Ознакомительная версия.
– Ах, так! Ну, я тебе сейчас покажу… – Метнул снежок, будто гранату, и опять оказался на земле, точно опрокинутый взрывной волной. Снова вскочил, чувствуя, что разгорячённое игрой дыхание сбивается с такта – и вновь запульнул снежный мячик. Оксана ойкнула – и растянулась на земле.
– Ага! – победно заорал он. – Теперь твоя очередь!
Но прошла минута – а девушка по-прежнему лежала на ледяной земле, беспомощно подогнув под себя ногу, будто цапля. Лицо, побелевшее и искривлённое, точно отражение на поверхности льда, застыло с гримасой боли.
– Что? Что? Ушиблась? Ногу растянула? – бросился Андрей к ней.
– Лодыжку очень больно. Растянулась так, что в глазах потемнело и всё плывёт ещё… – подрагивающими на ветру белыми тесёмочками губ выдохнула Оксана, закрывая глаза, ставшие похожими на ставни заколоченных окон.
– Дай посмотрю. Тут больно? – спросил он, бережно ощупывая тоненькую лодыжку и чувствуя, как сердце куда-то провалилось, будто попало в воздушную яму, путешествуя среди облаков…
Девушка сморщилась, как от резкого удара, и тихо застонала. Было ясно, что сама до пансионата она не дойдёт. Вообще-то ушли они от него недалеко, и он было хотел бежать за врачом и подмогой, но тотчас отбросил эту мысль, понимая, что девушка, оставаясь на мокром снегу, сможет сильно застудиться.
– Ну, давай! Сумеешь приподняться и обнять меня за шею? – подсунул одну руку под худенькое тело, обвивая талию девушки, а другую подсовывая под коленки. Тяжело приподнял со снега, как когда-то поднимал на руки детей, широко, по-бычьи расставив ноги, чувствуя, что может сам поскользнуться и упасть…
– Держись! А то не донесу! Выроню…– слыша, как взрывным устройством забухало сердце, начав свой смертельный отсчёт.
Переметнул девушку повыше к плечу, чувствуя её цепкие руки, оплетающие вьюном его плечи, и медленно двинулся, думая только о том, как бы дотащить тянущую к земле поклажу. Голова Оксаны вытащенной из воды кувшинкой безвольно лежала на его плече. Снежные вершины на небе окрашивались нежно-розовым, будто повязка от сочившейся сукровицы.
70
Дежурившая в пансионате пожилая докторша, определив вывих и сильный ушиб с гематомой, легко вправила сустав и, наложив тугую фиксирующую повязку, сказала, что девушке надо пару дней полежать и хорошо бы сделать рентген: вдруг трещина? Нога Оксаны сильно распухла и пугала лиловыми пятнами с жёлтым отливом, будто была измазана синей глиной или илом.
Андрей чувствовал себя виноватым. Оставив девушку отлёживаться, ушёл в конференц-зал, но плохо что-либо воспринимал. Перед глазами всплывало то смеющееся и раскрасневшееся лицо Оксаны, то это же лицо, ставшее похожим на гипсовую маску с прикушенными губами. Лица менялись, как заставка на рабочем столе компьютера. Ужинать он в ресторане не стал. Попросив поднос, сгрёб на него ужин на две персоны и понёс еду девушке.
Доковыляв до двери, Оксана впустила его в номер и вернулась к постели, примостившись на её краешке, будто на обрыве. Андрей пододвинул стол поближе к кровати, поставил ужин на стол, бросил в стакан кипятильник и уселся напротив девушки, откинувшись на спинку стула, точно продолжал движение в поезде, и снова пустился в воспоминания. В окно заглядывали сосны, оставляя мохнатые тени от веток на стене… Снова мельхиоровая ложечка бренчала о стакан в такт капели за окном. Снова тени от крыльев скользили по лицам, снова янтарное вино, вобравшее знойное солнце лета и запахи моря, кружило голову и будоражило кровь запретным ароматом забродивших яблок из райского сада. Андрею было на удивление странно, что в жизнь вернулись какие-то напрочь забытые краски, что казались давно выцветшими под толстым слоем налипшей пыли. А тут, будто лёгкая рука смахнула влажной тряпкой всю суету с его жизни, точно натёрла зубным порошком потемневшее серебро дней, казавшееся тусклой закопчённой кастрюлей с налипшей на неё гарью и остатками убежавшей и пригоревшей пищи. – И серебро заиграло, посылая свой лунный свет. Вот уже и рисунок, выгравированный на нём, проступает… И надпись. Жизнь слишком коротка. Пока любим, живём… Кончается любовь – уходит свет. Покачивался под её взглядом, как парашютист на ветру…
Неожиданно для самого себя он взял её за подбородок и повернул к себе её лицо. Её потемневшие глаза, похожие на холодную осеннюю воду, взбаламученную просвистевшей вблизи глинистого берега моторкой, смотрели испуганно и влюблённо. Её губы раздвинулись, поскольку ей было тяжело дышать. Его ладонь ощущала шёлковую мягкость её подбородка. Страсть, будто бронзовый колокол, ударила ему в голову, удар за ударом, раскачивая спящий маятник желания.
Его руки крепко обвились вокруг неё, словно плющ, карабкаясь по её телу. Он прижал её к себе, стиснув так, что почти раздавил о свою грудь, бездыханную, ослеплённую, превратившись в стальной обруч. Казалось, что он вбирает в себя её тепло, впитывая, как пересохшая губка, молодость, силы и юношескую веру в то, что всё в жизни состоится, что всё лучшее впереди: надо только мелкими шажками хотя бы ползти всё выше и выше. Он приподнял её, и, казалось, наполнял себя ею, будто бокал с выдержанным не одно десятилетие вином, вдыхая его терпкий и пьянящий аромат, впитавший в себя свет восходящего солнца где-то у береговой линии бескрайнего моря, равнодушно перебирающего гальку, точно время листает дни.
