Прошла неделя, и я сдался. Я не спорил, когда она заявляла, что у одного из преследующих ее призраков мое лицо — это был симптом болезни. Я даже мог бы полюбить эту болезнь. Но на моих глазах разрушалась сама личность Тины. Бредовые тирады, бесконечная смена нарядов, приступы идиотского смеха, телефонные звонки в любое время дня и ночи, наркотическая эйфория, словно отрывавшая ее от земли, дикие вопли — все это вымотало меня до предела. Чтобы приспособиться к ней, надо было тоже принимать таблетки, тоже резвиться на краю пропасти. Ее приняла к себе большая семья, в серебристых одеждах, со своими ритуалами, своими гаденькими секретами, своими наглыми притязаниями, своей тихой тиранией. Тина как будто говорила на одном ей понятном языке, она держала меня на расстоянии, словно я был с другой планеты, принадлежал к другой расе, словно у меня были другие радости и печали. Она теперь испытывала влечение только к своему зелью — влечение гораздо более властное, чем то, которое когда-либо могла испытывать ко мне. Наркотик вытеснил меня из ее жизни, острым крюком впился в ее нутро, разлился по жилам, швырял ее из угла в угол, как тряпичную куклу. В ней притаилась серебристая змея, которая безраздельно владела ею, плевалась ядом из ее рта. Я ненавидел эту зверюгу. Она выедала Тину изнутри, и так должно было продолжаться до тех пор, пока от девушки не останется одна дрожащая оболочка, хаос разрозненных молекул. Я был зол на самого себя: я превратился в раба, раз за разом покорно принимавшего все, что наркотик творил с Тиной. Раньше я верил, что между двумя людьми, сколь бы они ни были разными, всегда есть точка соприкосновения, подобно тому как на границе между двумя государствами существует пункт перехода. Но теперь переход был закрыт.
Тина захотела снова пойти на «Фабрику». Я сказал, что не пойду с ней. Эта сцена повторялась несколько дней подряд. Тина вела против меня войну, и так или иначе она непременно бы победила. Я не хочу говорить о ней плохо. Я вообще больше не хочу говорить обо всем этом. Была в моей жизни зима, когда я попытался вернуть женщину из царства мертвых. Она еще жила, как жила Эвридика в кромешной тьме преисподней. Я знаю, бывает, что угасшая любовь разгорается с новой силой, а война после перемирия бушует еще страшнее. Этим заполнена наша жизнь: роковая случайность и разлука, нечаянная встреча и воля к счастью. Вы можете однажды увидеть женщину — и состариться рядом с ней. А можете в один прекрасный день полюбить ее, потом вдруг потерять, потом опять встретить и начать все сначала. Я никому не пожелаю такой любви, какая была у нас с Тиной. Все, что досталось на мою долю, — это грязь и мучения.
У меня в гостиничном номере зазвонил телефон. Кейт Маколифф хотела со мной увидеться. Она звонила, пока меня не было, и телефонистка записала время и место встречи: завтра, в баре на Шестьдесят шестой улице.
Я пришел вовремя. Бар оказался унылым и неуютным. Кейт уже сидела за столиком. Она одарила меня благодарной улыбкой, но чувствовалось, что она напряжена. На ней был какой-то бесформенный свитер.
— Рад вас видеть, Кейт, — сказал я.
— Я тоже рада, Жак. Вы что-то неважно выглядите. Хотите кофе?
— С удовольствием.
Подошел официант и принял заказ.
— Я позвала вас сюда, — нерешительно начала она, — потому, что… не подумайте, будто я пытаюсь контролировать Тину, но я…
— Тину никто не может контролировать, — перебил я.
Она слегка покачала головой.
— По-вашему, как она сейчас? — как-то вдруг спросила она.
— Странный вопрос. Вы и сами можете на него ответить.
Кейт подняла на меня усталые, печальные глаза.
— Я пытаюсь на него ответить уже двадцать лет.
— Вы так и не найдете ответа, Кейт.
— Знаю. Мне кажется, я уже осознала это.
Официант поставил на столик две чашки дымящегося кофе. Он с завистью пялился на Кейт.
— Сахар? — предложил я.
— Нет, спасибо. Мне надо вам кое-что сказать, Жак.
— Да?
— Кейт пристально взглянула на меня.
— Хочу поблагодарить вас за то, что вы остались в Нью-Йорке.
— Мне нужно было написать несколько статей.
Кейт слегка усмехнулась.
— Да, конечно. Но вы ведь понимаете, что я хочу сказать.
Я промолчал. Кофе был хорош, почти такой же крепкий, как итальянский эспрессо. На улице работало радио, слышалась музыка.
— Вообще-то я хотела поговорить о другом, — продолжала Кейт. — Скоро я уеду из Нью-Йорка.
— Куда же вы направляетесь?
— «Нью-Йорк таймc» посылает меня в командировку.
— Куда именно?
— Во Вьетнам.
Я чуть не поперхнулся.
— Вас?
Она строго посмотрела на меня. Я задел ее самолюбие.
— Да, меня. Вы, наверно, в курсе, что наша страна ведет войну? Быть в курсе — это ваша профессия, не так ли?
