Я заглянула на кухню и целую вечность пыталась найти там хоть что-нибудь съестное. Но холодильник был совершенно пуст, и лишь на дне кофейника оставался недопитый и уже высохший кофе. В полной прострации я достала чашку, соскоблила присохший коричневый порошок ножом, пересыпала в чашку и добавила кипяток и кусочек сахара. На поверхности появилась противная белая пена, как на той бурде, что обычно подают в дешевых кафе. Я пригубила. Ну, по крайней мере, не горчит.
Гостья сидела на софе, по-прежнему оценивающе огладывая комнату. Наконец, ее взгляд остановился на автопортрете Тиан-Тиана, одной из самых интересных его работ. Ему удалось уловить и верно передать то присущее ему холодное выражение, из-за которого его глаза словно подергивались тонким льдом. Было невозможно понять, какие чувства он хотел отобразить на этом портрете. Невольно казалось, что, глядя на себя в зеркало и перенося изображение на холст, он просто упивался собственным одиночеством.
Я угостила ее кофе. Она поблагодарила. Внимательно оглядела меня с ног до головы:
– А ты привлекательней, чем я думала. Не ожидала, что ты такая худенькая.
Я рассмеялась, в висках стучало.
– Ох, прости, я забыла представиться. Я мать Тиан-Тиана. Можешь называть меня Конни.
Она достала из сумочки пачку дорогих кубинских сигар. Я протянула ей зажигалку, и она аккуратно раскурила сигару. Комната наполнилась серовато-голубым дымом, немного едким, но со своеобразным экзотическим ароматом. Мы обе немного расслабились.
– Я намеренно приехала без предупреждения, поскольку сын писал, чтобы я не возвращалась.
Ее лицо озарилось печальной улыбкой. У нее совсем не было морщин, черные и блестящие с химической завивкой волосы были коротко подстрижены в «детском» стиле как у Юэ-Сай Кань [96]. Похоже, у всех китаянок, долгое время живших за границей, одинаковые вкусы: им всем нравятся именно такие прически, коричневые тени, губная помада цвета бургундского вина и элегантная, сшитая на заказ одежда. Возможно, образ жизни, который им приходится вести за рубежом, побуждает их так заботиться о своей внешности, словно они стремятся ничем не выделяться на фоне остальных преуспевающих членов западного общества, в котором к китайцам всегда презрительно относились, как к изгоям.
Какое-то время она не сводила глаз с автопортрета Тиан-Тиана, где он был похож на грустного, только что вынырнувшего из воды человека. Затем перевела взгляд на нашу кровать, которую мы никогда не застилали. Я сидела рядом в совершенной растерянности и уже предвкушала пристрастный материнский допрос. И действительно, она первой нарушила молчание.
– А когда Тиан-Тиан вернется? Наверное, мне все же следовало предварительно написать или позвонить, – произнесла Конни. Ее глаза были полны надежды и тревоги, как у девушки накануне важного события.
Я собралась, было, ответить, но язык не слушался, а во рту пересохло:
– Он…
– Ах, да, – спохватилась она и достала из сумочки фотографию. – У меня есть его фото десятилетней давности. Тогда он был почти ребенок, маленького роста. Боюсь, при встрече я могу не узнать его.
Она протянула мне фотографию. С нее на меня смотрел худощавый подросток со спокойным взглядом, одетый в коричневый пиджак, вельветовые брюки и белые спортивные туфли. Он был снят на фоне огромного растения – огненно-красной канны, и в солнечном свете его волосы казались мягкими и пушистыми, как одуванчик, такими легкими, словно ветер мог унести их вдаль в любое мгновение. Тиан-Тиан осенью 1989 года. От этой старой цветной фотографии повеяло чем-то почти забытым. У меня снова возникло ощущение дежа вю.
– Вообще-то Тиан-Тиан сейчас здесь не живет… – и хотя это было невыразимо тяжело, я рассказала ей всю правду. В памяти одна за другой всплывали неясные картины прошлого, сентиментальные и страстные.
Чашка выпала у Конни из рук. Она не разбилась, но темно-красная юбка промокла насквозь. Конни побледнела и молчала какое-то время.
Я почувствовала странное облегчение оттого, что еще одна женщина, игравшая важную роль в судьбе Тиан-Тиана, разделяет мою боль. Было видно, что она с трудом сохраняет самообладание. Я хотела, было, бежать за полотенцем, чтобы она могла промокнуть пятна на юбке, но она жестом показала, что это не имеет ни малейшего значения и что ей ничего не нужно.
– У меня в шкафу есть чистые юбки. Вы можете выбрать что-нибудь подходящее и переодеться.
– Мне хотелось бы навестить его. Можно? – Она вопросительно посмотрела на меня, в глазах застыло беспомощное выражение.
– Это запрещено правилами. Но через несколько дней он, возможно, вернется домой, – сказала я, тщательно подбирая слова. Потом снова предложила ей переодеться и высушить юбку.
