Ознакомительная версия.
Объяснив детсаду, что мы не приедем с Красной Пресни на "Тимирязевскую" по уважительной причине (за окном стреляют), я вернулась в свою квартиру и принялась думать. И удивляться.
Ничто не отвлекало меня от раздумий: телефон не работал, телевидение не вещало, горячей воды и отопления нету. Была лишь ограниченная возможность поговорить - с дочерью, а ей всего шесть лет. И она очень трудно переносит мои слезы. Сама плачет редко, человек она деликатный.
(Через несколько лет я попросила ее: вспомни! Что было в то утро? Она говорит: ничего. Просто встала пораньше, сама не знаю почему...)
А еще я знала, что в ту минуту где-то близ Белого дома находится еще один наш домочадец - и что позвонить он тоже не может. Ночь он провел там, у костра. Думал, что кого-то охраняет, чуть ли не всю Россию.
Как ему добраться до нашего дома? - вспыхивало в моей голове время от времени. По мирной дороге тут пять минут пешком, а сколько под пулями - известно только Господу.
* * *
У нас дома в ту пору был черно-белый телевизор, и когда днем я вдруг нашла на нем заморское CNN, что было ну совсем непривычно, точнее, нереально, - его вещание получилось и мистичным, и ультрадокументальным: кадры на экране сопровождались звуковым квадроэффектом. Взрыв за окном - взрыв на экране. Репортаж через технику американской компании - мне прямо в экран, вздрагивающий от того движения россий?ской военной техники, о котором американский репортаж... Экран трясет с обеих сторон. Меня тоже. Пока еще не от страха. Пока только от странного чувства к моей тихой Родине...
Опасность приблизилась вплотную к нашему дому вечером, когда стемнело. Автоматная стрельба не прекращалась ни на секунду весь день, и мы успели попривыкнуть. Но когда за темно-синим окном на нашем пятом этаже полетели красные трассы и ребенок воскликнул: "Мама, смотри, как красиво!", тут я и поняла разницу между детьми и взрослыми. Младенца за шкирку - и в коридор: подальше от красивого окна. Думать было уж точно некогда.
Хоть и не разбираюсь я в живописи, но это было дьяволь?ски красиво. За окном - густая синяя ночь, грохочут автоматы, и мимо моего балкона летят красные трассы. Красиво трассирует сатана...
Если прямо за вашим окном пушки прямой наводкой лупят по парламенту вашей любимой страны, вы имеете крупную возможность и подумать, и почувствовать. Но в тот вечер я почему-то не занималась ни тем, ни другим. Оказывается, достаточно даже пассивного присутствия при военных действиях, чтобы впасть в измененное состояние сознания. Собственно, к тому же устремлены все психотехники, все подходы к медитации, все способы остановки "словомешалки", все первейшие напутствия всех гуру - какую бы ересь они ни представляли.
Война наркотична именно из-за блаженства недумания. Кстати, один священник по телевизору сказал 7 января 2001 года, что из-за многовековой путаницы и десятков календарных опытов возможна ошибка, сохранившаяся в истории до сих пор, отчего все мы, возможно, встретили третье тысячелетие еще в 1993 году. Ну вот как раз тогда, когда у меня за окном били пушки, во дворе лежали трупы, а двое раненых ночевали в моей квартире, поскольку им некуда было идти. Там, на улице вокруг моего дома, вообще нельзя было передвигаться из-за тотального огня.
Стрельба уже во дворе. Я учусь не думать о взрослом мужчине, которому сегодня все-таки хорошо бы вернуться домой, но как? Если и утром это казалось проблематичным, то к вечеру стало невероятным. По нашему двору невозможно идти - я слышу это. Мы с ним не первый день живем вместе, поэтому я вполне могу представить его действия. Он будет все равно пробираться к дому, такой характер, я знаю это и стараюсь представить себе, что кругом тишина, идти можно спокойно, все работает, все нормально...
Он дошел. В конце концов в двери заелозил ключ, и я услышала: "Извини меня, они тут такие..."
Я выглянула в коридор: он привел двоих. Один - ничего, в относительном порядке, называется Саша. Другой - страх и ужас - Юра. Лица просто нет. Так искочевряжено, что вроде и не с кем разговаривать.
- Вы кто, откуда?..
Дальше идет странный разговор о том, как один (Саша) - просто гулял. Назначил девушке первое свидание - на Твер?ской! 4 октября! Угораздило. Там они выпили, и он пошел провожать ее к "Баррикадной" пешком. Как же надо было увлечься свиданием!
