Она вышла вежливая, свежая – что бы ни случилось дома, даже если супруги бьются или бабка померла, к посторонним, разносчикам пенсий, к примеру, всё равно выходят с «у нас ничего особенного», чужие страдать не должны, это только родных не жалеют.
В халате, прозрачном, мне казалось, что, опьяняя меня, просвечивают соски, что я вижу пупок, маленький и аккуратный, как арбузное зернышко, а может, и ничего не просвечивало, на дополнительно умытом и отстранившемся белом лице выделился рот, как отдельно живущий орган, язык выскальзывал и сворачивал то налево, то направо, разглаживая углы губ, смотрела как в стену – не узнала, что ли, меня?!
– Починили электричество. Можно целовать, – зря я, но ничего. – Испугалась, Вика? Думала, насиловать будут? А то мы однажды… – нет, лучше не рассказывать. – А тут – работает оперативно-боевая группа!
До нее с запаздыванием доходил звук, или она подождала, пока ей переведут с моего языка на ее невидимые синхронисты, и вот только потом:
– Да. Было очень страшно. Особенно потому, что ведь до этого всё было тихо. Обычная ночь. Всегда думаешь, что, если тихо и закрыты двери, ничего не может со мной, – но обернулась и взглянула на комнату, в которой спали. – Настя так кричала, просто… Как…
– Избаловали ребенка.
– Еще так страшно стонали там, там, посмотрите – там, – «там» у нас стоял автобус. – Там тоже что-то случилось?
– Там наш Вова. Объяснял слабослышащему, что добровольная сдача предметов, запрещенных к обороту, будет являться смягчающим вину обстоятельством. Чай поставишь? – почему-то я заикался.
– Любите работать? – рыжая не приближалась, словно кто-то придерживал ее за шею.
– Знаешь, какой драйв! И десять дней к отпуску, – я шлепнул себя ладонью по груди. – Женат. Есть ребенок. Здоров.
– Разведена. Двое детей.
А грудь как у молодой.
– Квартира твоя?
– Бывшего мужа. Он умер, наркотики. Всем говорю: хоть что-то хорошее для детей сделал.
– Значит, встречаться будем у тебя, по понедельникам, в твой выходной? – почему не попробовать, а вдруг что-то можно еще… и ничего, что я показал лицо… я поднялся и сам пошел к ней, а вдруг девчонка заснула или побоится выйти, потушим свет и вставлю по-быстрому, и ей радость – изголодалась; сам себе удивлялся. – Что-то я влюбился в тебя. Все признаки налицо: голос дрожит, сердце бьется.
– Есть одна проблема.
– Не побрита, «дни» или «я – лесбиянка»? Шутка!
– Я хочу еще двоих детей.
– Это не ко мне, – что-то я не решался обнять и просто нависал, расправляя пошире плечи. – Замуж тебе надо? Но поправить материальное положение можно не только замужем. С твоими, – я показал: грудь, бедра, – это вопрос решаемый.
– Замуж выходят не только ради этого. Есть еще кое-что. Столько уродов вокруг…
Вот ненавижу, когда умничают: все ж такие, как я, одинаковые, каждый клиент – всего лишь несколько мест для удара бейсбольной битой, соединенных вместе, только некоторые похитрей, папы-мамы у них профессоры, или начальнички, или денег подняли и устраивают своих в теплые места, обучают непонятным словам и дурят нас, русских ванек. За непонятными словами всегда или никчемность слабого, или хитрости до хера.
– Хватит. Иди ко мне. Давай! Да ладно тебе, она спит. Ну, чо ты? Иди. Ну!
– У вас текст есть? – она выбралась из моих рук.
– Какой?
– Я не могу, когда нет текста.
– В смысле, прелюдия какая-то нужна? Куда-нибудь сходим, посидим.
Она вздрогнула – прикладом автомата стукнули в дверь: уходим.
Я – гляди: обиделся! – без «до свиданья!» живо двинулся на выход, да пошла ты на хрен, таких… Это тебе надо! Дал время пожалеть и только от лифта обрадовал:
– Виктория! – изобразил рукой мобилу возле уха. – Телефон свой напиши. Пока лифт подымается. Может, позвоню когда-нибудь. Видишь, не все уроды-то!
– Не надо.
– Удобней на почту? Спишемся! Адрес!
Нет. И лифт приехал!
– Стучись тогда сама, если будет скучно. Может, наедет кто.
Даже «нет» не сказала, просто закрыла дверь и замок – вот…!!! – там, где она от меня укрылась, сразу залопотала девчонка: вопросы, вопросы, мама, папа… Не заснула.
