— Задержал баржу, Семеныч! Давай бумажку, и вызволим.
— Какую бумажку? — Ручьев не понимал его.
— Форменную, с печатью. О том, что мясорубки наши. Они в ломе на барже лежат, я видел. С электромоторами.
Тут вошел Чернов, увидел нового директора и приступил без предисловий, даже не погладив, по обыкновению, рыжие усы.
— Как хотите, товарищи начальники, а я больше ждать не буду, не могу. Жарко, мухи летают, испортится мясо. Давайте форменную бумагу, что оно вам не нужно, и я уеду.
— Подожди, Кириллыч, беда у нас тут, — заслонил Чайкин Ручьева. — Еще полчасика подожди, мы что-нибудь придумаем.
— Оно, конечно, беда это беда, подождать надо. Полчасика — не полдня, а только непорядок. Я подожду, чего не подождать, а только отсюда я не уйду.
Топая сапогами, ввалился Башмаков с неразлучной красной папкой, отодвинул Чернова в одну сторону, Чайкина в другую и схватил подозрительным взглядом своего преемника:
— Трубы у вас, понимаешь, не исправны, дымоходы не чищены, а игра с огнем, извини-подвинься, не доводит до добра, поскольку летний период и температура. — Он раскрыл папку, показал два написанных листка: — Вот форменный акт, а печки мы, понимаешь, опечатаем.
Сбитый с толку происходящим, Ручьев не совсем понял его:
— Нет печати, идите в исполком.
— Мясо вам везли, а не исполкому, — напал с другой стороны Чернов. — Мы тоже порядок знаем. Исполком! У меня оно, это мясо, вот где висит. — И похлопал себя по короткой плотной шее.
— Уйдет ведь баржа, Семеныч! — напомнил Куржак.
Но тут вбежала Смолькова. Удивительно легко вбежала, проворно, несмотря на свою дородность.
— Товарищ Ручьев, давайте письменное распоряжение, или я не уйду. Я не виновата, я сразу просила бумагу…
Разгневанный Куржак шагнул к ней:
— Бумажкой хочешь прикрыться? А еще школьников воспитывает, нашу смену!
— Воспитываю! И таких, как вы, воспитаю, будьте уверены!
— Замолчите! — крикнул Чайкин, но они не замолчали, наоборот, перепалка стала ожесточеннее и, возможно, утихла бы не скоро, если бы в приемную не ворвалась Серебрянская.
— Вы что же, разлюбезный товарищ начальник, — кинулась она к Ручьеву, — печать не поставили? Это же насмешка, обман!
— Нет печати, нету, — выдохнул обложенный со всех сторон Ручьев. — И не будет сегодня. Потерял.
Все шумной толпой подступили к нему, но тут вошел с листом бумаги долгоносый Илиади, у которого они все лечились, и с вежливой требовательностью растолкал их:
— Позвольте, товарищи, позвольте, мне к директору, — Сунул ему листок и потребовал: — Подпишите акт обследования, если не могли ничего сделать. Я осматривал в присутствии начальников цехов, они расписались.
— Извини-подвинься, я пришел раньше, понимаешь, и не буду вас ждать.
— А я чем хуже! — выкрикнула Серебрянская и тоже сунула свою бумагу. — Заверьте же! Вы что, остолбенели, товарищ Ручьев!
Веселые, праздничные, вошли газетчики Мухин и Комаровский, профессиональным взглядом оценили обстановку, и Комаровский взял командование на себя:
— Отлично! Как раз все в сборе. Муха, снимай, пойдет на первую полосу: новый директор пищекомбината советуется с рабочими и специалистами, живое коллективное руководство!
Мухин, пятясь с фотоаппаратом, отошел за порог и из коридора, чтобы взять в объектив толпу с Ручьевым в центре, сделал несколько снимков.
Комаровский ринулся к Ручьеву с раскрытым блокнотом и модной четырехствольной ручкой:
— Коротенькое интервью, товарищ Ручьев. С чего начали? Есть ли первые успехи? Кто помогает? Как насчет полугодового плана? Ваши ближайшие перспективы?
Ручьев поглядел на него непонимающе, спросил с надеждой:
— Не могли бы вы дать новое название комбинату? Область требует, скоро будут звонить.
Комаровский пожал спортивными плечами:
— Так сразу не скажешь, надо прикинуть. Но мы не за этим. Мы за интервью, понимаете? Беседа для печати.
— Печати? — Ручьев испуганно очнулся. — Опять печати? Нет ее, нет! Все помешались на печати, всем печать, на всех печать… Бежим, Сережка! — и, схватив за рукав Чайкина, рванулся в коридор, чуть не сбив встревоженную Дусю, которая спешила навстречу.
Чайкин на ходу высвободил рукав и направил с Ручьевым Нину, а сам остановил толпу и объяснил, стараясь быть спокойным:
— В банк нам надо, выплатной же день, не успеем, а вы окружили, задерживаете…
— А зачем директору в банк, туда один кассир ездит.
