— Знаешь, все мы, сидящие здесь, органическая масса, стремящаяся к разложению. Почему ты думаешь, что твое уродство делает тебя каким-то особенным? Такое страшилище тоже никому не нужно. Как и мы все. Не строй иллюзий.
Но я не свирепею. Я не проникаюсь сочувствием, не сострадаю, не жалею неудачника. Мне все равно, что с ним будет завтра. Мне все равно, что будет завтра со всеми нами. Я просто подношу бутылку к губам и делаю огромный глоток, а потом громко рыгаю, подводя итог под словами Такэо. Он удивленно смотрит в мою сторону.
Ты ведь тоже не особенный, думаю я. Ты такой же как все, только немного психованнее, чем остальные. Потому-то эти обезьяны внимают тебе. Ты сам попал в ловушку чувства собственной исключительности.
Так думаю я, сидя на стуле в спортивном зале какой-то старшей школы и слушая выступления ребят, отрекшихся от себя.
Потом мы возвращаемся домой, где нас встречает Муцуми со стеклянными глазами. Я поражаюсь, сколько в нее влезает этой химии. У нее уже давно должны были отказать почки.
— Ужин готов, — говорит она, встает на цыпочки и целует Такэо в щеку. Коротенький халатик задирается так, что у меня захватывает дух.
— Жалко, что ты лесбиянка, Муцуми, — говорю я, разглядывая ее ноги.
— А мне жалко, что ты такой мудак, — равнодушно отвечает она и уходит на кухню.
Юрико смотрит на меня так, будто я изнасиловал ее мертвую мать, и скрывается в гостиной. В прихожей остаемся мы с Такэо. Он берет меня за воротник и прижимает к стене.
— Даже не думай о том, чтобы трахнуть мою сестру.
То, что я изображаю, в книгах называется презрительной усмешкой. Я отпиваю из бутылки, хотя рука Такэо давит на горло, и глотать трудно. Этим глотком я подчеркиваю презрительность своей усмешки. Во всяком случае, так мною задумано.
Нет, я вовсе не крутой парень. Я парень, которому чихать на все и всех.
— Слишком много пьешь, — отпуская меня, говорит Такэо.
— Тебе-то что? Следи за своей сестренкой. У нее мозги уже в бульон превратились, наверное…
— Не твое дело.
— Ну, конечно… Скажи-ка мне, зачем твоя сестричка режет картины? Не то чтобы я сильно расстраиваюсь… Просто интересно. Что, тоже какая-то глобальная теория спасения человечества? А, псих?
На грохот падающего тела в холл выходит Муцуми.
— Что случилось?
Упавшее тело, понятно, принадлежит мне. Это я создаю столько шума, ударяясь головой о тумбочку в прихожей.
— Ничего, сестренка. Иди, накрывай на стол, — говорит Такэо, потирая кулак. — Мы сейчас подойдем.
Если я еще не сказал — Такэо служил в силах самообороны. В каком-то спецподразделении. Я прикладываю бутылку к горящей скуле и думаю, что готовили их там неплохо. Конечно, не ниндзя из комиксов, но тоже прилично.
— Вставай, — он протягивает мне руку. И кричит: — Муцуми, достань лед, если он есть!
Ужин проходит в молчании, которое трудно назвать дружеским. Или, к примеру, комфортным. Не скажу, что мы раньше болтали без умолку, делясь впечатлениями за день. Но сейчас атмосфера совсем никуда. Каждый из нас странным образом изменился за эти дни.
Юрико после самоубийства, если его можно так назвать, господина Рэя перестала разговаривать. В общем-то, она и до поездки вела себя тихо. Но молчание молчанию рознь. Тогда было молчание человека, который уже все сказал и добавить к сказанному нечего. Оно и понятно, наверняка Такэо хорошенько промыл ей мозги. Для его идей трудно найти более благодатную почву, чем голова девчонки, едва закончившей школу и мечтающей стать художницей. Что у нее есть? Магазинчик отца, в котором она будет работать, пока не выйдет замуж. А тут сплошная романтика… Такэо умеет преподнести свой бред так, что у людей крышу сносит. Даже солидные люди не смогли противостоять. Что говорить о провинциальной соплячке!
Но сейчас она все меньше напоминает обманутую романтической чепухой дурочку. Сейчас ее молчание — это зреющее внутри решение. Затишье перед очень большим взрывом. Граната с выдернутой чекой. От той тоже ничего хорошего ожидать не приходится, хотя лежит она на земле вполне мирно. Вот так и Юрико. У нее чеку выдернули, похоже, в тот день, когда мы убивали старину Рэя.
Ага, я не оговорился. Именно мы и именно убивали. По-другому это назвать может только отморозок вроде Такэо. Мне плевать на все, и я могу называть вещи своими именами.
