Смит быстро оглянулся вокруг в поисках выхода.
Хейдьюк ждал. Последовало несколько ухмылок, несколько тихих комментариев, но никакого серьезного, искреннего или осмысленного ответа. Водители, и ковбои, и строительные рабочие, и даже барменша, все они, занятые друг другом, игнорировали его. Его, Джорджа Вашингтона Хейдьюка, босяка, хиппи, крикуна.
— Я был сержантом Зеленых Беретов, — пояснил он, — и могу пнуть в зад любого молокососа в этой комнате.
За этим объявлением последовало несколько секунд почтительного молчания, несколько прохладных улыбок. Хейдьюк оглянулся с намерением продолжать. Но снова вмешался музыкальный автомат, перебив его выступление.
Смит сжал его руку.
— Ладно, Джордж, это здорово, молодец. Теперь давай уносить отсюда ноги. И поживеее.
— Ну, гадство, — пожаловался Хейдьюк. — Хоть пописаю сначала.
Он повернулся, остановив пристальный взгляд на маленькой надписи БЫКИ рядом с дверью, где было написано КОРОВЫ. Войдя, нашел защелку и заперся в кабинке. Окрашенная почками урина текла перед ним (сонно), как источник святой воды. С наслаждением писая — о, это экстатическое облегчение! это мистическое освобождение! — он читал надпись на торговом автомате, прикрепленном к стене:
Улучшайте личную жизнь!
Присоединяйтесь к «Новым приключениям»!
с САМОА!!!
Экзотические Новые Презервативы
Цвета Южных Морей!
Красные, как Закат, Черные, как Полночь,
Золотые, как Заря, Голубые, как Утро,
Зеленые, как Сиеста!
Новая Свобода, Новое наслаждение!
Специальная смазка!
Краски Не Стираются!
(Способствуют избавлению от венерических заболеваний).
Снаружи, в сиянии солнца, в удушающем зное, проплывавшем над бетоном и асфальтом, Хейдьюк снова пожаловался.
Смит принялся успокаивать его.
— Все эта сексуальная революция, Джордж, — объяснял он. — Она наконец добралась даже и до Пейджа. Теперь даже эти тут водители и строители могут трахаться, когда угодно.
— Ну, черт.
— Теперь даже ковбоев можно уложить.
— Черт …
— Вот твоя машина, Джордж, вот она, здесь. Вот этот джип. Не лезь через окно. Открой дверь.
— Дверь не открывается. — Он пролез внутрь через окно и высунул наружу свою жуткую голову. — Все равно мне это не нравится.
— Вот так оно есть теперь тут, Джордж. Не хотят они больше драться, вот и все. Берегут силы для ночной смены.
— Да-а? Ну, черт. Как отсюда выбираться?
— Езжай за мной.
— Может, и мне это нужно.
— Завтра мы ее увидим, Джордж. Может, сводим ее поплавать в какой-нибудь затхлый пруд в этом ее черном бикини.
— Кому оно надо? — говорит Хейдьюк, философ и лжец.
Они снова пожали друг другу руки хваткой скалолазов, мощная рука на волосатом запястье в неразделимом союзе, совершенное соединение костей, сухожилий, мышц, кровеносных сосудов. Выехав на улицу, Хейдьюк сделал полный круг вокруг супермаркета, пока не определился с направлением, и поехал на юг за Смитом, с роскошным свистом резины, стильным горением пористого асфальта.
Дорога шла по изогнутой в форме полумесяца улице Иисуса, на которой все тринадцать церквей Пейджа расположились в ряд, плечо к плечу (все христианские, конечно), в экуменистическом единстве. Их покой не нарушался никакой земною суетой, за исключением старых автомобилей на свободной площадке для парковки да пьяных, заброшенных индейцев-навахо, наполовину скрытых бурьяном и расшвырянными винными бутылками.
Пейдж, Аризона: тринадцать церквей, четыре бара. Город, в котором церквей больше, чем баров, такой город всегда будет иметь проблемы. Он просто ищет проблем. Они даже пытаются сделать христиан из индейцев. Как будто индейцы и без того еще недостаточно плохи.
Отъехав двадцать миль от города, они свернули с автострады, чтобы разбить лагерь на ночь и приготовить себе ужин на чистом и страстном огне костра из можжевеловых углей. Одни, в этой золотой долине пустыни Навахо, вдалеке от всех домов и людей, они ели свои бобы под раскинувшимся во все небо пожаром одного из прекраснейших божественных закатов Аризоны.
