Разумеется, «мещанами» Эльвира называла бывших соотечественников условно, чтобы Алевтине Никаноровне понятней было. А на самом деле на богослужении присутствовали и весьма титулованные особы, и потомки крестьян, и купцов, и священнослужителей, но уже сколько поколений сменилось после 1917 года, сколько вод утекло, и те воды, конечно же, и те годы не могли не смазать сословных граней. И они их смазали, размыли, стерли.
И потомок нищего тульского крестьянина теперь был крупным землевладельцем, имел австралийской землицы столько десятин, сколько не мечтал иметь барин, поровший когда-то на конюшне его прапрадедушку. А граф с громкой для России фамилией, причем не бывший, а, как говорится, потомственный, здесь подвизался в роли скромного учителя гимназии, женат был на филиппинке, которая — об этом знала вся диаспора — его регулярно поколачивала, а родные дети смешанных кровей не ставили в грош.
Обретались в Перте и представители «второй» и «третьей» волн эмиграции. Только «вторые» уже полностью растворились в «первых», а «третьи» пока смотрелись здесь явными чужестранцами. Это была самая современная российская чернь, мелкие акульчики, глотнувшие мутной водички дикого капитализма да и свалившие подальше от греха, чтобы очнувшиеся соплеменники не вспороли им однажды животы.
Так что австралийское православие, по заключению Эльвиры, давно и безнадежно выродилось, хотя кто-то, возможно, скажет, что возвысилось до еще одной из бесчисленных разновидностей вездесущего и меркантильного протестантизма. И здешние «русские патриоты», до чего же права оказалась Софка, любовью к Родине именуют некое ритуально-этнографическое чувство, носят косоворотки, по-русски говорят (если говорят) так правильно, что возникает ощущение, будто разговариваешь с мертвецом — он занятен сам по себе, однако не интересен как собеседник — его суждения на общие темы примитивны и архаичны, а политические взгляды не выстраданы, зато выпеваются с характерным нажимом на приволжско-уральское «о» либо околомосковское «а» с явно чужого голоса.
Эльвира поучаствовала в традиционном рождественском разговении, где познакомилась с попадьей матушкой Агафьей — толстухой и ужасной сплетницей, она-то и просветила гостью относительно здешней публики. Мероприятие проходило в заведении, являвшемся собственностью семьи служителей культа, Эльвира отведала блинов со сметаной (ее собственные блины, которыми она, наряду с пельменями, вусмерть закормила Джона, удавались не в пример вкуснее), от водочки, чуть пригубив, отказалась (лучше уж дома хряпнуть рюмашку «Мартини»), а родимая сивуха, кто бы что ни говорил, все же слишком вульгарна и никакой в ней фантазии.
Да что говорить, если даже здешний квас ничем не отличался от «кока-колы», которую Эльвира на дух не выносила!..
В общем, украдкой расплатившись с девкой в сарафане, говорившей «мэню», Эльвира потихоньку оттуда смылась. Даже не захотела проститься с о. Федором. Да катитесь вы все!..
В этом же пространном письме она сообщала о наметившейся перспективе «условно-досрочного освобождения» с острова каторжников. Софочка по-прежнему читала лекции компьютеру, по-прежнему каждый день сетовала на дикую усталость, но и этой работе, судя по всему, приходил конец.
Конечно, Софочка хорохорилась, говорила, что почти ежедневно возникают некие новые варианты; говорила, что здесь, как бы там ни было, прекрасно знают качество русских мозгов, ничуть не уступающее качеству нефти, леса и газа, а хитрят лишь затем, чтоб сбить цену…
Словом, дочь уверяла, что с другой работой задержки не будет, но уж очень неубедительно это звучало. И было ясно — если у нее с заработком не выгорит — русскую няньку в доме держать не станут, охотно дадут расчет, хотя, разумеется, без обильных ритуальных слез не обойдется.
Таким образом, если для Софочки обстоятельства сложатся неудачно, то для Эльвиры выйдет наоборот. И она явится в родной Екатеринбург в начале весны, а начало весны — это же как начало жизни, и уж больше никогда никуда ни ногой, максимум — до «Торфограда», хватит, напутешествовалась и окончательно утвердилась — рай хорош, но для мертвецов, а живому человеку нужна Родина.
35.Алевтина Никаноровна, по обыкновению прочитав послание несколько раз, села писать ответ без обычного промедления, потому что теперь у нее наконец действительно были новости, так новости. Имея такие новости, можно даже ничего не накручивать про погоду, про политику и телевизионный репертуар. Но рука сама собой двинула по привычному маршруту.
