Той весной меня и Валю, а также нескольких настоящих хулиганов изящно вытурили из школы. Мы срезались на переводном экзамене. Валек отправился в полиграфическое ПТУ, я в конце концов оказался в другой школе, которую и окончил, играя там в баскетбол в спортзале у нашего либерально-пофигистского физрука, вместо того чтобы идти на очередной урок.
Путь мой лежит вдоль забора, мимо нового школьного корпуса, двором и аркой на перекресток улиц Вишневского и Костякова. Оказавшись тут, я ненадолго остановлюсь. Позади – увешанный телевизионными тарелками дом для работников иностранных посольств. Площадка детского сада. Аптека – там, где раньше располагалась булочная-кондитерская. В булочной продавались конфеты и шоколад и можно было трогать батоны и буханки привязанной за веревочку к полкам ложкой, проверять хлеб на свежесть. В больших контейнерах иногда появлялась жареная картошка с солью. Одно время соль в картошку добавлять перестали, чтобы отвадить любителей хрумкать ее с пивом. Но ведь достаточно было, придя домой, в пакет с картошкой всыпать соли и хорошенько встряхнуть. В этой же булочной старший брат Сережи Остапова, Саша, впоследствии ставший урологом, преподал мне пример того, как нужно обольщать женщин. Мы с ним стояли в очереди за какими-то сладостями, положенными нам по карточкам. Но иметь карточку вовсе не означало, что по ней тебе непременно что-нибудь выдадут, в магазине могло ведь ничего и не оказаться. По зимнему времени на нас были вязаные шапки, и Саша сказал мне, что нужно непременно их снять, когда подойдет наша очередь. Так мы и сделали. Саша, тряхнув роскошными смолисто-черными кудрями перед молоденькой продавщицей, получил откуда-то чуть ли не из-под полы кило конфет. Мне, чьи немытые волосы свалялись под шапкой и смешно облепили череп, не повезло.
В этом же доме на последнем этаже проживала первая любовь Леши Родикова Катя Балашова из параллельного с моим класса. Леша как-то пригласил Катю в кино, по-моему в «Прагу». Я был призван гипнотизировать их из темноты. Впрочем, когда Леша прочно навел свой любовный мост, услуги «гипнотизера» больше не потребовались. Более того, издалека завидев меня на улице, мой друг останавливал свою даму и направлялся ко мне уже в гордом одиночестве. Неужто всерьез поверил в мою гипнотическую силу?
В доме на противоположной стороне улицы в те баснословные времена помещался молочный магазин, замечательный тем, что в нем можно было выпить какао с булочкой. Вдоль стен тянулись две деревянные полки, одна над другой. Бабушка или мама покупали мне стакан какао, я подходил к нижней полке и, стоя, лакомился. После этого мы покидали молочный, проходили мимо пункта сдачи стеклотары и оказывались у одной из двух белых палаток, в которых торговали мороженым. Здесь продавали эскимо, крем-брюле на вафлях и сливочное в стаканчике. Большой брикет стоил сорок восемь копеек. Редкая удача – вафельный рожок, сверху политый шоколадом. Особенно же я любил сладкое фруктово-ягодное, оно и стоило недорого – всего-то семь копеек.
Если подходящего мороженого не оказывалось, я переходил через трамвайную линию и становился в очередь за квасом. Квас разливали в обычные граненые стаканы или в большие выпуклые кружки. Кружки быстро исчезали в руках любителей пива.
Надувшись квасом, я шел в книжный магазин имени Ивана Федорова, занимавший практически весь первый этаж дома на углу. В книжном я узнавал, не пришел ли очередной том «Библиотеки фантастики», рассматривал карты и глобусы.
Если со мной была мама, то мы почти всегда заходили в мясной магазин, внутри отделанный белым кафелем. Тут продавались замороженная рыба, колбасы, сосиски. Через приоткрытую дверь в служебное помещение можно было видеть, как огромный потный мясник в очках и несвежем белом халате рубит топором говядину.
Купив кило сосисок в целлофановой обертке, мы чаще всего направлялись в овощной магазин за картофелем и капустой. Немытый, с налипшей землей картофель продавался в сетках – так его удобнее было взвешивать. Пока мама мешкала с выбором среди кочанов капусты или стояла в очереди, я, снабженный серебристой монеткой, подходил к дальнему прилавку со скучающей за ним продавщицей. За пятнадцать копеек мне наливали яблочный или грушевый сок из стеклянной колбы, за десять – томатный, в который можно было добавить ложечкой соль по вкусу из стоявшего тут же стаканчика.
Покинув овощной, нагруженные авоськами, мы опять переходили трамвайную линию и заглядывали в кулинарию за куриными котлетками, вывалянными в муке. Круг замыкался. Но иногда меня вели в парикмахерскую за углом в конце улицы, и тогда на обратном пути я мог напроситься в кафе-мороженое, где в железных вазочках подавали три морозных шарика, облитых сиропом.
