Оплатив счет, он предложил отправиться вместе с ним к Фрэнсису. «Думаю, его самого дома нет», — прибавил он.
— Зачем тогда туда ехать?
— Дело в том, что у меня в квартире беспорядок, и я перебрался к нему до тех пор, пока не организую уборку. Ты случайно не знаешь какой-нибудь приличной конторы по найму домашней прислуги? Фрэнсис говорит, что после визита уборщиц из городского бюро по трудоустройству у него пропали две бутылки вина и пятьдесят долларов.
Сдерживать поток вопросов стоило мне нечеловеческих усилий, однако по дороге я не произнес ни слова. Наконец мы подъехали к дому Фрэнсиса.
— Да, как я и думал, его еще нет, — сказал Генри, отпирая дверь.
— А где он?
— Повез Банни в Манчестер ужинать. Потом они, кажется, собирались в кино — Банни хотел посмотреть какой-то фильм. Не хочешь кофе?
Фрэнсис снимал жилье в уродливом здании постройки семидесятых, находившемся во владении колледжа. Квартиры в нем пользовались большой популярностью среди студентов: они были просторнее, чем комнаты в старых домах кампуса, и позволяли жить не слишком на виду у соседей. Правда, в качестве своего рода нагрузки к этим квартирам прилагались плохо освещенные лестницы, полы, покрытые линолеумом, и дешевая современная мебель, придававшая им сходство с номерами «Холидей-инн», однако Фрэнсиса, похоже, это не смущало. Свое обиталище он обставил мебелью, привезенной из загородного дома, хотя выбирал он ее, надо сказать, как попало, и в результате возникла варварская смесь стилей, разноцветных обивок, светлого и темного дерева.
Обследовав кухню, мы не обнаружили ни кофе, ни чая — только запас виски и немного «виши». «Ему не помешало бы сходить в магазин», — прокомментировал Генри, заглядывая мне через плечо в очередной пустой шкафчик. Я достал лед и стаканы, и, захватив большую бутылку «Фэймос Граус», мы прошли по призрачно-белесым полям линолеума в полутемную гостиную.
— Значит, в Аргентину вы не полетели… — начал я, когда мы расположились в креслах за журнальным столиком и Генри, включив лампу, разлил виски.
— Нет.
— Почему?
Вздохнув, Генри полез в нагрудный карман за сигаретами.
— Из-за денег, — ответил он. — У меня, в отличие от Фрэнсиса, нет доверительного фонда, только ежемесячная сумма на содержание. Она существенно превышает мои обычные затраты, и многие годы я откладывал большую часть этих денег на сберегательный счет. Но Банни опустошил его практически полностью. У меня не было ни малейшего шанса получить на руки больше тридцати тысяч долларов, даже если бы я продал машину.
— Тридцать тысяч — это очень много.
— Да, немало.
— Но зачем вам могло понадобиться столько денег?
Генри выпустил кольцо дыма. Поколыхавшись в желтом круге света под абажуром, оно медленно уплыло в темноту.
— Затем, что мы не собирались возвращаться, а разрешения на работу за границей ни у кого из нас не было. Нам пришлось бы очень долго жить исключительно на то, что мы взяли с собой. Собственно говоря… — на этих словах он повысил голос, словно я собирался его прервать, хотя на самом деле я только издал нечленораздельный звук изумления, — …Буэнос-Айрес вовсе не был конечным пунктом назначения. Это была лишь промежуточная остановка.
— Что?!
— Будь у нас достаточно средств, мы, наверное, полетели бы в Париж или Лондон — любой город с большим аэропортом, где много транзитных пассажиров, — оттуда в Амстердам и только потом в Южную Америку. Очевидно, что в этом случае проследить наш путь было бы гораздо труднее. Однако таких денег у нас не было. Оставалось лететь в Аргентину, а оттуда кружным путем добираться в Уругвай. Страна опасная и непредсказуемая, но для наших целей она вполне подходила. У моего отца капиталовложения в тамошнюю крупную собственность. Мы легко бы нашли, где поселиться.
— Твой отец знал об этом?
— Он узнал бы в конечном итоге. На самом деле я рассчитывал попросить тебя связаться с ним после того, как мы добрались бы до места. Случись что непредвиденное, он смог бы помочь нам — в крайнем случае, даже смог бы вытащить нас из страны. У него там есть связи, на правительственном уровне. Кроме него, не знал бы никто.
— И он бы тебе не отказал?