Это уже звучало как издевательство. Я был потрясен. Кейт Маколифф покидает Пятую авеню, чтобы отправиться в Тан Сон Нхут!
— В каком городе вы будете работать?
— Поначалу в Сайгоне. Потом будет видно.
— Но ведь там…
— Опасно, да? Знаете, Жак, это мое дело.
— И надолго вы туда?
— Срок не определен. Надеюсь, что смогу быть там полезной.
— Потому что здесь от вас никакой пользы?
Она сокрушенно развела руками.
— Честно говоря, я думаю, что большой пользы от меня здесь уже не будет. И вы знаете почему.
Я сидел молча. Над головой Кейт на стене висела фотография Кассиуса Клея в красной майке.
— Потому что она крадет у вас жизнь? Так? — взорвался я. — Скажите это вслух, Кейт, скажите хоть раз, вам от этого станет легче, да и мне тоже.
Кейт поднесла чашку ко рту — и снова поставила ее на блюдце.
— Никто не крадет ничью жизнь, — тихо произнесла она. — У каждого из нас есть выбор. Тина свободный человек, она имеет право выбирать. Вы должны понять, Жак: она так же свободна, как мы с вами. Прошло много времени, пока я заставила себя правильно отнестись к этому.
— Когда вы уезжаете?
Она ответила не сразу:
— Я должна отбыть через пять дней. Сначала полечу в Сан-Франциско: мой предшественник прибудет туда. А вы?
— Я?
— Да, вы. Что вы собираетесь делать дальше?
Она с тревогой ждала ответа.
— Не знаю. Правда, не знаю.
Через два дня мне позвонили из «Франс Пресс». Моя серия американских репортажей понравилась начальству, но теперь больше не было необходимости оставаться в Нью-Йорке. Я попросил найти для меня новые темы. Это вызвало недовольство. Я пригрозил, что возьму отпуск. Они призадумались и обещали через некоторое время позвонить снова.
Вечером того же дня у меня в номере снова зазвонил телефон. Это была Тина. Накануне она затащила меня в бар на Семнадцатой улице под названием «Макс Канзас-Сити», сияющую неоном кормушку для полуночников-наркоманов. В задней комнате шла бойкая торговля. Мне стало противно, и я ушел, оставив ее там одну.
Сейчас ее голос будто доносился издалека. На линии были помехи. Тина, явно успевшая принять дозу, рассказала, что сегодня утром села в маленький двухмоторный самолет к двум друзьям (каким друзьям?) и они совершили потрясающий перелет в один городок в штате Мэн (наверно, в воздухе наглотались таблеток), и что она останется там на два-три дня. И вдруг спросила:
— Ты знаешь, что Кейт улетает во Вьетнам?
В ее голосе звучала паника.
— Знаю, а что?
В трубке молчание. Потом она сказала:
— Ты ведь журналист, Джек. Ты должен поехать с ней.
— Поехать с ней?
— Сделай это, Джек. Сделай это ради меня. Если с ней что-то случится, я этого не вынесу.
В трубке эхо повторяло ее слова, и от этого голос звучал жалобно, тревожно.
— Тина, когда ты вернешься в Нью-Йорк?
Ответа не было. Я решил, что нас разъединили. Но потом опять услышал ее голос:
— Джек, поезжай туда. Я тебя никогда ни о чем не просила, а теперь прошу. Сделай это ради меня.
— А почему я должен это делать?
В трубке затрещало. Голос Тины был совсем далеко.
— Потому что… потому что ты любил меня, Джек. Вспомни об этом. Потому что ты любил меня…
Оглушительный треск. Нас разъединили. Или Тина повесила трубку.
На следующий день я пошел прогуляться в Центральный парк. Вдоль решетки Резервуара пробегали молодые люди, у них были подбриты затылки, как у солдат, которых теперь каждый день показывали по телевизору. Что я буду делать, когда вернусь в Париж? Кого увижу в зеркале? Везунчика, который четырнадцать лет назад не вполне заслуженно приобрел репутацию бывалого корреспондента «Франс Пресс» в Индокитае? Равнодушного эгоиста, который шесть лет назад сбил с толку молодую женщину, потерпевшую сейчас полный жизненный крах? Мне скоро должно было стукнуть тридцать шесть, и я оказался в тупике. Меня завели туда обстоятельства, во многом случайные, не зависящие от моей воли. Апрельской ночью 1960 года в саду римского палаццо я встретил белокурую красавицу. В январе 1967 года я метался между двумя сестрами, которые, каждая по-своему, играли с собственной жизнью. Мне было мучительно видеть, как медленно гибнет Тина. Если уж суждено бросить кости еще раз, пусть, по крайней мере, у случая будет ее лицо. На улочках нью-йоркского Чайна-тауна я снова ощутил запах супа и зеленого чая — запах первых месяцев моей журналистской карьеры. Он вызывал в моей памяти атмосферу войны. «Вы вернетесь в Сайгон», — сказала мне предсказательница из Шолона. Попалась ли на моем пути королева Сиан? Смотрел ли я в лицо Злому Плясуну? В то утро в Центральном парке моросил дождь.