В другой раз, внимательно изучив расписание кинотеатров на уличной афише, установленной при выходе из моего двора, и стрельнув у мамы монетку, я отправлялся в кино – в «Эстафету» или в «Искру», реже в «Прагу» или в «Байкал». До «Праги» нужно было добираться на трамвае, шедшем по Хуторской, Вятской улицам (к городу Вятке отношения не имеет, искаженное «Вязкая улица», от непролазной грязи на ней), пересекавшем Вторую Квесисскую (бывшая Вторая Богородицкая и Рождественская) и поворачивавшем направо на Нижней Масловке.
К «Байкалу» доставлял тот же трамвай, только едущий в противоположную сторону. Первой остановкой после улицы Вишневского был магазин «Свет», залитый электричеством. Затем трамвай, повторяя путь бегавшего здесь прежде паровичка, делает Г-образный зигзаг перед снесенной деревянной шехтелевской церковью Святителя Николая, нынче восстановленной гораздо правее прежнего места. Следующая остановка перед краснокирпичным домом раньше называлась «Исполком райсовета» по расположенному поблизости Совету народных депутатов Тимирязевского района. Но я любил выходить чуть дальше, в парке «Дубки», где можно было собирать желуди, кормить хлебом уток в пруду и лазать по бревенчатому срубу, стилизованному под русскую крепость.
Последнее воспоминание о паровичке – маленький «вокзал» в Красностуденческом проезде. Деревянная обшивка его часто горела, однако металлическая основа держится до сих пор. Некогда здесь сходили с паровичка дачники, как теперь сходят с трамвая посетители районной поликлиники. За «вокзалом» трамвай вырывается на простор к Пасечной улице – с настоящей пасекой, устроенной в угодьях сельхозакадемии, и делает остановку напротив Главного здания ТСХА, с великолепным парком, разбитым здесь при графе Разумовском. В парке по случаю приезда на коронацию в Москву Екатерины Второй, еще не Великой, однажды провел ночь в карауле рядовой гвардеец Гавриил Державин.
В глубине исторического парка устроен грот, часто ошибочно принимаемый за место убийства Сергеем Нечаевым студента с очень показательным именем: Иван Иванов. Дело происходило двадцать первого ноября 1869 года. Нечаев и его товарищи по кружку «Народная расправа» решили организовать в академии, тогда называвшейся Петровской, расклейку антиправительственных листовок. Иванов, двадцатитрехлетний студент академии, прозорливо заметил, что эта акция, чего доброго, приведет к закрытию учебного заведения. Тогда Нечаев, заочно обвинив Иванова в предательстве и подстрекая ближайших клевретов, решил воспользоваться случаем, чтобы укрепить свой авторитет в глазах членов кружка и повысить в их рядах «революционную дисциплину». Убийцы заманили Ивана в парковый грот, ныне разрушенный, откуда нужно было общими усилиями достать типографский станок, якобы там закопанный. Большинство «народных расправщиков» ничего не знало об истинной цели сходки, но никто не пошевелил и пальцем, когда сопротивлявшегося студента душили и колошматили. Наконец Нечаев добил жертву выстрелом из револьвера в голову. Завернутый в пальто труп опустили в пруд, под прозрачный ноябрьский ледок, где его через несколько дней обнаружил крестьянин из близлежащих Петровских Выселок.
Нечаевцев судили и сослали на каторгу, а их главаря, бежавшего за границу и выданного России Швейцарией, заточили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, где он умер ровно через тринадцать лет – день в день – после совершенного им убийства.
Трамвай, громыхая и позванивая, сворачивает на улицу Прянишникова, а затем, миновав Полиграфический институт на берегу широченного пруда, выкопанного украинскими холопами для своего гетмана Разумовского, останавливается у недавно вновь открытого кинотеатра «Байкал».
А я возвращаюсь мыслью на перекресток Вишневского и Костякова. По рассказу мамы, в шестидесятые годы в угловой дом с молочным магазином, чье помещение занято теперь очередным продуктовым супермаркетом, приехал к кому-то в гости Юрий Гагарин. Может быть, его пригласили выпить жившие здесь друзья, а возможно, цель визита была и более романтической. Но легче спрятать иголку в стоге сена, чем первого космонавта – в многоквартирном доме. Весть о нем тут же облетела окрестности. Толпа мгновенно запрудила перекресток, трамваи остановились, и началось: «Га-га-рин! Га-га-рин!» Бедному Юрию Алексеевичу ничего не оставалось, как распахнуть окно и махать собравшимся, улыбаясь своей фирменной улыбкой.
