Баба уверял, что все мы лишь временно поселяемся в своих телах, что мы — только пассажиры, топчемся на платформе и ждем прибытия поезда. Что земля — это всего лишь вокзал, и каждый готов отправиться в путь, и никто ни с кем больше не увидится. Поезд, которого мы ждем, никогда не возвращается на ту же самую станцию. Каждый коротает часы ожидания по своему усмотрению. Одни устраивают пикники, другие набивают сумки и чемоданы припасами, третьи веселятся, отрываются по полной программе, и только двое или трое изучают расписание, прикидывая, когда они попадут в пункт назначения, пытаются представить, где он и как выглядит.
Если мое тело действительно лишь временная оболочка, хотелось бы знать, зачем мне ее вообще дали? Предположим, что я сумею со стороны посмотреть на свое тело, тогда и за моей бестелесной субстанцией, по идее, тоже должна наблюдать некая моя часть. Вот если бы я могла понять, что собой представляет та наблюдательница, возможно, я бы узнала, зачем мне дали мое тело. Одно я просекла точно: телесная моя оболочка утилитарна и хрупка, а вот что творится с телом эфирным, с субстанцией, это для меня загадка…
Временное мое пристанище вдруг накренилось и завибрировало. Я глянула вниз. Оказывается, под левой ступней осел песок, и она, чуть помедлив, провалилась еще глубже, зарываясь. Я поднялась и стала спускаться, потом побрела к очередному холму, склон которого оказался еще более зыбким. С его верхушки мне видны какие-то заграждения и посты, наполовину занесенные песком. Иду к ним, смотрю, как вьются над ними песчаные облачка. Подняв глаза от земли, вижу, как мимо едет какой-то красный фургон.
Каждая частица моей истерзанной души жаждет покаяния, Рут. Полного покаяния, исповеди как высшей благодати. (Получить благословение моей Рут — большего мне не надо.) В детстве я не понимал смысла исповеди, теперь понял: отдай себя на суд того, кто мудр. Испроси прощения. Прости меня, всемилостивый Господь, за то, что я приладил вместо трусов топик (на мое счастье, он хорошо тянется), топик, который на самом деле обязан привлекать взоры к девичьему пупку, украшенному колечком. Прости еще и за то, что разодрал чужую юбку, дабы обернуть босые ноги. Плечи и шея горят огнем, голова, лицо, икры — все горит, все сожжено палящими лучами. Да будут благословенны всадники, мчащиеся во весь опор, чтобы принести спасение ближнему своему…
Звон в голове вдруг прекратился, зато теперь меня оглушал звук собственных шаркающих шагов — в абсолютном безмолвии и беззвучии обступавшего меня пространства. Следующее испытание — мои ноги и эти проклятые мухи. Мух можно прихлопнуть, а вот острые камни и раскаленный песок, они сплошь, колются и жгут, тонкий хлопок — плохая защита. Я должен найти Рут. Мне ничего от нее не нужно, только прикоснуться губами и вымолить прощение. Объяснить, что не хотел ее обидеть, тем более ударить, у меня и в мыслях этого не было, я не хотел унизить ее гордость или мстить за наивные розыгрыши и трюки. Мне только нужно было добиться состояния вигильности, то есть разбудить ее подавленное сознание, да, буду откровенным: не только. Она мне тоже была нужна, хотя я совершенно не представлял, что это — возможно. Но это не просто влечение. Это любовь, мне никто, кроме тебя, не нужен, ты моя единственная.
Рут, я должен тебе еще кое в чем признаться: мне ни к чему темные комнаты, ведь ты моя греза, мечта, но если тебе вдруг снова захочется мрака, я готов, я занавешу все окна и щели. Я надеюсь, очень надеюсь, что мы ни в чем не станем друг другу отказывать. Делай то, что тебе нравится, и не бойся: я не буду смотреть, раз ты против. Я тоже не люблю, когда за мной шпионят, но, наверное, менее щепетилен, чем ты. А может, и нет, может, мне только кажется, что я менее застенчив. Но это вполне объяснимо природными особенностями. Ведь для меня главное (буду уж честным до конца) — войти, окончательно тобой овладеть.
Влип я, надо сказать, основательно. Ни воды, ни хотя бы платка на макушку. Над разодранными коленками жужжат мухи. Я затер ранки и ссадины землей, надеясь, что кровь остановится. А теперь ничего не остается, только идти и придумывать убедительные оправдания.
Прости меня, Рут. Таков главный лейтмотив.
Рут, девочка моя, то, что я натворил, нечем оправдать, совсем нечем. Я люблю тебя, и я испугался, я последний кретин. Я понимал тогда, что если ты уйдешь, то все, конец. Ты молода (о чем постоянно мне напоминаешь), ты слишком молода и не знаешь еще, насколько они редки, удачи в алхимии любви. Я должен был так поступить, возможно, когда-нибудь ты даже скажешь мне спасибо, когда мы перестанем друг с другом воевать.
Оправдание номер два.
