– Но об этом же можно только мечтать, Ангел! Это я вам говорю, как бывший советский, а ныне российский гражданин, к тому же проживающий за границей! – искренне восхитился я. – Если бы вы знали, сколько сотен анкет я заполнил в своей жизни!… На сколько тысяч дурацких вопросов я должен был в них ответить разборчивым почерком!…
– Да, я много слышал об этом. Но к сожалению, даже такая редкая светлая сторона нашего Небесного делопроизводства обязательно омрачалась какой-нибудь путаницей или невероятно долгим оформлением, – грустно проговорил Ангел. – Два месяца я ждал документы на имя Ангела Алешина и не мог тронуться без них с места. Хотя мне так нужно было в это время быть в Ленинграде! Около Самошниковых…
– Как им сообщили о гибели Леши? – спросил я.
– В том-то и дело, что никак!… Они сами узнали об этом. Сначала из «Комсомолки», а потом из молодежной ленинградской газетки «Смена».
– Как?!
– А вот очень просто. Вам рассказать или вы сами посмотрите?
– Если вас не затруднит – начните рассказывать. Когда я захочу что-то увидеть своими глазами, я прерву вас. Хорошо?
– Договорились. Тогда – протокольно. Советского консульства в городе не было, и криминальная полиция сообщила о смерти гражданина Советского Союза герра Алекса Самошникова, временно находящегося на территории ФРГ, прямо в Бонн – в посольство СССР.
Обычно такие сообщения регистрировались и ложились на стол не настоящим дипломатам, а представителям «инспекции» посольств – негласным, но штатным сотрудникам Комитета государственной безопасности.
Стол, на который легло это полицейское сообщение, принадлежал именно тому «инспектору», который так хотел получить десять тысяч западных марок за вызволение Леши Самошникова и возвращение его домой в Ленинград…
Но этот «дипломат» от КГБ уже неделю как вместе с семьей пребывал на берегу Черного моря, в Мисхоре, в своем комитетском санатории, наслаждаясь вполне заслуженным отпуском, положенным каждому честному трудящемуся Советского Союза.
Когда же он через месяц, загорелый и отдохнувший на родных черноморских берегах, вернулся в чуждую ему капсистему Западной Германии и стал разбирать накопившиеся за время отпуска документы – различные указания МИДа, перехваты внутренних телефонных разговоров, серьезные донесения доверенных лиц и мелкие доносы лиц, не заслуживающих доверия, – наткнулся и на сообщение о Лешиной смерти.
Он тут же вспомнил о неполученных десяти тысячах и лишний раз уверовал в свою профессиональную интуицию – эти двое артистов ему и тогда уже показались несерьезными «клиентами». Так что он на них особо и не рассчитывал…
А когда в стенах посольства появился корреспондент «Комсомольской правды», чтобы создать широкое полотно, строк этак на триста пятьдесят, о тяжелой и мужественной работе советских дипломатов во враждебно-реваншистском окружении, посол тут же направил его к «дипломату-инспектору». Тот знает, что можно сказать журналисту, а чего можно и не говорить…
Он и сказал:
– Сначала, понимаешь, бегут за длинной бундесмаркой в эту эмиграцию, думают, что для них тут медом намазано, а потом у нас в ногах валяются – «Отправьте на Родину! Верните нас в Советский Союз!…» Десятки тысяч суют, только бы мы им помогли! А потом нанюхаются какой-нибудь гадости или напьются, и вот вам, пожалуйста…
И «дипломат-инспектор» положил перед журналистом русский перевод сообщения криминальной полиции о смерти Леши. Этому «инспектору» все всегда переводили на русский. Он немецкого не знал принципиально.
Журналист проглядел сообщение и понял, что на этом можно сделать классный политический материал, так необходимый сейчас, в период повальной эмиграции из Союза. Тогда-то он точно станет заведующим международным отделом газеты!
И он маханул в тот город, откуда и пришла эта полицейская бумажка. Тем более что там уже три года жила его бывшая жена-еврейка с их пятилетним сыном. Жаль, конечно, что пришлось с ней развестись, но времена тогда были такие, что еврейская жена для русского журналиста центральной партийной прессы была тяжкими кандалами на всей его будущей карьере…
Примчавшись в город, где погибли Леша и Гриша, этот журналист на кухне у своей бывшей жены, держа сына на коленях, узнал все, что было сокрыто за сухими полицейскими строчками. И про ипподром, и про фантастический выигрыш в два миллиона, и про самого Лешу Самошникова – бывшего драматического актера, который когда-то в псковском театре играл то-то и то-то, потом по недоразумению попал сюда и прекрасно пел русские романсы в «Околице». А как он читал стихи!…
Журналист даже послушал любительские записи, которыми еще недавно из-под полы торговал предприимчивый Гриша Гаврилиди.
