«Зачем тебе эти пятьдесят долларов?» — спросил он наивно и глупо, хотя все нутро его при этом дрожало.
Улыбка исчезла. Она опасливо взглянула на верховного таракана. Рекс приподнял бровь, и существо вытащило из сумочки фотографию миловидного маленького ребенка. Ни капли на нее не похожего. Тут он с ужасом понял, что вот прямо сейчас его определенно вышибают из клуба. Ведут себя с ним, как с переодетой ищейкой, которая вынюхивает здесь нелегальных проституток. Он дал ей десять долларов. На ребенка. Мартин едва заметно кивнул. Дебби закатила глаза. Рекс что-то прорычал. Грегор Градник попрощался и быстро ушел, окутанный облаком своего предательского запаха.
4
Он открывает банку консервированного супа «Кэмпбелл». Нож застрял, дальше не идет. Высасывает из дырки немного густой, сладковатой жидкости. И выплевывает в раковину, почему в этой стране все так чертовски приторно. И жарко. И влажно. Пытается читать. Переключает телевизионные каналы. Пытается заснуть. Ее опущенная голова, ее тонкая шея под черными волосами, ее покорность. Обученная, опытная, готовая на все. Она все еще там, все еще можно вернуть. Оплатить разницу. Он мечется на постели, никакого сна, здравый смысл или тело? Ее тело, без одежды, осязаемое. Со всеми нюансами. Шея. Уголки рта. Руки. У нее, конечно, имеется какая-нибудь заразная болезнь. От этой мысли становится легче, но такие девицы носят в сумочках презервативы. Отшельник, чистюля, проповедник, моралист Градник с зонтом в солнечный день, в эпицентре греха Французского квартала. Сегодня вечером здесь в каждой комнате — прикосновения, совокупления, человеческие соития, вздохи, стоны. На той стороне улицы Стелла и Ковальский. Постаревшие, но все еще желанные друг для друга. Вокруг волны желания, неугомонного человеческого вожделения. Один Грегор Градник лежит тут и мысленно сочиняет книгу о меланхолии. Об одиночестве. О вожделении. При мысли о том, как она встает с барного стула, как опирается рукой на его плечо и заговорщически его сжимает, как касается его бедром, когда они вдвоем выходят на улицу, при одной этой мысли кровь моментально разливается по телу, накрывает испарина, меланхолическое вещество, если его не высвободить (так, Блауманн, так?), вот-вот хлынет из глаз и ноздрей. Из разума в тело, из тела, из воспаленной селезенки в душу. Он расстегивает ей пуговицы, молча, нет, не так. Нет, он рассудительно дает ей советы, одновременно задирая юбку. Нет, не так, эти женщины вроде бы сразу раздеваются и идут в душ.
Сосредоточиться, мне нужно сосредоточиться, пока продолжается эта безумная, жаркая, летняя, тараканья, мучительная ночь в чужой стране, когда ни одна мысль уже больше не может остановить распространяемого ею тягучего, смутного возбуждения.
5
Из компьютера Блауманна:
Как защититься от приступа меланхолии, вызванной бесовскими искушениями духа и тела? Презрение к миру. Contemptus mundi, 1775.
Во-первых. Вечером в постели принять положение мертвеца. Как долго лежать, не сказано. Как не думать о грехе, не сказано.
Во-вторых. При каждом приеме пищи съесть кусок хлеба и, таким образом, накормить червей, которые будут питаться твоей плотью.
Это прекрасно, это ужасно. Не только черви, но и тараканы. Его таракан без ума от хлебных крошек.
В-третьих. Болезнь рассматривать как соучастника смерти.
В-четвертых. Иметь в комнате череп, медитировать о том, кто это был, где он сейчас, и через эти мысли прийти к размышлениям о себе.
В-пятых. Устроить себе могилу и надгробный памятник, и целовать последний каждый день.
Презрение к миру. Мысли о могиле. Спать. Хотя бы в эту ночь.
