Тихо сползаю с кровати, перемещаюсь к выходу.
— На разведку, — азартно шепчет Долби-Дэн.
Я люблю тебя, парень. Я сделаю все, чтобы нас с тобой не пустили на собачьи котлеты.
В коридоре достаю заветный приборчик, ставший уже привычным. Проверяю состояние аккумуляторов. Эта проблема всерьез меня беспокоит — аккумуляторы в обычных мобильниках вечно предают в самый неподходящий момент… Порядок. Заряд по сравнению со вчерашним уменьшился на десять процентов — всего-то. Техника будущего. Я втыкаю в уши наушнички — и…
63.
— …Меня уже как-то называли гением, — вещал Стрептоцид. — Одна леди, отношения с которой вас, дети мои, не касаются. Услышав впервые это слово, я поначалу вытянулся по стойке «смирно», пробив головой потолок. Верхний сосед спросил меня: «Ты кто?», и я честно ответил: «Гений». Он дико захохотал и сказал: «Говно ты, а не гений!». Соседом был Даниил Хармс, и тогда я все понял. «Паркет тебе Эвглена Вторая чинить будет», — натужно пошутил я и упал обратно, думая, кто ж мне-то починит мою пробитую крышу…
Он кривлялся, пижон, однако, шприцы готовил собранно и быстро.
Балакирев с Еленой тщательно связывали Эвглену Теодоровну, выполняя строгое указание Стрептоцида.
— Я раньше, когда смотрела боевики, никак не могла понять, как это они тиопентал натрия используют в допросах? — призналась Елена.
— Он же пентотал, как его называют на Западе, — покивал вампирчик.
— Я и говорю. Обычное снотворное, даже в список «А» не входит. Что за побочный эффект, думаю? А оно, оказывается, вон как просто…
— Кто ж тебе расскажет технологию «сыворотки правды»… Ну что, обездвижили клиента?
Клиента обездвижили.
Стрептоцид поставил поднос поближе к столу, взял б О льший из шприцев, пустил вверх струйку. Эвглена Теодоровна молча следила за всеми этими манипуляциями. Глаза у нее были в пол-лица.
— Это пока кофеин, — улыбнулся ей Стрептоцид.
Инъекцию он сделал в высшей степени профессионально, медленно выпустив все десять кубиков. Максимально допустимая доза.
— Теперь чуть подождем.
Технология и впрямь была очень проста. Сначала вводится кофеин, и только потом — тиопентал натрия. Можно и одновременно, но лучше через паузу. Кофеин возбуждает двигательный центр, а тиопентал натрия, наоборот, его подавляет. В результате получаем конфликт, вследствие которого растормаживается речевой центр, — вместо двигательного. Речь в таком состоянии не контролируется. Вот почему так важно связать допрашиваемого, иначе весь эффект уйдет в бесплодные корчи.
Минут через пять настала очередь второго шприца. Стрептоцид ввел Эвглене Теодоровне раствор — совсем уж медленно и осторожно.
— И снова ждем, — сказал он.
Ждали недолго, от силы пять минут. Эвглену Теодоровну прошиб пот; женщина раскраснелась, с хрустом сжала кулаки. Задышала часто и неритмично…
— Это, дети, называется парадоксальным дыханием, — сказал Стрептоцид голосом лектора.
— И что?
— Спрашивай скорее, что! Самое время!
— Включай диктофон, — скомандовала Елена Балакиреву.
Запись пошла…
* * *
…Дочь задавала вопросы, стараясь быть предельно конкретной и четкой в формулировках. И все равно мать постоянно сбивалась на словесный понос, который приходилось останавливать. Список клиентов с именами и кодовыми номерами, институт посредников, отношения с «крышей» в лице руководства Исполкома Думы, способы телефонной связи… Через восемь минут Елена знала все и даже больше. Через двенадцать минут непосредственное действие препарата ослабло, и откровенный разговор сам собою заглох.
— Что с ней теперь? — спросила Елена.
— Возбуждение продлится час-полтора. Потом она, вероятнее всего, заснет. На, введи ей седуксен, облегчи страдания родственнице.
Стрептоцид протянул третий и последний из шприцев.
— А я пойду отолью, — он быстрым шагом вышел из операционной…
И тут же вернулся.
— Там этот… циркач ваш, — сказал он растерянно.
— Какой циркач?
— Ну, отчим твой. С мобильником.
— Где?
— Да в коридоре. Откуда у него мобильник?
Балакирев, яростно зарычав, выпрыгнул в коридор…
64.
— Ты чего тут? — спрашивает.
— Гуляю, — говорю.
— А труба откуда?
— Какая труба?
— Дебила не вкручивай! Кому звонил?
Выскакивают остальные двое. Вот не пофартило! Рано я раскрылся, не готов я — против троих сразу…
Обращаюсь к Елене:
— Зря ты так с матерью, как к ней ни относись. Серьезно. Применять психофармакологию в интересах следствия — это не просто перебор… — я говорю, а сам пячусь, отползаю обратно в палату. — …Это значит развалить остатки Порядка, на котором держался ваш дом. Порядка с большой буквы. Явная ошибка. Стратегическая ошибка… — главное, не молчать, связывать их словами…
— Хорош гнать. Трубу давай, — Балакирев делает шаг вслед за мной.
