Ознакомительная версия.
– А как он пел! Как он пел! Заслушаешься… очень любил мои песни, всегда говорил: «Знаешь, Павлик, ты – талант!» Мы с ним каждый вечер пили. Но пили культурно – под закуску и без женщин. Он не любил разврата, хотя сейчас о нем говорят многое… Но я как считаю – о мертвых или хорошо, или ничего! А при жизни о нем говорили только хорошее, все его любили – от мала до велика. Бывало, идешь по улице, а из каждого окна – его голос. Остановишься, послушаешь и забудешь, куда шел… А вы его любите?
– Не могу ничего сказать, потому что родился уже после его смерти, – вежливо ответил Данилов.
– Но мне-то вы верите? – дрогнувшим голосом спросил Павлик.
– Верю, – подтвердил Данилов.
– Однажды он меня застрелить хотел, – вздохнул Паша.
– Понарошку? – Разговор так увлек Данилова, что он перестал смотреть по сторонам и сосредоточил все внимание на лице своего собеседника, которое, несмотря на обилие морщин, казалось детским, чуть ли не младенческим.
– Нет, – снова вздохнул Павлик, – всерьез. Понарошку он мне только пальцем грозил. А вот когда узнал, что я американский гимн написал, то очень рассердился. Они, говорит, наши враги, а ты им – гимн написал. А я же не знал, кому писал, ведь я по-английски ни бум-бум!
– Ты музыку писал? – уточнил Данилов.
– Какую там музыку? – тихо, вполголоса, возмутился Паша. – Я же поэт, а не композитор! Я слова писал…
Дальше Данилов просто слушал, не уточняя.
– Но не стал стрелять, посмеялся только… Он добрый был. А когда умер, то на похороны вся Москва пришла. А я на похоронах его гитару нес!
– Это мы о ком говорим? – спросил Данилов.
– О Высоцком, – ответил Паша, – о Владимире Семеновиче. Я ему все песни писал и даже собирался на его дочери жениться…
– Разве у Высоцкого была дочь? – удивился Данилов. – Никогда не слышал.
– Была, – кивнул Паша, – от…
Взгляд Паши переместился куда-то за спину Данилова. Данилов обернулся и увидел приближающуюся троицу – профессора, заведующего отделением и лечащего врача. Когда он повернул голову обратно – Паши уже не было. Исчез, словно растворился в воздухе.
«Ну что ж, – подумал Данилов, глядя на „триумвират“. – Сейчас я стану вас удивлять, а вы будете радоваться…»
– Здравствуйте! – Профессор поздоровался первым. – Что, не ждали нас?
– Здравствуйте. – Данилов не видел причин для того, чтобы быть невежливым с самого начала разговора. – Не ждал, но раз уж вы пришли…
– Геннадий Анатольевич! – Профессор огляделся по сторонам. – Может, мы все вместе пройдем в ординаторскую? Там удобнее.
– Все зависит от Владимира Александровича, – улыбнулся заведующий отделением. – Если он будет вести себя благоразумно…
– Я уже веду себя благоразумно, – буркнул Данилов.
– Тогда пойдемте, – распорядился Лычкин.
Шли так – впереди профессор, за ним Данилов, поддерживаемый, а на самом деле удерживаемый под руку заведующим, а замыкала процессию Безменцева. В ординаторской врачи усадили Данилова на продавленный диванчик, а сами расселись вокруг него на стульях.
– Скажите мне, пожалуйста, как вы себя чувствуете? – спросил профессор.
– Нормально, – ответил Данилов.
– То, что произошло позавчера, помните?
– Помню.
– Что же толкнуло вас на отказ от лечения?
– Убежденность в его бесполезности, – ответил Данилов.
– Но сегодня вы приняли таблетки?
– Принял.
– Почему? Вы передумали и теперь хотите лечиться? – Профессор изобразил на лице радость.
«Вольдемар, ты застрянешь здесь на год, если станешь поддаваться на провокации», – напомнил самому себе Данилов.
Сейчас он чувствовал себя гораздо лучше, чем сразу после пробуждения. То ли разошелся понемногу, то ли действие уколов постепенно проходило.
– Да, наверное, хочу, – подтвердил Данилов.
«Наверное» он добавил для пущего правдоподобия.
– Что же помогло вам измениться? – Профессора так и распирало от любопытства.
– Наверное, уколы, – ответил Данилов. – После них стало так хорошо, беспокойство ушло, головной боли не стало. Проснулся я сегодня и вспомнил, что я же врач, а веду себя черт-те как. Подробностей не помню, но помню, что поскандалил…
«Хватит меду, теперь – каплю дегтя».
– Вот, чувствую, что сразу надо было мне уколы назначить, тогда я уже в норму бы вошел.
Заведующий отделением на эти слова улыбнулся, а лечащий врач фыркнула.
– А давайте поподробнее… – попросил профессор.