Так в «Комсомолке», помимо большой статьи о героической работе советских дипломатов, подписанной полным именем дотошного журналиста, появилась и звонкая заметка с вычурно назидательным заголовком – «Печальный конец погони за длинной бундесмаркой…».
Внизу стояли только инициалы автора, что не помешало ему спустя месяц возглавить международный отдел газеты.
– Дерьмо вонючее! Сволочь… – пробормотал я и от волнения прикурил сигарету другим концом.
Закашлялся едким дымом горящего фильтра, раздавил сигарету в пепельнице, отдышался и закурил вторую. Затянулся, сказал Ангелу:
– Несчастные родители, бедная бабушка Любовь Абрамовна… Могу представить, что с ними было.
– Думаю, что не все, – тихо сказал Ангел, глядя в черноту вагонного окна.
– Что «не все»? – не понял я.
– Я полагаю, Владим Владимыч, что даже вы не все можете себе представить, что с ними было.
– Боже мой, что же может быть трагичнее потери собственного ребенка?… Пусть даже взрослого.
– Хотите посмотреть?
– Нет, нет. Продолжайте, пожалуйста. Мне очень нравится ваша манера такого… я бы сказал, «спрессованного» рассказа. Только, если не трудно, – стакан чаю.
Тут я немножко слукавил: я просто дико устал от «просмотров» тех событий и своего невольного свидетельского участия в них…
– «Эрл Грей»? – спросил меня Ангел.
– Если можно.
– Пейте, – коротко сказал Ангел.
И я тут же почувствовал запах моего любимого «Эрл Грея»! Стакан прекрасно заваренного чая стоял передо мной на столике.
– Спасибо, Ангел. Я счастлив, что когда-то лас-вегасский Ангел-Хранитель оказался настоящим нормальным мужиком и трахнул танцовщицу-негритянку, а ваш Особый Отдел полетел наказывать его, в спешке позабыв лишить вас вот таких способностей! – сказал я, прихлебывая «ангельский» чай.
– Я тоже очень рад этому, – улыбнулся Ангел. И тут, глядя на молодое, красивое, очень «мужчинское» лицо Ангела, я снова беспечно упустил из виду еще одну «Неземную» способность этого типа – слышать мысли своего собеседника!
Старый дурень, я, как всегда, пошел на поводу у своих сиюсекундных эмоций и в который раз неосторожно подумал: «Вот бы нашей Катюхе такого парня…»
То ли Ангел деликатно сделал вид, что не ущучил меня в откровенной дедовской корысти для счастья собственной внучки, то ли, вспоминая о печальном прошлом, действительно не услышал моих шкурнических мыслишек, но он, как говорится, и ухом не повел. Поглядел на меня так серьезно и спросил:
– Не устали, Владим Владимыч?
– Устал, – честно признался я. – Но сна – ни в одном глазу.
– Хотите, я вам достану еще одну подушку?
– Тоже «сотворите»? Как тот джин? Или как этот чай?
– Нет, зачем же… Просто встану и сниму с багажной полки. Там еще два одеяла и пара подушек на всякий случай.
– Спасибо, не нужно.
– Тогда слушайте. С мощной подачи «Комсомолки» эту заметку ТАСС пустили по всем молодежным газетам Союза. Чтобы неповадно было за границы бегать. Перепечатала эту заметочку и ленинградская газета «Смена».
Очень, очень многие, знавшие Лешу, прочитали «Комсомолку» или «Смену» и в Пскове, и в Ленинграде…
Но одной из первых углядела эту подленькую статеечку тринадцатилетняя дочь заместителя начальника управления «спецслужбы» милиции при ГУВД города Ленинграда (гостиницы, иностранцы, проститутки, валюта…) подполковника Петрова – Лидочка.
Та самая ушлая девочка-отличница и примерная общественница, которая еще в пятом классе обучила Толика Самошникова целоваться по-взрослому – «взасос» и сама таскала его в лесок за спорткомплекс для страстных половых утех без нарушения «запретного рубежа» – до первой боли…
Итак, это была та самая Лидочка Петрова, которая в роковой для Толика-Натанчика день, когда в шестой класс на урок труда к ним ввалился приблатненный пэтэушник по кличке Заяц, послала этого страшноватенького Зайца таким извозчичьим матом, что даже Толик опешил!
Правда, это не помешало ему всадить Зайцу отвертку в живот, когда тот обозвал его маму Фирочку «жидовкой».
Это я просто напоминаю вам, Владим Владимыч, о ком пойдет речь.