Словом, после той замечательной ночи в роскошном особняке Юрико уже вовсе не та Юрико, которую я знал, и даже не та, которую понимал в какой-то степени. Одно обнадеживает — обожания в ее глазах, когда она видит Такэо я больше не замечаю. Правда, точно так же она смотрит и на меня. Но тут все ясно. Я сам не в восторге от парня, которого вижу в зеркале.
Про Муцуми даже не хочется говорить. И антидепрессанты, и нейролептики с седативным действием глотаются ею без всякой системы. Иногда она принимает их одновременно. Одну таблетку, чтобы успокоиться, и тут же другую, чтобы взбодриться. Эффект далек от того и от другого. Она просто впадает в какой-то ступор. Может час просидеть, глядя в одну точку оловянными глазами, никак не реагируя на окружающее. А может трещать без умолку, подскакивая от возбуждения и размахивая руками. Причем делать все это, сидя за рулем. Или в ресторане. Или в каком-нибудь магазине. Она тоже граната. Только не такая тихая, как Юрико. Но рвануть может не хуже… Похудевшая, постаревшая, с бледными поджатыми губами и подрагивающим веком она сидит напротив меня, уставившись в свою чашку с рисом. Ничего хорошего от нее ждать не приходится. Когда придет время убить меня, а оно придет, я в этом не сомневаюсь, она первая схватит пистолет. Не потому, что ненавидит меня. Просто ей хочется хоть один раз вышибить мозги человеку самостоятельно. А не ограничиваться уродованием картин или наблюдением за самоубийцами. Тут я ее раскусил.
Даже Такэо неуловимо изменился. Его проповеди, когда ночью он ведет машину, а я сижу рядом, становятся все длиннее и все путанее. Иногда мне кажется, что он говорит все это только для того, чтобы чем-то занять себя, отвлечься от настоящих, всерьез занимающих его, мыслей. Он говорит и говорит, путаясь, сбиваясь, замолкая в самых неожиданных местах… Это все нервы. Что-то должно скоро произойти. Он это знает и волнуется. Нервы. Еще две недели назад он бы не стал распускать руки из-за пустяка. А сегодня — пожалуйста, я сижу, прикладывая к опухшей скуле полотенце, в которое завернуты кубики льда. Он — еще одна граната.
Такая вот компания сидит за столом, в полном молчании поглощая рис и маринованные овощи. Только один человек не представляет большой опасности — это я. Если уж довести до конца аналогию с гранатами — то я граната, из которой выкрутили запал. Мною можно играть в футбол. Меня можно использовать в качестве грузика для чего-нибудь там, требующего грузика. Единственное, чего нельзя делать — взрывать рядом со мной другую гранату. Таким образом, из нашей милой компании я выбиваюсь несильно. В общем-то, свой человек.
Если взорвется один из нас, сдетонируют остальные. И я взорвусь ничуть не хуже.
Я делаю глоток виски и думаю, что в этот момент всем посторонним лучше находится подальше.
Я постигаю смысл слова «ожидание».
От резкого SOS все подпрыгивают. Похоже, дурные предчувствия не только у меня. Я ожидаю услышать еще одно выступление на тему: «Ты и так зажился на этом свете». Но Такэо после минутного молчания говорит в трубку:
— Спасибо.
И смотрит на нас. В его глазах я впервые вижу легкий намек на беспокойство.
— Собирайтесь, нам нужно сматываться.
— А что случилось? — Муцуми отсчитывает таблетки из упаковки. — Я хотела выспаться…
— Полиция разыскивает черный джип Nissan Patrol с двумя мужчинами и двумя женщинами.
Он произносит это спокойно. Уже успел взять себя в руки. Зато Муцуми реагирует достаточно активно. Бросает в рот горсть «колес», одним махом проглатывает, запивает одним глотком минералки и швыряет стакан в стену.
— Дерьмо! Я хочу наконец выспаться!
— Не шуми, сестренка. Иди одевайся и собирай вещи. Юри, Котаро, вы тоже поторопитесь. Я пока решу вопрос с машиной. Нам действительно нужно поскорее убираться отсюда.
— А к чему такая спешка? — спрашиваю я. — У тебя ведь полно дружков в полиции…
— Котаро, не будь идиотом, очень тебя прошу. Ты так говоришь, будто все полицейские Японии работают на меня. Все гораздо хуже… Те люди, на которых я могу рассчитывать, ничем нам не помогут. Это всего лишь патрульные. А нас разыскивают по подозрению в убийстве господина Рэя…
— Чертов старикашка! — это снова Муцуми. Муцуми, швыряющая посуду с остатками ужина о стены.
Чашка с рисом, взятая у меня из-под носа, с пушечной силой врезается в шкаф и разлетается вдребезги. За ней следует чайник. Блюдо с баклажанами. Соевый соус в фарфоровой плошке… Хозяину предстоит большая уборка, когда он вернется утром с работы.