Сегодня ему досталась главная роль. Очень грамотно – ведь с ним у Данилова конфликтов не было.
– Давайте, – легко согласился Данилов. – Таблетки я не пил по глупости, отрицать не стану. Думал, что они не нужны и не хотел грузить печень…
– Забота о своей печени очень похвальна! – сказал профессор, переглядываясь с коллегами. Те кивнули.
«Да, если я начал заботиться о здоровье, то, значит, мысли о самоубийстве меня больше не посещают, – мысленно прокомментировал Данилов. – Значит – иду на поправку».
– И беспокойство внутреннее было, грызло, не отпускало, спал плохо… А теперь выспался за весь прошлый год, на душе умиротворение, только голова малость шальная и ноги ватные, но я понимаю, что это побочные действия… Но это нестрашно, все равно пока весь день на койке валяюсь…
– А умиротворение – оно какое? – вступил в разговор заведующий отделением.
– Как после бутылки водки, – после небольшой паузы ответил Данилов. – Не только на душе хорошо, но и есть уверенность, что дальше тоже все будет хорошо.
– Это прекрасно, – похвалил заведующий.
Дальше началось главное – нечто вроде перекрестного допроса, когда все трое вразброс принялись закидывать Данилова вопросами, явно пытаясь подловить его на лжи.
Данилов на правах психически больного, да еще накачанного антипсихотическими препаратами человека исправно тупил в малом и твердо стоял на своем в большом, не забывая время от времени умолкать, чтобы собраться с мыслями. Здесь имело значение не то, как быстро ты отвечаешь на вопросы, а то, что ты на них отвечаешь и насколько разнятся твои ответы.
Самые заковыристые вопросы задавал профессор, Валентин Савельевич.
– Вы представляете себе обнаженными тех женщин, которых видите в отделении?
– Пока не пил таблетки, делал это регулярно, – соврал Данилов, которого большей частью тошнило от вида местных служительниц Гиппократа, а от лечащего врача так вообще трясло. – Но сегодня как-то все сонно, вяло… не до женщин, больше тянет о жизни подумать. Здесь, я знаю, у вас мастерские есть, может, назначите мне трудотерапию?
– Трудотерапия пока подождет, – сказал заведующий отделением. – А не хотелось ли вам когда-нибудь стать очень известным человеком? Так, чтобы о вас говорили, чтобы вас узнавали?
– Это уже пройденный этап, – улыбнулся Данилов. – Когда я работал на «скорой», то меня узнавали в троллейбусе или на улице и без синей формы. Известность, она, знаете ли, утомляет…
Спустя час психиатры шепотом посовещались между собой, не спуская при этом с Данилова настороженных взглядов. Вердикт объявил Лычкин:
– Что ж, можно сказать, что кризис миновал и это не может не радовать. Вы, Владимир Александрович, наконец-то пошли на поправку… Несколько дней наблюдения, и мы будем решать вопрос о дате вашей выписки. Только пару дней пока проведете без прогулок и свиданий, договорились? Нам надо окончательно убедиться в стабилизации вашего состояния.
– Ладно, – легко согласился Данилов. – Стану отсыпаться дальше. Укольчик на ночь будет?
– Конечно, будет, – пообещал Лычкин.
Он был уверен, что благоразумие Данилова показное. Профессор пришел к обратным выводам, а Безменцевой было все равно. Ее больше занимал другой вопрос – как выжать из своего скуповатого любовника очередную «побрякушечку» – колечко или сережки, а то и все вместе. Последний подарок был так давно – почти полгода прошло.
«Мы с тобой играем сейчас в одну игру, – думал Лычкин. – Я хочу побыстрее от тебя избавиться, а ты хочешь побыстрее уйти. Пожалуйста, я не против. Мне совсем не улыбается ежедневно беседовать с твоей истеричкой женой и слышать ее угрозы. Вали на все четыре стороны и жалуйся на меня кому хочешь. Ты теперь псих – законченный, диагностированный, подлежащий учету. Грош цена твоим жалобам».
Так всегда поступают умные заведующие отделениями – избавляются от чрезмерно проблемных больных всеми законными путями. Суть в том, что выписанный жалобщик доставляет куда меньше проблем, чем лежащий в отделении. В первом случае все действия вышестоящих органов будут сводиться к изучению истории болезни, затребованной из архива. Изучайте на здоровье, все равно не найдете к чему прицепиться. А жалобщик, продолжающий стационарное лечение, это неплохой повод для комиссии или просто для неожиданного визита ответственного лица, которому поручено «разобраться и доложить». Опять же – родственники перестают таскаться к заведующему отделением и лечащему врачу и сверлить им мозги своими заумными требованиями. Жизнь сразу становится спокойнее… Конечно, не навсегда, а лишь до тех пор, пока очередной придурок в отделение не ляжет, но порой перерыв между придурками растягивается больше чем на полгода. Красота!
Ознакомительная версия.