Всё!
Мирное время кончилось.
— Да пожалуйста.
Швыряю телефон ему в лицо. Удачно попадаю, торцом в нос. Бросок у меня — что надо; не телефон это, а настоящий снаряд. Парень отшатывается и вопит, хватаясь руками за поврежденное место.
— Вадька! — бросается к нему Елена. — С тобой все в порядке?
К нему — не ко мне. Я уже развернулся и — на четвереньках, на трех обрубках и на одной целой конечности, — скачу галопом в сторону подсобки. Балакирев сзади исступленно топчет мобильник. Из носа его течет кровь. За мной не спешат гнаться, потому как — куда я от них денусь?
— Там сим-карты нет! — кричу. — Проверьте!
Шибздик, которого они зовут Стрептоцидом, вынимает из-под ноги Балакирева обломки и рассматривает их. SIM-карты в телефоне и вправду нет, все без обмана. Елена промокает носовым платком кровь с лица пострадавшего.
— Ну, гнида… — произносит тот глухо.
Это явно мне. Да только поздно яриться, молодой человек, — я уже заполз в подсобку. Швабра тети Томы — вот она. Просовываю палку в дверную ручку. Ручка здесь правильная — скоба; это я давно приметил, зарубку в памяти поставил.
Они ломанулись в дверь. Ха-ха!
— Саврасов, — зовет Елена. — Не глупите.
Я глуплю? Нет, девочка. Ты просто не знаешь, кто такой Саврасов, ты представить себе не можешь, что это за зверь, если загнать его в угол… или, вот, в каморку. Я разматываю «струну». Зажимаю в кулаке чугунную статуэтку. Убийственная тяжесть… Они начали войну? Они получат войну.
Кто-то лупит в дверь ногой: наверное, их бешеный Вадик. Ничего, я успею…
— Подожди, — слышу голос Елены. — Да подожди ты! Вы, оба, спокойно! Он сам себя запер, не видите, что ли? Я схожу вниз и принесу топорик.
Удары прекращаются.
— Топорик? — радуется Вадик. — Годится! Слышь, ты, червяк? Нашинкую тебя без всякой хирургии!
А ты кровожаден, малыш. Тем проще, тем проще…
Мой обостренный слух улавливает характерный щелчок: сработал замок на двери второго этажа. Елена, уже издалека, просит:
— Не закрывайте, я быстро…
ПУТЬ НА ЛЕСТНИЦУ ОТКРЫТ!
Это шанс.
Я выдергиваю швабру из скобы и толкаю дверь. Снаружи — чья-то фигура. Не теряя темпа, колю рукояткой швабры — как копьем. Тварь по имени Стрептоцид, ухнув от боли, корчится и валится, путаясь в ногах у Балакирева. Тот ревет, как медведь, и я от души засаживаю ему в лоб одноногим солдатиком на конце струны. Удар без размаха, но все равно это нокдаун: враг натыкается спиной на стену и стоит так, покачиваясь. Я выползаю из подсобки, торопясь к выходу, — ох, как же я тороплюсь! — однако путь снова несвободен. Балакирев быстро возвращается в строй: перегораживает дверной проем, — ноги широко расставлены, длинные грабли растопырены, морда искажена. Лоб рассечен. Он сдирает с себя куртку, оставаясь в черной майке. Широченные плечи бугрятся мышцами. Красавец! Даже жалко уродовать такого. Он быстро обматывает левое предплечье снятой курткой, хитрец…
Раскрутив над головой «восьмерку», я стою в центре, контролируя все пространство комнаты. «Восьмерка» — основное движение, легко переводится в удар. Жаль, перехватывать «струну» из руки в руку я не могу, иначе положил бы их всех — в момент! И тех, кто здесь, и тех, кто внизу, — всех… Так и стоим друг против друга. Он боится приблизиться, я не спешу атаковать. Одна неточность, и он блокирует мое оружие; его защищенная курткой рука — правильный ответ на угрозу.
Пат.
Стрептоцид, спрятав в карман стильные узкие очки, уползает под кровать. Отлично, этот не боец.
С лестницы суется Елена:
— Что тут у вас?!
Похоже, она не успела сбегать за топором, что тоже хорошо.
— Стой, не входи, — дергает Балакирев головой, на миг оборачиваясь.
Этого мига мне хватает, чтобы ударить. Бью с закруткой — и рву на себя. Гитарная струна захлестывает его руку — правую, голую, — он рефлекторно отдергивается, и совершенно зря. Струна у меня с оплеткой — в таких ситуациях действует, как пила. Кожа мгновенно содрана. Хлещет кровь… На возвратном движении статуэтка застревает, цепляется… блин! Была бы гирька — соскользнула бы, гирьки гладкие, в отличие от статуэток… Оружие становится бесполезным. Я на миг обмираю.