Завтра они едут в Бетатакин встречать Дока и Бонни. Оттуда — на Черную гору, на короткую дружескую беседу с угледобывающей компанией Пибоди, железнодорожниками Черной горы и озера Пауэлла. А потом? Они предпочли не строить дальнейших планов. Отрыгнувши, пописавши, попукавши, почесавшись, поворчав, почистивши зубы, они развернули свои спальники и улеглись спать на песчаном ложе.
Смит был разбужен после полуночи, на заходе Скорпиона и восходе Ориона, какими-то глухими стонами, доносившимися из соседнего мешка. Он поднял голову, глядя в освещенную звездами темноту, и увидел, как Хейдьюк извивается, теребит что-то, услышал, как он выкрикивает:
— Нет! Нет! Нет!
— Эй, Джордж!
— Нет!
Охваченный ночным кошмаром, Хейдьюк дрожал, стонал и извивался в своем засаленном коричневом армейском спальнике. Смит не мог дотянуться до него, не выползая из своего мешка, а потому запустил в него своим ботинком и попал по плечу. Внезапно стоны прекратились. Когда глаза привыкли к темноте, Смит увидел тусклый отсвет на стволе и цилиндре магнума .357, который Хейдьюк неожиданно извлек из спальника. Дуло повернуто в сторону Смита, ищет цель.
— Джордж, это я.
— Кто это?
— Я, Смит.
— Кто?
— Ради Бога, Джордж, проснись.
Хейдьюк помолчал.
— Я не сплю.
— Тебе снились кошмары.
— Я знаю.
— Опусти эту чертову пушку.
— Кто-то что-то бросил.
— Это я. Я пытался тебя разбудить.
— А-а. Понятно. — Хейдьюк опустил дуло пистолета.
— Думал сделать как лучше, — сказал Смит.
— Ага. Тьфу, черт.
— Спи дальше.
— Ага. Хорошо. Только, Редкий, знаешь, — не буди меня так больше никогда.
— Почему?
— Это небезопасно.
— А как я должен был разбудить тебя? — Ответа от Джорджа Хейдьюка не последовало. — Так какой же безопасный способ разбудить тебя?
Некоторое время Хейдьюк думал. — Нет никакого безопасного способа.
— Что?
— Нет никакого безопасного способа меня разбудить.
— Ну, ладно, — сказал Смит. — Следующий раз просто дам тебе камнем по башке.
Хейдьюк подумал.
— Ага. Вот это единственный безопасный способ.
После рекогносцировки намеченного ими объекта бесстрашная четверка направилась с нагорья Бетатакин вниз, через можжевеловые леса и песчаниковые холмы к пересечению с автострадой у Черной горы. За рулем — мисс Абцуг: она никому не могла доверить роскошный новый Бьюик Дока (9955 долларов). (Какую-нибудь машину, попросил Смит. Док пожал плечами: это же транспортное средство). Несмотря на возражения мисс Абцуг, они остановились у кафе на перекрестке, чтобы выпить кофе и перекусить.
Абцуг считала неразумным появляться в общественном месте так близко к месту их планируемой деятельности.
— Мы теперь преступники, — говорит она, — и нам надо начинать действовать, как преступникам.
— Это верно, — говорит Док, раскуривая вторую за этот день сигару. — Но Джорджу нужны его химикалии.
— Плевать, — говорит Джордж. — Главное — сделать нашу чертову работу и убираться поскорее ко всем чертям.
Бонни внимательно поглядела на него поверх сигареты. В это утро она была прелестна: свежа, как примула, огромные лиловые глаза блестят от возбуждения и хорошего настроения, роскошная грива прекрасных, пышных волос, блестящих, как спелый каштан, после тщательного расчесывания щеткой, сияет, отливая шотландской бронзой.
— Почему, — говорит она, пронзая этого неотесанного Хейдьюка лазерным лучом своего взгляда. — Почему это так получается, — выпустив кольцо дыма в волосатое его лицо, — что ты не можешь произнести ни одного цельного английского предложения без ругательств?
Смит рассмеялся.
Хейдьюк густо покраснел, что можно было заметить, несмотря на густое волосяное прикрытие и загар. Его улыбка была неловкой. — Вот, лажа, — сказал он. — Черт, я не знаю. Наверно… ну, блин, если б я не ругался, я б вообще не говорил. — Пауза. — Я б, наверное, и думать бы не мог, если б не ругался.
— Именно так я и думала, — сказала Бонни. — Ты вербальный калека. Тебе твои непристойности нужны вместо костылей. Непристойная брань — костыли для увечного ума.
— Дерьмо, — сказал Хейдьюк.
— Точно.
— К черту.
— Видишь?
— Ну, ну, — вмешался Док. — Спокойно, мир. У нас работа, и мы должны ее сделать, а утро уходит. — Он подозвал официантку, достал кошелек и убрал оттуда кредитную карточку.