«Здравствуйте, мои родные: Эльвира, Софочка, Джон и Кирюша! Во первых строках письма…»
Зачем бабушка в письмах стилизовалась под некий, известный ей с незапамятных времен стандарт, она вряд ли знала. И разумеется, она не испытывала никаких иллюзий относительно того, что ее эпистола будет предана столь широкой гласности. Простой привет Эльвира, может, еще и передаст Софке, но ни Джону, ни малышу, вне всякого сомнения, она и слова не скажет. Да и больно им надо. Однако нарушать не ею разработанную схему и в голову не приходило.
«…Погода у нас в Екатеринбурге, как всегда, паршивая, хуже некуда — с Атлантического океана циклоны прут один за другим, каждый день картинку из космоса показывают — на ближайшее время никакого просвета не предвидится ни у нас, ни на всей Европейской части. Каждый день идет снег, тут же тает, на улице слякотно и убродно, а еще нескончаемый ветер день и ночь. Нам-то, пенсионерам, может, и ладно, хотя кости, конечно, болят и помереть охота скорей, но людям трудящимся вообще невозможно, особенно водителям автомобильного транспорта и дородным рабочим. Каждый вечер в новостях показывают пробки на дорогах и аварии — ужас!..
Хотя, с другой стороны, не замерзаем. А начнутся если морозы, опять „Свердловэнерго“ стращать будет: „Тепло отключим, электричество вырубим, горячую воду перекроем!“
Небось, у вас в Австралии „Австралэнерго“ так не шалит, может, у вас вовсе никакого „Австралэнерго“ нет, тогда вам нас не понять.
Правда, когда по телевизору показывают торнадо, наводнения, извержения, землетрясения да цунами, я сразу про вас вспоминаю, вслушиваюсь, не дай бог, скажут: „На западное побережье Австралии обрушился…“ Переживаю. У вас погреб-то есть? Если нету — надо вырыть. В погребе можно любую беду пересидеть. В погребе некоторые, слышала, весь сталинский режим пересидели.
А вы кино про астероид смотрели?..
Теперь — новости. Сперва — плохая, потом — даже не знаю. Плохая новость — Билька заболел сахарным диабетом. Два дня только воду пил да блевал, думала — все, но вроде оклемался. И поехали мы с ним к ветеринарам. Целый день проездили. Кровь сдали и мочу. Вот оно и выяснилось. А одна ампула инсулина — 140 р. В день нужно две. Вот и считай, наших двух пенсий, доченька — а твоя пенсия за все месяцы, разумеется, целехонька, — на одного Бильку не хватит.
В общем, я решила — будь что будет. Сколько поживет наш сукин сыночек, столько и поживет. Ничего не поделаешь. А жалко-то как. Один ведь он у меня на всем свете. И молодой еще — девять лет, что за годы…
Но, может, у вас в Австралии этот инсулин в канализацию выливают? Если что — привези, Эля, сколько-нибудь. Хотя, наверное, с ним и через таможню не пропускают — навыдумывали, паразиты… То раскулачивание, то пошлины да декларации — не так, дак иначе дыхнуть не дают…
А теперь новость не знаю какая. Иногда кажется — хорошая, иногда — плохая.
Приезжали гости из Коркино — двоюродные сестры Тася, Уля, Даша. А также был Тасин внук Саша — он у нас здесь в солдатах — да его подружка Света. Жили три дня. Все хорошо было. А потом уехали. И ты представляешь, Эля, этот Сашка теперь повадился ко мне в самоволку бегать. С ночевой. Так-то парень вроде ничего, самостоятельный и рассуждает, планы у него на будущее правильные. По-людски собирается жить как будто.
Но мне что-то тревожно. Денег и драгоценностей у меня — сами знаете, но времена-то смутные, они у нас, почитай, всегда смутные, по телевизору страсти-мордасти посмотришь — всю ночь не спишь. Так что должна ты мне, мила дочь, присоветовать, как быть с этим внучатым племянником, у меня самой разумения не хватает, как ты скажешь, так и поступлю. С тем до свидания, жду ответа, как соловей лета».
Письмо оканчивалось «крепкими» поцелуями всем, поименованным вначале с соответствующими эпитетами в адрес младшего. Хотя в жизни бабушка таких слов никогда никому не говорила, а насчет поцелуев мы уже знаем. И в том, что нуждается она в чьих бы то ни было советах, бабушка усомнилась, едва написав. Усомнилась и задумалась…
Да нет, безусловно, она прекрасно знает, как следовало бы поступить, сообразуясь с логикой и здравым смыслом, потому что разумно и логично набраться решимости и однажды в самой категорической форме прекратить это дело. Потому что оно — ни к чему. Потому что Сашка явно прикидывается ягненком. Явно держит двоюродную бабку за коркинскую дуру. Однако — не на ту напал. Мы, как-никак, прожили жизнь, всякого навидались, убедились не однажды, что «яблочко от яблоньки недалеко падает», что на добро люди чаще всего отвечают злом.