Любимая, я потерял из-за тебя голову и посмел ударить твою головку. Нет, не то. Маленькая моя, я бесконечно перед тобой виноват. Мне нет прощения, но, согласись, среди женщин мало найдется таких вот упрямиц, к которым никак не подступишься, если уж они решили тебя не замечать. Но я обожаю твою строптивость, она доводит меня до исступления, но я обожаю ее.
Номер три.
Мы живем в эпоху Кали-юги,[63] в железный век раздоров и тупого потребительства, может быть, потому и ссоримся. Не умеем держать себя в руках, не умеем чувствовать и понимать других. В индуистских священных книгах говорится, что земля наша, родная наша обитель, обречена на гибель по одной двоякой причине: все ее жители — если брать их в целом — не добры и не злы, так, ни то ни се. Таким образом, совокупный всеобщий разум порождает силу, разъединяющую атомы, в соединении составляющие наш мир. Мы с тобой, мы тоже… чуть не сказал «как эти атомы»… но такое сравнение было бы грубой спекуляцией на твоей привязанности к Индии. Так и слышу твой презрительный голосок: «Заткнись, а то меня сейчас вырвет».
И четыре.
Рут, прости меня. Ну что мне сделать, чтобы ты снова мне поверила? Это было какое-то наваждение, секундное помешательство, я не хотел потерять тебя… не только тебя, но и свое профессиональное реноме. В результате я лишился и того, и того. Я отнюдь не маниакальный убийца. Просто я перепугался, до беспамятства. Постарайся взглянуть на все это глазами человека, который хочет, чтобы у тебя все было хорошо. Я верю в тебя, Рут, правда верю.
P. S. Полагаю, что теперь-то ты могла бы со мной разделаться, дать сдачи. В сущности, защищаться мне практически нечем.
Ее непоколебимая суровость совсем не означает, что она вознамерилась меня уничтожить, скорее всего, это продолжение игры в «кто кого». В памяти сразу вспыхнуло: «Я, Я, Я» и как она, гордая своим обманом, тычет себя пальчиком в грудь. Но это было раньше, в самый разгар ее ненависти, в самом начале нашего… романа?
Конечно, мне сложно судить объективно, бог весть почему, мне всегда кажется, что если я воспылал, то и объект моей страсти должен отвечать мне тем же. Честно сказать, не все мои влюбленности бывали взаимными, тем не менее в свои недостатки я никогда особо не вникал, хотя, допускаю, что они довольно отвратительны. Я, как всегда, пытаюсь (жалкий рационалист) разложить все по привычным для меня полочкам: мне дали отставку потому-то или потому-то. То есть или все дело в «страхе», или в «бесперспективности». А может быть, она решила наказать меня, чтобы испытать, насколько я в нее верю? Как в личность? Рут, я так хорошо представляю эту картину: я собираю свой чемоданчик и просто ухожу. Просто ухожу, вот что меня гложет. А верю ли… Она дерзкая, она страстная, ей плевать на деньги, она по натуре искательница, в этом мы схожи. В большинстве своем люди изрешечены пулями страха, у нее тоже много страхов, но в этом мире она ничего не боится, она боится лишь самой себя. Дьявольщина! Как бы я хотел снова окунуться в то сладостное безумие, которое она подарила мне напоследок. Забудь. Ты ударил ее, сбил с ног, она ненавидит тебя, твою настырность…
РУУТ, РРУУ-У-УТ! РУУ-У-УТ! РРУУУТ!
Я лежу, издавая свистящий сип, кричать я уже не могу: сорвал голос, пока ее звал. Веки мои слипаются, над лицом жужжат мухи, сорвав с левой ноги клочок юбки, прикрываюсь…
Проснувшись, сразу вскочил и стал соображать, как долго я проспал: солнце было еще высоко и шпарило с прежней неистовостью. Однако от ужаса я весь похолодел — напрасно я втайне надеялся, что она отдыхает, соблазнительно изогнув бедро, на одном из ближайших валунов, нет, она из последних сил бродит в эту жару по незнакомым тропам, кочкам и камням, ковыляет, бормоча себе под нос всякую чушь. Которую вбивал им в головы этот их аферист, гуру. «Помни: смерть разрушает только тело; помни: твоя земная оболочка и мирские надобности — завеса, скрывающая от тебя Бога. Помни: ты есть не только тело твое. Помни, помни, помни…» С чего это я решил, что окончательно победил этого Баба, откуда такое самомнение? И каковы, собственно, итоги? Провал. Оглушительный провал. Мало того что позволил клиентке сбежать, что не сумел удержать, создав оптимальную дистанцию, еще и оттрахал, да… то, что эта чертовка сама затащила тебя в постель, не в счет. Ты не должен был уступать, ведь на самом деле этим глупышкам из ашрамов ты не нужен! Вся драма в том, что они не нужны самим себе. Это же азы психологии! Мало того что оттрахал, но еще и скрыл свои подвиги от ее родных. Пора проявить элементарную порядочность. То, что произошло, не может оставаться нашей с ней тайной. Надо набраться мужества и побеседовать с Тимом. Представляю…