– Нет, спасибо, – пробормотала Конни. – Это я во всем виновата. Я не должна была оставлять его. Я себя ненавижу. Я столько лет ничего не давала ему. Нужно было увезти его в Испанию. Даже если он и не хотел ехать. Я должна была его заставить… – она заплакала, сморкаясь в носовой платок.
– Почему вам раньше ни разу не приходило в голову приехать повидаться с ним? – спросила я прямо.
И хотя меня тронули ее слезы, да и у самой комок стоял в горле, я все же не считала ее хорошей матерью. Умом я понимала, что какие бы страшные тайны ни были сокрыты в прошлом этой приехавшей из Испании женщины, не мне судить ее. Однако я всегда чувствовала, что одиночество и бесприютность Тиан-Тиана, его растерянность и одержимость мрачными призраками были трагическим образом связаны с фигурой матери. Их отношения были похожи на гниющую пуповину, навеки связавшую младенца и материнское чрево. Стоило ей покинуть семью – детство ее сына стало безрадостным, а когда прах ее мужа доставили в Шанхай на самолете, в жизни Тиан-Тиана наступил роковой перелом, и она превратилась в хаос. Именно тогда он утратил веру в талант, счастье и погрузился в безнадежность, как существо, каждая клеточка которого внезапно утратила способность сопротивляться болезням и разрушению. Мать, сын, мрак, смерть, ужас, безразличие, скорбь, причины и следствие – все смешалось воедино, как нескончаемый буддистский цикл переселения душ.
– Он, должно быть, меня ненавидит, я ему отвратительна… – всхлипывала она, разговаривая сама с собой. – Если я перееду сюда и останусь, возможно, его ненависть станет еще сильнее. Он всегда подозревал, что отец погиб из-за меня…
Внезапно в ее глазах появилось жесткое, холодное выражение, словно потоки ледяного зимнего дождя хлестнули по оконному стеклу.
– Это все потому, что та старуха наговаривает на меня, а сын верит ей и общается со мной лишь в случае крайней необходимости. Мы почти не поддерживаем связь. Мое единственное утешение – возможность посылать ему деньги. Я была так занята управлением ресторана. Я мечтала о том, что когда-нибудь все заработанные деньги достанутся сыну, и что он поймет, что мать любит его, как никто в целом мире.
Слезы дождевыми каплями текли по ее щекам.
Я дала ей носовые платки. Было невыносимо видеть, как она рыдает, не в силах скрыть свои чувства. Женский плач подобен биению капель дождя о поверхность серебряного барабана. Его ритм завораживает, затрагивает особую, самую чувствительную струну в душе любого, кто окажется рядом, доводя до слез.
Я встала, подошла к гардеробу настала узкую, длиной до колена, черную юбку, которую ни разу не надевала с тех пор, как купила год назад. Я разложила ее перед Конни, желая хоть как-то остановить поток слез и печальных воспоминаний.
– Даже теперь, когда я вернулась, возможно, он не захочет видеть меня, – сказала она тихо.
– Может быть, умоетесь? В ванной есть горячая вода. Вот эта юбка, похоже, будет вам впору. Пожалуйста, наденьте, – я с тревогой посмотрела на нее. Припудренные щеки были в разводах от слез, а на красной юбке остались отвратительные кофейные пятна.
– Спасибо, ты милая, добрая девочка, – она шумно высморкалась и поправила челку. Движения вновь обрели грациозную женственность. – Если можно, дай мне еще чашку кофе.
– Ох, простите, – я смущенно улыбнулась, – это была последняя. Больше нет ни капли.
***
Перед уходом она надела мою юбку, которая ей отлично подошла. Конни обняла меня и сказала, что будет с нетерпением ждать встречи с сыном. Сейчас они с мужем ведут переговоры с агентами по продаже недвижимости, подыскивая в центре города здание под ресторан. На листке бумаги она написала свой телефон и номер в гостинице «Мир» на Набережной, где они остановились.
– Мы непременно скоро снова увидимся. У меня есть для тебя подарок, я не захватила его с собой. В следующий раз обязательно отдам. А еще есть подарок для Тиан-Тиана, – она смотрела на меня с благодарностью.
Между нами возникли симпатия и взаимопонимание. Позади у обеих остались вольные или невольные прегрешения, сожаления и боль. Я чувствовала их каждой клеточкой тела, каждым нервом. Но даже если эта женщина по имени Конни, явившаяся ниоткуда, стала причиной гибели собственного мужа, даже если когда-то ее сердце было подвластно силам зла, даже если в ее прошлом до скончания времен будут сокрыты тысячи и тысячи страшных тайн, даже если бы она и теперь была живым воплощением всего, что не может не порождать неприятие, презрение и осуждение в моей душе… даже тогда нас неизбежно на мгновение объединило бы чувство сострадания… Словно моего сердца, охваченного порывом искренней нежности, коснулась благодатная рука Господа, протянутая в тщетной надежде даровать миру спасение.
