Рома Тирн - Москит

Тео закрыл тетрадь. Память надвигалась, как земля надвигается на парашютиста. Он чувствовал, что жизнь его будто повисла на тонкой нити, готовой в любой момент оборваться. Чувствовал, как натягивается нить, вибрируя от напряжения. Казалось, невидимые раны на его теле сочатся слезами. Что есть любовь, как не память? И почему он забыл о ней? Тео чувствовал, что внутри шевелится что-то еще, что-то важное, бьет крыльями в тщетных усилиях. Что еще он забыл? — со страхом думал он.

Бубнеж, который Тео слышал уже какое-то время, вдруг усилился, и он понял, что в одной из соседних комнат сделали погромче радио. Бесстрастный голос сообщал о трагедии в Маннаре. Сотни утонувших. Деревни вдоль северного побережья сожжены. Среди убитых много женщин и детей. Британскому журналисту, одному из тех отчаянных глупцов, кто проник в опасную зону, выкололи глаза. Похитители прислали в газету его снимок. Тео слушал в полном смятении.

— О! — Джерард вошел так стремительно, что Тео вздрогнул. — Отлично, отлично. Вы просто молодец. Скоро сможете и писать, наверное.

— Почему я здесь? Когда я смогу уйти?

То ли английская речь диктора, то ли воспоминания тому причиной, но он почувствовал, что к нему вернулась толика уверенности в себе, намек на былого Тео.

— Я уже говорил, Тео, — Джерард не сводил с него внимательного взгляда, — что нас заботит ваша безопасность. Вы еще не вспомнили, что с вами сотворили сингальцы? Нет? Что ж, боюсь, вам придется здесь задержаться. Считайте, что вы в отпуске, и у вас есть возможность что-нибудь написать, отдохнуть. Вспомнить, если на то пошло. Ни о чем не беспокойтесь, главное — ешьте как следует. — И энергичным кивком Джерард словно подытожил свое дружелюбие.

Куда бы Рохан ни посмотрел, он всюду видел море. Ему хотелось начать работать над картиной, но море отвлекало. Вглядываясь в него, он видел тропические воды родины. Упорство человеческого сознания не переставало его удивлять. Он видел белый песок пляжей, чистый и ровный, чувствовал ветер, оседлавший волны. Море казалось мирным, но в глубине таились акульи зубы течений. Знакомый с ними с детства, Рохан не сомневался в их коварстве: течение способно в единый миг проглотить человека. Он вспоминал лодки, землисто-серые, сгнившие, вросшие в песок. Шелуха прошлого — такими они виделись ему издалека. «В точности как моя жизнь», — думал Рохан, слепо уставившись в пространство. Так он думал, когда не врал самому себе и когда ускользал от тревожного взгляда Джулии. Но берег, который вставал перед его глазами, всегда был пуст. Никто больше не рыбачил в море. И рыбаки не вытаскивали на песок лодки. И смуглые мальчишки не играли на пляже, оживляя пейзаж. Море и небо теперь принадлежали только его снам. Каждый день он думал, что должен написать этот пейзаж. И тонул в апатии.

В Венеции они с Джулией находились уже несколько месяцев, и прогулки по бесчисленным мостикам этого города снова превратились в рутину: они переходили по ним, направляясь на рыбный рынок, в соседнее кафе, в прежний любимый ресторанчик. Ничего удивительного — разве не жили они здесь когда-то, очень давно? Вначале облегчение от того, что вырвались, что добрались до Венеции, перевесило все остальное. Тоска пришла не сразу. А вначале Джулия радовалась возвращению в мир законов и порядка. Она ставила кипятить воду для спагетти, готовила sugo di pomodoro,[16] с наслаждением вдыхала аромат пряностей — и наслаждалась покоем обыденной жизни. Но вскоре она заметила, что они изменились, оба.

Сразу по возвращении, стремясь поскорее увидеть Нугани, они отправили ей несколько писем. Сообщили свой новый адрес, написали, что привезли ее картины и альбомы с эскизами и с нетерпением ждут встречи. Девушка не ответила, но поначалу они не особо встревожились. Рохан пробовал дозвониться до доктора Периса — узнать, не пришла ли от нее весточка в Коломбо. Увы, связи, как всегда, не было.

Распаковав вещи, они внимательно перечитали письма Нулани. Мятая бумага выглядела старой, словно то были письма из иной жизни. И рассказывала Нулани об иных временах и тревогах.

Джим подыскал мне комнату, посылаю вам адрес. Здесь живут еще пять человек, но я никогда их не вижу. Дом темный и очень холодный. Друг Джима обещал на следующей неделе устроить меня на работу. Денег, которые вы мне дали, пока хватает, но скоро надо будет зарабатывать. Друг Джима говорит, что неподалеку есть газетный киоск, где я могу работать продавщицей. Я все время очень уставшая, зато могу спать, и тогда мне не больно. Только во сне не больно.

