При этих словах толпу, еще не успевшую умиротвориться, захлестнула новая волна — на сей раз неверия, возмущения и страха.
— Что?! Ты украл старинную книгу? — первым прокричал чтец Сейид.
— Истинная правда! — ответил Башир.
И толпа принялась стенать и голосить:
— Он украл! Он украл книгу!
— Но для чего? Для чего ты это сделал? — недоумевал Мухаммед, уличный писец. — Зачем тебе, неграмотному, понадобился единственный в своем роде бесценный манускрипт?
— Да он продать его хотел! И за хорошие деньги! — завопил ростовщик Наххас.
— Неправда! — что было мочи прокричал Башир.
— Неправда, я уверен, — поддержал его славный Хусейн, продавец сурьмы.
Тут даркава, подавшись вперед и взявшись за рукоятку кинжала, проговорил своим особенным голосом:
— Это неправда.
И толпа принялась кричать:
— Но тогда для чего? Для чего?
— По сей день ума не приложу, о братья мои, — смиренно ответил Башир. — Всесильный дух, что снисходит на меня, пожелал этого.
Воцарилось глубокое молчание. Спустя некоторое время Башир заговорил вновь:
— Обычно, когда я ходил с моим другом рыжеусым Флаэрти по улицам города, я старался держаться к нему поближе, поскольку случалось, что он клал руку мне на плечо, и я испытывал при этом огромное удовольствие. Однако, выйдя от Хусейна Менашиби, я пошел от него на некотором расстоянии. Я тогда ненавидел его, хотя из всех иностранцев он был для меня самым дорогим человеком. Как бы я хотел, чтобы все неверные разом исчезли с нашей земли или же чтоб они были нашими рабами, но никак не господами.
Мы прошли под аркой мимо старинного дворца марокканских султанов, ныне превращенного в мавританскую кофейню для туристов. Услужливый гид увязался было за господином Флаэрти, и я вспомнил, как сам сколько раз так же угодливо бегал за иностранцами. Господин Флаэрти грубо отогнал его, а я пожелал ему всяческих напастей. Книга мавританского короля жгла мне грудь.
Так в молчании добрались мы до площади Касбы. Над стеной дома, где еще недавно жила госпожа Элен, покачивались на ветру ветви высоченной раскидистой смоковницы. В доме, должно быть, уже поселились другие иностранцы — они ведь так любят красивые арабские особняки. Книга мавританского короля, хоть и не была тяжелой, больно давила мне на грудь.
Неожиданно господин Флаэрти остановился возле особняка напротив, занимающего весь угол площади. Стуча в массивную дверь, он сказал:
«Радуйся, Башир. Сейчас ты увидишь самую красивую постройку в Старом Танжере».
И действительно, друзья мои, когда двое слуг-арабов, одетых в белые, безупречно чистые джеллабы, раскрыли перед нами створы массивной деревянной двери, я понял, как достойно и с каким великолепием может быть устроена человеческая жизнь. Внутренний двор был едва ли не таким же обширным, как площадь Касбы, и сплошь вымощен красивыми блестящими плитами. Со всех сторон двор окружали сводчатые галереи, поддерживаемые многочисленными колоннами. Плиты раскалялись под лучами солнца, а в галереях царила прохладная тень. На галереи выходили двери просторных залов с потолками из кедра.
«Видишь, — сказал мне господин Флаэрти, — здесь все сделано на старинный манер, как было во времена, когда тут жили знатные арабы».
И он поведал мне историю этой постройки. Поскольку, друзья мои, место это — самое высокое в городе и округе, наши далекие предки воздвигли здесь крепость Танжер — оплот ислама. Крепость захватили англичане, но потом воины пророка одержали над ними победу, и на башнях вновь стали реять наши знамена. А после наступили трудные времена, силы наши ослабели. Воины были вынуждены покинуть крепость, и она перешла в собственность какого-то богатого торговца, который превратил ее в постоялый двор. В просторных залах, где прежде жили воины, торговец держал ослов. Впоследствии домом завладел богатый англичанин и, устроив все на свой лад, поселился в нем с семьей.
Вот что рассказал мне господин Флаэрти, и, пока он говорил, я не переставая думал: «Да, это великолепное здание, окруженное величественными стенами нашей древней крепости, восстановлено умелыми руками. Но почему иностранцы, почему неверные пользуются всем этим?»
Хозяин дома вышел нам навстречу; он пригласил господина Флаэрти отведать огненных напитков, а мне велел пойти поиграть с двумя его сыновьями: один был мне ровесник, другой немного моложе.