— Правильно, кассир. Но сегодня мы втроем должны, иначе не дадут: печать он потерял. Несчастный случай, понимаете?
Сердитые, негодующие, злые, гневные, разочарованные, недоверчивые голоса полетели ему вслед, как камни:
— Знаем мы эти случаи, бюрократы!
— Он директорским замом стал и хозяина прикрывает.
— Известно: какой Сам, такой и Зам.
— Я, понимаешь, тридцать лет на руководящих должностях, и, извини-подвинься…
— Ну нет, я новые мясорубки не отдам!
— Целый концерт для него дали, а он печать не ставит!
— Я не виновата, я с утра просила бумагу на металлолом…
— Вот вы пренебрегаете моей мыслью о том, что человек состоит из трех частей, а между тем если хоть одна часть, например голова…
В отделении Госбанка они рассредоточили свои силы. Нина побежала в кассу, чтобы малость задержать кассира — время выдачи уже истекло, — а Ручьев с Чайкиным отправились к самому управляющему.
Рогов-Запыряев занимался производственной гимнастикой, стоял спиной к двери и не сразу заметил их.
— Раз-два, раз-два, раз-два, — размахивал он руками в черных нарукавниках. — А теперь присядем — раз. А теперь встанем — два. Ра-аз. Два-а-а. Ра-аз. Два-а-а. Этот Илиади умный, бестия: человек состоит из трех частей. Молодец, правильно. Все части надо развивать, все должны работать дружно, как в машине. Раз, два. Раз…
–. Извините, — прервал его Чайкин, — мы не знали, что вы тут занимаетесь. Гимнаст, можно сказать, спортсмен…
— Вам и не положено знать. — Рогов-Запыряев сердито обернулся. — Зачем пришли? Приемные часы окончились, порядка не знаете? — Розовая лысина вспотела, он вытер се нарукавником и сел за стол. — Ну?
— Денег не дают, — объяснил Чайкин и показал на задерганного Ручьева: — Директор новый, первый день, а конец полугодия, запарка, ошиблись.
— Ты, Чайкин, не темни, знаю я тебя. Прикидываешься робким, на жалость бьешь, а сам… Говори, что случилось?
— Подпись у него малость загуляла, не сошлась с образцом.
— Перепишите. Порядка не знаете?
— Переписали, да вот печать… — Чайкин вопросительно посмотрел на Ручьева — открываться, не открываться? — тот согласно кивнул и развел руками: чего уж, мол, теперь, говори все как есть…
— Что печать?
— Съели. Заверить теперь нечем.
Рогов-Запыряев, по обыкновению, не сразу уловил смысл сумасшедшей новости, подумал, что печать просто куда-то задевали, качнул гладкой головкой.
— Резинка одна была, — пел казанской сиротой Чайкин, — маленькая такая, кругленькая. Ручка у ней сломалась давно, вот Башмаков и передал одну резинку.
Рогов-Запыряев согласно покивал:
— Знаю, знаю. Порядка нет потому что. Порядок — дефицит даже в самой природе. В мае хлестали виелимитные дожди и грозы с пустым расходом электричества, в июне вместо дождей фигурируют росы, солнце жжет колхозные посевы и дикие травы, а зима была на редкость бестолковая. Все мероприятия природы проходят в бесплановой архаичности.
— Верно, верно, — закивал Чайкин и подтолкнул локтем Ручьева: стелись перед ним, нравься, иначе пропадем!
— Да, это вы точно заметили насчет порядка, — сказал Ручьев.
— Еще бы неточно — я порядок знаю. И вы лишились печати только потому, что у вас нет порядка. Общего порядка и надлежащей охраны. — Он воодушевился, встал и вышел из-за стола к ним, тоже повеселевшим, воспрянувшим: даст денег, даст, змей линялый. — Знаете, что нужно для надежной охраны? Сторожевую машину, охранительную. Это такая штука, такая надежность, неподкупность! Везде ее надо ставить, везде внедрять. Она еще проходит испытания, мы совершенствуем, но как работает, как работает. Вот пойдемте, пойдемте, сами увидите.
Он провел их коридором мимо стоящей у зарешеченного окошка Нины (Чайкин ободряюще похлопал ее по плечу) и показал на большую тумбу с прожекторной фарой, глазками сигнальных лампочек, фотоэлементов и рычагов. Тумба стояла у двери кассы. Справа за стеклянным барьером сидели за столами банковские служащие. Все четверо мужчин были с перевязанными головами.
— Вот она, красавица! — Рогов-Запыряев самодовольно повел рукой в сторону своей механизированной тумбы. — Называется «Стомаш — РЗБ-1»: сторожевая машина Рогова-Запыряева и Буреломова — первая. Даже ночью не подпустит никого к двери, а днем попробуй-ка. Вы попробуйте, попробуйте!