Ночную тишину разорвал дикий хохот с улицы. Это бес хохочет над его человеческой трагедией, над свернувшимся на постели клубком потной мужской плоти, которая хочет убежать от вожделения. Когда мужчина плачет, искуситель смеется. Бог тоже смеется.
Глава двадцать четвертая
ЛЕТО С ТАРАКАНАМИ
1
Первое неоновое сияние.
Перед гей-баром на тротуаре копошатся темные фигуры, шмыгают туда-сюда, то попадая в луч света, то исчезая. Тараканы. Он знаком с ними по «Ригби», в курсе их житья. «Ригби» — безопасное тараканье логово, их гнездо, там они кишмя кишат. Каждое утро украдкой высовываются на свет и тут же юркают обратно. В свои щели, разбросанные по Французскому кварталу и пригородам. В деревянных, сырых домах. В старых комнатах города, где гниют и отклеиваются обои. Американские биологи открыли семьдесят видов тараканов семейства Blatidae в Блатарии. Новоорлеанский таракан пока не удостоился собственного названия, хотя вполне его заслуживает. Гамбо был за: Blatidae Louisiana. Представители тараканьих из «Ригби»: Дебби, мягкая, толстая Blataria; Лиана, быстрое плоскогрудое насекомое, шастающее под лучами прожекторов где-то по Бурбон-стрит, торопливо раздевающееся и энергично танцующее перед глазами и руками всех пьяных тараканов, а затем убегающее назад в темноту, предпочтительнее в «Ригби», за столик к сидящей там своей тараканьей шатии; Мартин, старый мудрый таракан, который никуда не трогается, ждет в своем углу, наблюдает за миром, еле шевеля усиками, тараканья жизнь и не тому научит; Боб, мускулистый, брутальный, полный сил таракан, без сомнения повелитель щели и окрестностей — тараканий Тиранозавр Рекс; Иисус, безобразный, помятый, поддатый черный таракан, бормочущий что-то себе под нос, пока не заиграет… а когда начинает играть, все тараканы его любят и им восхищаются.
И все прочие, которые шмыгают туда-сюда по кварталу, за его пределы и обратно, с непрерывно шевелящимися усиками-локаторами, настроенными на доллар, на чуточку жизни.
От дневного света они пускаются наутек. Предпочитают пережидать день в своих норах, в лучшем случае в «Ригби» и подобных тараканьих притонах. Порой кто-нибудь высунется на Филипп-стрит, зажмурится от яркого солнечного света и шасть обратно. Днем их еще можно увидеть на берегах Миссисипи. Лежащими на траве или сидящими на скамейках, но это не городские тараканы, это чужаки, съезжающиеся со всей страны в теплый и влажный город.
Тараканы Французского квартала на самом деле оживают только ночью. Ночной уличный свет они переносят, поэтому выходят наружу только тогда, когда по тротуарам разливается первое неоновое сияние. Как они оживляются! Как загораются их бледные лица, как черные руки-щупальца шевелятся во все стороны! Каждую ночь, с первым неоновым сиянием начинается тараканья возня; раз спустилась ночь, значит, можно ухватить еду, питье, крохи, оставшиеся от туристов; каждую ночь щупальца шевелятся, ноги в охотничьем азарте дрожат от напряжения, руки трясутся, челюсти подрагивают; каждую ночь, пока открыт сезон одной нескончаемой ночи, длинной тараканьей охоты на пьяных, безмозглых, богатых, на тех, кто отстал от стада, тараканы в мгновение ока начинают мельтешить. Тараканихи тянут руки к штанам и карманам, тараканы хватают свою долю, ползут, мельтешат, шаря в карманах, в штанах, под юбками, за шиворотом. Время глотать мягкие субстанции, сперму, впрыскивать сперму в горячие промежности пожилых туристок.
Приходит ночь и плоскогрудые прямокрылые, избегающие света и питающиеся отходами, активизируются. Чтобы отгрызть свой кусок денег, плоти, мочки уха, мечты, жизни. Тот кусок всего, что им принадлежит согласно естественному порядку вещей.
2
Пес Мартина и мечты.
