— Нет смысла нам тянуть совместное проживание. Я прописана в другом месте. Вот и буду там жить.
Марик как довод привел Эллу. Девочка без матери. И так далее.
Я сказала, что Элла меня давно отринула. Вместо матери у нее подружки. Нина Рогулина ей постирает и приготовит. Вот девочка — совсем без родителей растет. С бабушкой. И ничего.
Марик отмолчался.
Да. Чинить механизмы — одно дело, а наладить собственную жизнь в собственной семье и ближайшем окружении — совсем другое.
Элле я сказала, что скопилось много печатной работы и, чтобы не мешать, я перебираюсь временно в другое место.
Собрала чемодан с одеждой по сезону. Не тащить же сразу барахло на все случаи. Таксист помог вынести машинку — в том же Бейнфестовском одеяле.
Машинка для отвода глаз. Все-таки я жалела Эллу. А Марика — не жалела. Я отдала ему лучшие женские годы. И, кроме того, квартира на Якиманке — в ней и моя часть. Неотъемлемая.
И вот я оказалась одна. Телефон молчал. Я укрывалась чужим одеялом, брала чужие тарелки. Хорошего качества, но чужие.
Бейнфест оставил в неприкосновенности накопленные вещи.
Когда мы бывали здесь с Юрой, вещи не имели значения. А тут лезли и лезли в глаза.
Чтобы очнуться, я позвонила в реставрационные мастерские. Юры не было на месте.