Она обмякла и, ровно шоколадка в горячих ладонях, начала таять и перетекать в него, словно он был надёжным хранилищем её растекающегося содержания. Она растворялась в нём, тая и тая под его поцелуями, будто сахарная песчинка, возвращая в его жизнь вкус, пленённая, оторванная от земли.
Его пальцы перепархивали по её телу, будто воробьи, собирающие крошки пищи с земли, готовясь набрать высоту и полететь там, откуда весь мир с его проблемами становится маленьким и смешным, ровно букашки, что норовят удрать из-под птичьего клюва.
Он боготворил её, как старость боготворит молодость. Она, умытая слезами, была, как цветок в утренней росе, только что начавший раскрываться, нежный и истончающий тонкий аромат, кружащий голову. А он казался себе таким старым, груз воспоминаний и жизненный опыт пригибали его к земле, словно яблоню с перезревшими плодами, которые никто не собирает.
Он приблизился к ней, всё глубже погружаясь, точно в горячую ванну, в её тепло, отогревающее замёрзшее на ледяном осеннем ветру тело, будто растение, чьи мягкие наружные ткани были прихвачены морозом. Он чувствовал, что распадается на части, размокает и тонет, смешиваясь с массой обволакивающей воды. Чудилось, что сердце в её груди – раскалённое солнце, разогревающее тромбозную кровь, что внезапно побежала по сосудам быстрее и беззаботнее, разнося весёлые пузырьки кислорода, будто брызги шампанского.
Он зарылся своей седой головой в её груди, погружаясь в морскую бездну, словно юноша, впервые оказавшийся в подводном мире, полном причудливых колышущихся и переплетающихся водорослей, похожих на мир теней, и где собственные руки казались ему уродливо раздувшимися щупальцами. Она дрожащими руками прижала его голову к себе и гладила его волосы так, как в детстве гладила мама. Он показался себе плодом внутри утробы, бережно укрытым от внешней жизни, что лишь отдалённо напоминала о себе доносящимися до него звуками. Он чувствовал радость и благодарность, напоминающие ему забвение, которое, как глубокий цветной сон, наваливается на него, унося в свой водоворот.
У Оксаны же сна не было ни в одном глазу. Сильно болела лодыжка, и она еле сдерживала слёзы, чтобы не захлюпать носом. Так с ней было когда-то после выпускной ночи в десятом классе. Она тогда проснулась в залитой солнечным светом спальне и подумала: «Ну вот, детство кончилось… Теперь я взрослая. И больше уже никогда не буду сидеть за партой среди своих школьных друзей…» И хотя впереди была новая жизнь, слёзы тогда хлынули, будто из заржавевшего вентиля, перекрывавшего воду, и который вдруг резко повернули до упора в обратную сторону.
Она неподвижно лежала, оцепенело вглядываясь широко раскрытыми глазами в темноту, чувствуя, что руки Андрея обвивают её, точно страховочные верёвки скалолаза. Ей казалось, что она карабкается по уступам скалы куда-то вверх, ближе к солнцу, неуверенно отыскивая ногой, зависшей над пропастью, точку опоры. Она слышала, как из-под стопы вырывались мелкие камушки размером с гальку и гулко ухали где-то внизу в мерцающую, точно никелированная поверхность, воду, оставляя за собой глубокие воронки, разбегающиеся кругами по воде. Ей чудилось, что волны мягко плещутся и разбиваются о берег – и в этом бесконечном шорохе монотонных волн было что-то неотвратимое, как судьба. Головой она сознавала, что это всего лишь ветер гуляет за окном, срывая и кидая расщеперившиеся шишки на обледеневшую дорогу. Она слышала ход часов, и ей казалось, что они стучат, будто сердце, слишком громко и слишком часто, норовя разбудить спящего Андрея. Печаль прошла, но нахлынула неловкость, как свежесть после грозы, от которой хотелось поёжиться и втянуть голову в плечи. Она приподнялась на локте, мягко высвобождаясь из объятий Андрея, и поглядела на его лицо. Он был где-то далеко, не с ней, – и ей захотелось закричать от обиды, что вот он оставил её, маленькую девочку, одну наедине с этим ртутным лунным светом, терзающим душу и разливающим свои едкие невидимые пары, оседающие тяжёлым налётом на донышке её души. Он спал – и время слилось для него в одно мгновение, такое радужное и неуловимое, будто мыльный пузырь, подхваченный потоками ветра. А для неё время тянулось, точно поезд у железнодорожной переправы, лязгая одинаковыми запылёнными вагонами с опущенными шторами, которым не было конца и что перекрыли ей путь. И ей ничего не оставалось, как тихо лежать и ждать. Теперь в её голове проносилась её пока ещё недолгая жизнь. Её детство, залитое солнечным светом, где она сидит на качелях, и надёжные мужские руки, густо покрытые чёрными волосами, от которых так бывает щекотно, когда она оказывается в их объятиях, раскачивают качели всё сильнее и сильнее. Ей уже до дурноты страшно, она взлетает всё выше и выше – и ей кажется, что мир сейчас опрокинется, перевернётся или она камнем полетит вниз с высоты своего птичьего полёта. Но она твёрдо знает, что упасть ей не дадут: этого просто не может быть НИКОГДА, как никогда не загореться воде. Поэтому она только крепче вцепляется в натянутые верёвки качелей, визжа и хихикая от страха, дрыгая ногами, будто пытается поднять брызги в слишком спокойной воде, отражающей её смеющееся лицо.
Ознакомительная версия.