Я попросил их показать мне весь дом. Мальчики проявили гостеприимство и были со мной весьма любезны. В другое время я, несомненно, подружился бы с ними. Но, поднимаясь с этажа на этаж, переходя из одних покоев в другие, осматривая, одну за другой, башни и, наконец, выйдя на крышу, откуда хорошо были видны город, порт и пролив, я все крепче стискивал зубы. «Настанет день, — говорил я себе, — и этот светловолосый веснушчатый хиляк получит в наследство все это великолепие, бывшее когда-то собственностью наших предков». И я прижимал к переднему горбу книгу мавританского короля, спрятанную у меня под лохмотьями.
Наконец мы спустились в просторный подвал.
Стены подвала были не так давно вымыты, и, однако, я заметил на них какие-то странные пятна. Подойдя совсем близко и вглядевшись, я обнаружил, что это поблекшие от времени рисунки. На стенах были неумело изображены суда с рядами длинных весел и контуры склонившихся над ними людей. Сердце мое учащенно забилось. Я все крепче прижимал к груди книгу мавританского короля.
«Здесь у арабов была тюрьма, — пояснил мне светловолосый мальчишка. — А вот тут, видишь, на конце судна, которое, кстати, называется галерой, можно прочитать надпись, оставшуюся еще с тех времен». Я прочел:
«Мы, несчастные пленники».
Нарисовали галеру и сделали на ней эту горестную надпись пленные англичане.
Мальчик говорил с важным видом, он словно учил меня чему-то, испытывая при этом чувство удовлетворения, свойственное владельцам не просто богатых, но в чем-то особенных вещей. Должно быть, в такой манере изъяснялся его отец, а он подражал ему, поскольку в будущем ему предстояло завладеть всеми этими сокровищами.
И тут, о братья мои, со мной произошло чудо. Разглядывая изображения галер и надпись, сделанную пленными англичанами, я вдруг явственно услышал голос короля мавров. В тот же миг я забыл, что нахожусь в подвале под площадью Касбы. Я увидел море, искрящееся на солнце, и перенесся во времена, когда наши предки совершали морские походы против христиан. Они брали их корабли на абордаж и увозили в рабство моряков. Рабов цепями приковывали к галерам, и они гребли, доставляя правоверных к новому месту сражения. И наши кнуты со свистом падали на их голые спины. И я, Башир, горбатый капитан, командовал на галере, которая больше уже не была обыкновенным рисунком на стене; благодаря усилиям рабов-христиан она бороздила морские пространства, где господствовали грозные пираты-мавры.
Меня охватил неописуемый восторг. Я стал что-то кричать, и лицо мое, наверное, сделалось страшным, потому что оба мальчика в испуге отпрянули от меня. И я почувствовал себя властелином этих необозримых просторов.
Тут Башир смолк и провел ладонями по лицу, озаренному внутренним светом. И никто из толпы не посмел нарушить его видение.
— Да, властелином, — прошептал Башир. Затем, уронив руки, он продолжил:
— Однако в ту же минуту послышался топот ног, идущих по гулким коридорам, и вскоре двое полицейских, войдя в подвал, грубо схватили меня за плечи.
За полицейскими поспешно следовал господин Флаэрти.
«Башир, возможно ли это?» — закричал он мне.
Но полицейские уже ощупывали мою одежду. Один из них вытащил у меня из-за пазухи книгу мавританского короля.
«Грязный горбатый вор! — ударив меня по лицу, заорал полицейский. — Совсем ошалел! А ну пошли!»
«Постойте! Да погодите же!» — кричал мой друг Флаэрти полицейским, но те не обращали на него никакого внимания.
Я — араб и подвластен мандубу. Иностранец ничем не в силах мне помочь.
Шли мы недолго. Тюрьма для малолетних преступников находилась в двух шагах, по соседству с домом, где, из дружеских чувств к госпоже Элен, я согласился пожить несколько дней.
В этом месте рассказа Селим что было сил принялся звенеть своим товаром, нанизанным на конце длинного шеста.
— Дурное предзнаменование сбывается скорее, чем хорошее! Покупайте амулеты! — прокричал он.
— Дружба с неверными не достоинство в глазах пророка, — сурово проговорил даркава.
И Башир продолжил:
— О друзья мои, не знаю, ведомо ли кому-нибудь из вас, что такое тюрьма. Думаю, однако, что да. Ибо бедняку невозможно просуществовать, не преступив законы всесильных богачей, — просто для того, чтобы выжить. И я хорошо представляю себе, какие горькие воспоминания остались у вас об этом заведении. Но никакая тюрьма для взрослых не идет в сравнение с той, куда заточают детей, и притом детей брошенных!