— Мой отец и я не слишком близки, но я его единственный сын, — неохотно пояснил Генри и, допив виски, встряхнул льдинки в стакане. — Впрочем, мы отвлеклись. Хотя я располагал лишь очень небольшой наличностью, мои кредитные карточки были в полном порядке, так что оставалась одна задача — собрать сумму, которой бы нам хватило на некоторое время. Тут как раз мог помочь Фрэнсис. Он и его матушка, как ты, наверное, знаешь, живут на доходы от фонда, но у них также есть право ежегодно забирать три процента основного капитала, то есть примерно сто пятьдесят тысяч. Обычно эти деньги не трогают, но теоретически любой из них может получить их когда захочет. Управляет фондом одна бостонская адвокатская контора. В четверг утром мы уехали из загородного дома, заскочили в Хэмпден за вещами, а потом поехали в Бостон. Мы остановились в «Паркер-хаус». Очаровательный отель. Не бывал там? Нет? В нем останавливался Диккенс, когда приезжал в Америку.
Ну да ладно. Так вот, у Фрэнсиса была встреча с управляющим фондом, а близнецы отправились уладить кое-какие вопросы с паспортами. Знаешь, вот так внезапно собраться и уехать за границу вовсе не просто, нужно предусмотреть массу вещей — но мы вроде бы обо всем позаботились, и казалось, препятствий больше нет. Мы немного беспокоились за близнецов, но, конечно, не было бы ничего страшного, если бы они присоединились к нам с Фрэнсисом на несколько дней позже. Я вполне успевал завершить кое-какие оставшиеся дела, а Фрэнсис заверил меня, что получить деньги будет легче легкого: нужно только заехать в фирму и подписать пару бумаг. Разумеется, его мать потом все обнаружила бы, но что она смогла бы сделать после его отъезда?
Однако он не вернулся к условленному сроку, прошло три часа, потом четыре. Пришли близнецы, мы заказали обед в номер, и тут ввалился Фрэнсис. Он едва ли не бился в истерике. Дело в том, что денег за этот год уже не было. Его матушка забрала их при первой же возможности, ничего ему не сказав. Неприятный сюрприз в любом случае, но в наших обстоятельствах — просто катастрофа. Фрэнсис перепробовал все: пытался одолжить деньги под залог фонда, даже передать свое право пользования процентами управляющей компании — а это, если ты хоть что-нибудь понимаешь в фондах, последний и самый отчаянный шаг. Близнецы были за то, чтобы рискнуть и уехать как есть. Однако… Ситуация была непростой. После отъезда путь назад был бы отрезан — а что бы мы делали в Уругвае без средств? Жили бы в домике на дереве, как Венди и потерянные мальчики? — Он вздохнул. — Вот так мы и сидели — на чемоданах, с готовыми паспортами, но без денег. Я не преувеличиваю. На всех четверых не набралось бы и пяти тысяч. Мы долго спорили, но в конце концов пришли к выводу, что единственный выход — вернуться в Хэмпден. По крайней мере еще на какое-то время.
Он сообщил мне все это ровным, спокойным тоном, но, слушая его, я чувствовал, что у меня все сильнее сосет под ложечкой. Общая картина была до сих пор неясна, но то, что я видел, мне совсем не нравилось. Долгое время я не мог произнести ни слова и только разглядывал тени на потолке.
— Господи, Генри…
Генри вопросительно шевельнул бровью. Тень рассекала его лицо пополам, в руке он так и держал пустой стакан.
— Что вы натворили?
Сухо улыбнувшись, он потянулся в темноту за бутылкой.
— Мне кажется, ты и сам все понял. Позволь, теперь я задам тебе вопрос. Почему ты прикрывал нас?
— Что?
— Ты знал, что мы собрались за границу. Ты знал это с прошлого четверга и не сказал ни одной живой душе. Почему?
Стены комнаты уже давно растворились во мраке, на фоне которого бледным пятном выделялось лицо Генри. Случайные отблески играли на оправе очков, горели в янтарной глубине стакана, сияли синевой в глазах.
— Не знаю.
— Неужто и вправду не знаешь? — улыбнулся он.
Я не ответил.
— В конце концов, мы не поверяли тебе наши планы и не просили молчать. Ты мог остановить нас в любой момент, но не сделал этого. Почему?
— Генри, ради всего святого, что вы натворили?
— Догадайся.
Самое страшное было в том, что я действительно все понял, понял уже давно.
— Вы убили кого-то, да?
Генри откинулся в кресле и, к моему невероятному удивлению, рассмеялся:
— Молодец! Я так и думал, что ума тебе не занимать. Я чувствовал, что рано или поздно ты сам поймешь, что к чему, и говорил это всем остальным с самого начала.
Наш освещенный круг ограждала тяжелая бархатная завеса тьмы. Внезапно я испытал ощущение, в котором соединились клаустрофобия и страх высоты: стены были готовы обрушиться нам на голову, но вместе с тем отступили далеко-далеко, оставив нас обоих подвешенными в безграничном аспидном пространстве. Внутри шевельнулась тошнота; сглотнув, я сосредоточил взгляд на Генри:
