— От чего ты хочешь спастись?..
— От бесовских внушений плоти… я не понимаю, что делаю… понимаю, что не то делаю, что хочу, но делаю… и ждет меня не бездна благодати, а бездна погибели…
— А чем эта бездна отличается от той?..
— Ничем… ни у той, ни у этой нет дна…
— Артист, расскажи, что тебя так расстроило?..
Артист говорил нетерпеливо и тут же забывал, о чем говорил. И чем больше он углублялся в эти будоражащие тайны любви, тем больше испытывал неуверенность и бессилие, и боялся признаться себе в этом.
— Так я и живу с надеждой и страхом… — этой фразой артист закончил свой монолог.
— Все так живут… — сказал старик в очках…
История человека в очках вызывала изумление и удивление. Он был сиротой. Воспитывало его государство. Дожив до возраста мужа, он женился, но в первую же брачную ночь бежал, оставив жену нетронутой на смятой постели. Почти год он скрывался под личиной бродячего поэта, ходил в лохмотьях, потом вернулся и умер от счастья в объятиях жены, сквозь слезы созерцая луну и хоры звезд, шествующих отнюдь не слепо, а по кругу в положенном им пределе.
— Таков путь заблуждения… — сказал философ, выслушав история человека в очках.
— Человека по кругу водит бес… — сказал артист. Он встал и пошел, сам не зная, куда идет…
— Куда ты?.. — заикаясь, спросил писатель и встал, озираясь. — Где мы?..
Пейзаж был дикий, вызывающий удивление и страх…
* * *
Утром писатель, философ и актер продолжили свое странствие по кругам ада.
Они шли и обменивались репликами, изливали в патетических монологах свое душевное состояние, придавая беседе черты драмы, события в которой постепенно приобрели облик некой мистерии, выраженной в речах действующих лиц и в восклицаниях от «автора», расцвеченных наглядными и гадательными подробностями.
Обогнув скалу, они остановились на краю обрыва.
— Я не вижу города… кто мне скажет, что случилось с городом?.. — Артист изобразил на лице недоумение и страх.
— Говорят, архитектор стер город с лица земли… и ничего не выросло на пустом месте… и жители его сами себя позабыли… — сказал старик в очках.
— Не архитектор, а вода стерла город…
— Не вода, а поток грязи с гор… — заговорил прохожий, появившийся вдруг среди странников. — Стронулось с места все, деревья, дома… все ходило ходуном, друг на друга валилось… звоны с колоколен в уши ударяли… доносился подземный гул, напоминающий рычание… и казалось это рычание голосом ада…
— Жуткое зрелище… кстати, кто вы такой?.. эй, ты куда?.. исчез…
— Вы меня не узнаете?.. — прохожий заискивающе глянул на артиста.
— Нет…
— Вы артист…
— Вы что-то путаете… — артист поднял воротник плаща. — Кажется, погода меняется… надо искать убежище…
— Ничего я не путаю… — пробормотал прохожий.
— Артист, это персонаж из твоей драмы?.. — спросил писатель.
— Он врач… принимал роды у моей жены… я бы не стал его превозносить, но и проклинать его не стоит… в их роду все были врачами… помню, увидев его, я удивился, он был моей копией… я даже подумал, не схожу ли я с ума… правда, если это было безумие, то довольно странное безумие, хотя для безумия вполне естественно быть странным…
Несколько дней лил дождь.
Непогоду странники пережидали в пещере. Лишь иногда они выползали наружу, вымазав лица сажей и нагоняя страх на случайных прохожих, которым они казались мертвецами или бесами, готовыми вести их прямой дорогой в ад…
Этот был самый дождливый день в году. Он длился и длился.
Наконец день погас.
И дождь перестал.
Воцарилась ночь, которую освещала луна. Она странно действовала на спящих странников.
Во сне писатель обнимал блаженную, но сон прошел и, ощупав пустое ложе, он рассмеялся сквозь слезы.
Философ приоткрыл веки. Он лежал и размышлял с открытыми глазами. И смеха, и слез он давно лишился. Женщин он избегал даже во сне.
Писатель не смог снова заснуть, слонялся по пещере, натыкаясь на стены, мучил, терзал, оскорблял себя и воздух вопросами.
Артист спал. Заснул в одном сне, и, изведав разочарование, горькое и стыдное, он проснулся в другом более счастливом сне. Так ему показалось.
Он плыл на пароме. Небо было чистое, ни облачка, и вдруг разыгралась буря. Паром налетел на риф, перевернулся и затонул. Артист чудом спасся. Волны выбросили его на берег птичьего острова. Птицы сидели рядами, подражая зрителям в театре, и смотрели на артиста как на актера на сцене. Он был облеплен перьями. Голову его украшала корона из водорослей.
Нелепо всхлипнув, артист очнулся.
— Тебе опять приснился птичий остров?..
— Да… а ты откуда знаешь?..
— У тебя сохранился клюв и неуклюжесть птичьего туловища…
Артист поведал писателю историю о том, как он очутился на острове, как лежал на песке и смотрел на скалы, избитые морем, как ползал среди утопленников, искал примадонну, лил слезы и испускал вздохи о сыне, не успевшем родиться. Он изображал безумие.
Писатель слушал его и изображал сочувствие.
Философ спал.
Спали и прочие лишние люди, на которых судьба ополчилась, насылая на них несчастье за несчастьем. Они рыдали и стонали во сне. Кто-то окликал мать, отца, сына, дочь, кто-то пытался выпутаться из душащей его петли.
Лишь бог не спал. Он созерцал…
Выглянуло солнце, и ад, в котором пребывали странники, превратился в рай…
Писатель лежал и прислушивался к невнятному пению цикад, сопровождающих бред незнакомца, который рассказывал писателю свою историю.
— Я бежал от объятий жены, думал попаду в рай, и очутился в аду… несколько дней блуждал разум мой во мраке преисподней… я был достаточно напуган и обогащен этим опытом и стал искать лекарство от этой тьмы, облаченной в тогу, но, увы… за лекарством надо было идти в другое место…
Фразы, которые выговаривал незнакомец, были неуклюжими и вовсе не напоминали его легкую, изящную речь в прежней жизни. Изменился и голос незнакомца, и весь его облик.
Незнакомец умолк. Он прислушивался к странному подземному гулу.
«Камни заговорили…» — с ужасом подумал он и повторил эту же фразу зловещим шепотом, который разбудил бы не только спящих, но и мертвых. Все устремились к выходу из пещеры и многие пытающиеся вырваться из власти наваждения, нашли свою смерть на дне пропасти погибели.
— Страх отнял у них разум… — сказал старик в очках, заглянув в пропасть.
— Что тут скажешь?.. — отозвался философ. — Человек смертен, хотя, кто знает, может быть, смерть есть жизнь, а жизнь есть смерть…
И снова послышался странный подземный гул, напоминающий глухое урчание.
— Мне страшно… — пробормотал артист. Его сотрясала дрожь.
— Не сходи с ума… впрочем, некоторым безумие помогает проникнуть в разум бога…
Странный подземный гул повторился. Он был более глухой, ужасный.
— Чего мы ждем?.. надо бежать…
— Бежать от смерти бессмысленно и нелепо… — сказал философ.
— Уже который день я слышу этот гул… — пробормотал писатель. — И всегда вдруг, внезапно…
— Поговорим лучше о чем-нибудь другом… кто они, эти неутомимые преследователи, о которых вы говорили во сне?.. — обратился философ к старику в очках.
— Это целая история… как-то, роясь в ненужных вещах, я нашел записные книжки одного известного поэта… из-за них я попал в историю, из которой едва выпутался… нет, власти не обвиняли меня в каком-либо преступлении, разве только мое имя их раздражало… я еврей… мне предлагали сменить имя… в их глазах я был преступником, уже потому, что был евреем… они явились среди ночи, обыск устроили и допрос, даже пытали, но осторожно… ни свидетелей, ни понятых… и все же меня арестовали, хотя моя вина не была подтверждена никакими уликами…
— Измышления этого поэта не имели бы такой силы, если бы люди сами себя не пугали… всякие измышления сильны благодаря слабости людей и вводят в соблазн уже соблазненных…
— Некоторые истории я переписал, чтобы предостеречь от искушения тех, кого они не успели еще совратить… надо сказать, что эти истории были слишком несвязны и расплывчаты, чтобы поверить, будто они могут что-то определять и устанавливать… к тому же они были снабжены массой примечаний, которые только запутывали, а не объясняли…
— И что вы искали в этих книжках?..
— Я искал причину, которая подвигла поэта сочинить проклятие…
— Нашли?..
— Нет…
— Все что-то ищут…
— Ищут те, кто либо не имел, либо потерял…
— Люди ищут счастья…
— Люди ищут чего-то достоверного…
— Тем самым показывая свое сомнение…
— Мои преследователи и здесь не оставляют меня в покое… — заговорил еврей, опасливо озираясь.
— Вас осудили?..