Так в лифте мне обидно стало, что больше не увижу рыжую. Хотя… Адрес же есть. Куплю цветов… Денег можно подбросить… Сразу будет мне простыни греть. Но денег понемногу. А то присосется. Выгодней, конечно, – подарки детям. Думал. Но понимал, что думаю сейчас про какую-то другую. Не про нее. Рыжей Вике почему-то я на хрен не нужен. Ждали, когда к подъезду допятится наш автобус: прохожу? Задеваю? Да посмотрите кто-нибудь! Руль прямо. Зеркало!!! В хвою надо мной сквозь фонарный свет влетели две горлицы, уронили широко завращавшееся перо, просверлившее до земли воздух, и сидят там, наверное, голова к голове, как на открытках; а не развестись ли мне? – под этими словами у каждого нора в подвал, куда всё стекает да копится; к мусорным бакам перебежала, перетекла крыса, я следил за ее копошениями так внимательно, словно крыса выбежала из меня – из осеннего подземелья на летний ночной свет; отец девочки Насти стоял на коленях, ожидая погрузки, прекратив существование, осталось сопение.
– Книжки читали? – спросил я наших, Инициатор предлагал клиенту выбрать бутылку: пиво, водка, шампанское – что тебе вставить в зад? – либо засаживал по морде книгой из домашней библиотеки потолще, как говорил учитель: «В сыске как в сексе – ничего нового не придумаешь. Физиология не позволяет».
– Почитали. На втором томе пошел в раскол.
– А что вы его поставили?
– На коленках и топал с этажа. Ребята прикольнулись.
Из окна на четвертом – ну так и есть, – подсвеченная ночником, нас всех разглядывала рыжая; под локтем ее виднелось еще маленькое лицо, неподвижное, как цветочный горшок, как приклеенное к стеклу, в окнах адреса свет не горел – но тоже, небось, жена смотрит, лучше бы дочь забрала; я почему-то отвернулся и натянул маску.
– Думаешь: эх, мотнуть бы часок назад и – больше никогда? И никаких денег не надо! Жил бы на хлебе и молочке и был бы счастлив? Просыпаешься дома, дочка… Да? Вот и у меня – ничего не заладилось. Вставай, страдалец. Было бы тебе херово в СИЗО… – я никогда не езжу сдавать в СИЗО клиентов, неприятные это процедуры. – Но мы же не успеем тебя в СИЗО, – вот, на этом вздрогнули веки, слышит меня, стало задевать, обнажились еще не выжженные, сохранившие восприимчивость к боли зоны. – Это же кино! Сейчас – самое время! – выстрелит снайпер, бах-бах, – я ткнул себе пальцем в лоб и в грудину заинтересованно подступившему Вове. – Ты размыкаешь железным ногтем, скрепкой, спичкой…
– Шпилькой! – подсказал Вова.
– Наручники, вот этому бьешь по яйцам, этому – вот так держат пальцы в джиу-джитсу, понял, – по кадыку! Вырываешь автомат, очередь по автобусу, потом в подъезд, там всех кладешь, кровь по стенам, с женой и дочкой живо на чердак и на крышу, помашешь зажигалкой, и за тобой – вертолет! И будешь жить в Мексике. У водопада. Или образуется провал во времени! Херак – а ты еще в школе! Или в партизанском отряде у Ковпака! Нет, даже не так. Тебе это всё приснилось. Или – встанет из могилы мать и спасет: кому ты еще, на хрен, нужен?! Еще лучше: ты в плену у пришельцев. Ты – человек, и тебя просто заслали на нашу планету с исследовательскими целями, тело тебе наше дали, и понимаешь наш язык, а мы вот такие – в панцирях, челюсти, клыки, иглы, шипы, мы – в щупальцах мохнатых, поймали, хотим засадить тебя в этого железного жука… Так самое время читать заклинание, разбивать ампулу – портал еще открыт, планеты выстроились по прямой – и уваливать отсюда на хер, пока не сожрали членистоногие!!!
– Не дала соседка? – понял Вова. – Обалдеть. Даже не потрогал?
– Ну? Давай же! – я ждал и ждал, ждал, озирался: откуда же начнется всё вот это вот, ударит слепящий… – Ты чего не исчезаешь? Чо-то не работает? А потому, что здесь совсем другая, такая херовая, особенная планета. Здесь всё это – твое – не работает; здесь только одно: дашь полтинник зеленых следователю, полтинник оперу и десятку дежурному, вот тогда – капсула, орбитальная станция и – Земля! – бил! не давая отвернуться, пока еще что-то чувствовал бессловесное в ответ, что-то другое, отдельное, не смятое и раздавленное моим. – Всё? Грузите его!
Он пролез в автобус, но сразу подскочил, будто присел на жалящее насекомое: к горотдельским в машину бегом провели его жену; но его быстро успокоили.
– Где нашли?
– В холодильнике, в лед вморозили, три вот такие. – Вова показал небольшую длину и продолговатый размер. – Доз по двести.
– На хрен жену-то?
– В протокол внесли: хранила товар в желудке, ниткой к зубу привязала.
– Всё равно не пойму…
– Слушай, да нам какая разница, это следак с опером что-то мутят, это их игры. Ты-то, красавец, зачем маску снял? Чего молчишь-то? И скороговорки… Откуда знаешь столько?
– Малая занимается с логопедом. Долбит каждый день.