Девушка - врач, и когда они с Сашей споткнулись о первый труп, они обратились к близстоящему блюстителю с естественным сообщением, что мы гуляли-гуляли, а тут, в сумерках, вот что, видите ли. Следствием чрезмерной наблюдательности, несвоевременно проявленной влюбленными, стала быстрая разлука: Саше врезали по морде - и в одну сторону, девушку за плечико оттащили в другую. Бывший десантник, он, на свое счастье, все-таки успел прочистить уши от любовной музыки и расслышать выстрелы, углядеть тучу военных со стволами наперевес и сообразить, что надо делать ноги. Он рванул от закрытой "Баррикадной" к "Улице 1905 года", все еще надеясь разыскать свою внезапно испарившуюся возлюбленную, и огородами, огородами... Словом, огненными вихрями Пресни, в которые парень попал по чистой человеческой любви, его занесло в наш двор. Повезло.
Если Саше досталось умеренно, Юре повезло намного меньше. Юра вовсе не гулял, хотя пострадал тоже по любви - к Родине и Конституции. Он две недели жил у Белого дома на траве, там много было таких, кому не понравился Указ о досрочном роспуске парламента. "О поэтапной конституционной реформе..." У костров ночами дежурили, о жизни беседовали, учились строиться и маршировать. В живых мало кто остался.
Юра тоже ждал чего-то, защищать готовился; был и внутри Белого дома.
Но когда 4 октября ударили пушки, он понял, что умение строиться не пригодится никому и надо удирать; он ухитрился вырваться из уже дымящегося Белого дома и дворами направился к тому же метро "Улица 1905 года", куда в итоге не смог пройти и также застрял в нашем дворе.
По дороге он, как и вышеупомянутый Саша, повстречался с блюстителями, но уж ему врезали по полной программе. Ускользнул чудом. Думаю, ввиду тщедушности его телесной конституции (он химик по профессии, на взгляд - в чем душа держится, никогда не подумаешь, что защитник чего бы то ни было...). Посему был бит без вдохновения, но педантично.
У моего подъезда они и встретились: аполитичный Саша с довольно-таки целым лицом и очень политизированный Юра с чем-то синим и бугристым вместо лица. В подъезде пытались звонить по квартирам. Глухо. Всех нету дома.
- А ты-то как пробрался к дому? - спрашиваю у своего домочадца.
- Не знаю. Там сплошной (...) В подъезде нашел вот их. Сказал, что у нас пятый этаж, а ты вроде бы нормальный человек и пустишь...
- Понятно. У нас, ребята, сейчас ни телефона, ни горячей воды. Все отключено ввиду особой близости к месту действия. Так что я буду греть холодную, а вы рассказывайте...
* * *
Ночевали оба у нас. Утром, когда ослепительно засияло невозмутимое солнышко, я попросила у Юры какую-нибудь его фотографию. Он глянул в зеркало, усмехнулся и достал из внутреннего кармана свой военный билет (надо же! он дежурил у Белого дома с важным документом в кармане!). И я, сверяясь с крошечным невразумительным снимком, загримировала Юру театральным гримом - "под Юру". Гример я никакой, но тут постаралась, чтоб хоть какое подобие лица было. И чтобы Юра все-таки смог выбраться из нашего района в свой, на "Маяковскую". Вроде близко, а с таким лицом, да в камуфляже, причем явно не по размеру, - по центру Москвы 5 октября 1993 года гулять было ни к чему. Трупы за ночь убрали, но техника еще не ушла, и общий боевой настрой блюстителей сохранялся. Это чувствовалось в воздухе. Воспитание Юры могло повториться - с гарантией.
С Сашей проблем было меньше. Проснувшись, он тоже посмотрел в зеркало, без подсказки решил, что все уже в порядке, быстренько умылся холодной водой, поблагодарил хозяев за приют и ушел - разыскивать утраченную вечером подругу-врача. С ним мы больше никогда не виделись. А Юра с тех пор звонит по праздникам и представляется так: "Это тот Юра, помните? Спасенный..."
Потом, когда все стало рассасываться - ушли танки, появилась горячая вода в кранах, звук в телефоне, плановая картинка на экране телевизора, - мы с дочерью заболели. Реакция в виде простуды.
Разобраться с внезапными гостями, даже раненными, оказалось легче, нежели со своими домашними. Девчонка приболела таким кашлем, какого я от нее никогда не слышала. Мужчина стал безработным и остропьющим. Ему показалось, что жизнь кончилась. И он ушел из нашего района...
У меня тоже не стало работы, поскольку разбитый Белый дом до октября и был моим местом деятельности. То есть зар?плату-то мне худо-бедно платила газета, но называлась-то я в ней парламентским корреспондентом. Ходила в парламент и описывала, как могла, свои ощущения. Мне нравилось.
Когда все одномоментно кончилось (Верховный Совет - у РСФСР, деньги - у газеты, желание что-либо описывать - у меня), да еще и личная жизнь посыпалась, опять возникло это мое треклятое стремление подумать. Молодая была еще, глупая. Разве можно думать, да еще в октябре 1993 года, в России?
Ознакомительная версия.