Отсюда многое виделось по-другому, и многое лишь теперь бросилось им в глаза.

— Господи, все гораздо хуже, чем мы думали, Рохан, — сказала Джулия. — Мы должны ее найти.

— Конечно, — кивнул Рохан. — Она скоро напишет, не волнуйся. У нее никого нет кроме нас. Ее брат не в счет.

— Она так молода. Встретит кого-нибудь, начнет новую жизнь…

И Рохан снова согласился, хотя на этот раз без особой уверенности. Он перечел письмо.

Вчера долго смотрела в окно, на желтые цветы в соседнем саду. Почему-то захотела нарисовать. Наверное, по привычке. Нашла карандаш, бумагу. Рисовала быстро, смотрела только на цветы, но, видно, мысли далеко были. Знаете, как это было ужасно, когда я увидела, что снова нарисовала его лицо. Как раньше, по памяти.

Время шло, беспокойство росло. Почему она не отвечает? Они отправили шесть писем — и все без ответа. Рохан, встревоженный не меньше вконец расстроенной Джулии, купил два билета до Лондона.

— Потерпи, — уговаривал он жену. — Мы ее найдем, и все будет хорошо. И вы наговоритесь всласть. Время лечит, ты сама знаешь.

Они упаковали картины Нулани, в отдельную сумку сложили ее альбомы и вылетели в Англию, преисполненные уверенности, которой сами будут позднее поражаться. Номера телефона у них не было, только адрес. Оглядываясь на те дни, Джулия чувствовала, что тогда-то и был дан старт развалу в их собственной жизни.

Того Лондона, что они знали, больше не было. Они нашли дом по адресу из писем Нулани, но там жили другие люди. Среди счетов и рекламных проспектов на почтовой стойке Рохан и Джулия не увидели своих писем. «Нет, — ответили им. — С таким именем здесь никто не жил».

— Боюсь, ничем не могу вам помочь, — трясясь от холода, сказал один из жильцов. — Нулани Мендис? Никогда не слышал. Поспрашивайте в соседних домах.

Выйдя из подземки на станции «Кенсингтон», знакомой улицей они прошли к дому, где когда-то жили Анна и Тео Самараджива. У квартиры на верхнем этаже были новые хозяева. Новое имя рядом с кнопкой звонка. И занавески на окнах. Женщина, открывшая дверь, смотрела удивленно. Чего они хотят? Если бы они сами знали. Джулия удрученно качнула головой. Рохан торопливо извинился: вероятно, у них неверный адрес. С чего вдруг они позвонили в эту дверь? Они долго листали телефонную книгу. Какое имя они надеялись увидеть? Самараджива? Мендис? Проходя мимо того места, где Анна упала, чтобы больше не подняться, глядя на тротуар, где больше не было цветов, они не произнесли ни слова. Время не остановить. Хоть какое-то утешение. Вокруг безразлично шумел большой город. Рохан и Джулия чувствовали себя жалкими, осмеянными. Прямо из Кенсингтона в молчании добрались до аэропорта и улетели в Венецию. Тоска прочно вошла в их жизнь. Джулия понимала, что это плата за случившееся. Рохан менялся. Он тонул — медленно, подобно берегу, уходящему под воду во время прилива. Рохан замкнулся, раздражался по пустякам. Джулия отмахивалась от этой мысли, но факт оставался фактом: она оказалась не готова к переменам в муже после отъезда со Шри-Ланки. Она боялась худшего. Боялась, что он оставит живопись. Она заметила, что Рохан мерзнет, всегда. Даже в разгар лета, когда Венецию накрыла жара, он никак не мог согреться. Он ненавидел здешний климат. Она вернулась домой, но Рохан был здесь чужаком. Всякий раз, наслаждаясь звуками родного языка, Джулия остро ощущала, что потерял Рохан. Сбежав с острова, он сохранил жизнь, но многое утратил безвозвратно. Его дух был сломлен, от решимости не осталось и следа; он отдался течению, и оно уносило его все дальше от Джулии. Беспомощно, не смея отвлечь и не зная чем помочь, Джулия наблюдала, как угрюмо он молчит. Взгляд его был устремлен на Адриатику, но видел Рохан иные воды. Джулия думала о том, что чувство вины связывает их, как прежде связывала любовь. Чувство вины все омрачало. Лидо звенел детским смехом, а Рохан сетовал, что на берегу не отыщешь ни единой раковины моллюска. Красота Венеции не трогала его. Он тосковал по дому.

Как-то Джулия застала его разглядывающим эскизы Нулани.

— Дай и мне взглянуть, — попросила, чтобы прервать вечную тишину в доме.

Они никогда даже не упоминали о напрасной поездке в Лондон, приобщив эту тему ко многим и многим другим, которые обходили молчанием.