Ознакомительная версия.
Лейла млела от его влажных поцелуев, умилялась ямочкам на локотках, розовым пяточкам, любила щекотать малыша, строила ему туннели из подушек и одеял, в которые он с восторгом залезал, радовалась, когда он засыпал у нее на руках, ухватив маму за ухо. Стоило Лейле вспомнить тот день, когда она лежала на полу в ванной, сжимая в руке велосипедную спицу, как у нее внутри все сжималось. Еще немного — и произошло бы непоправимое. И как только ей в голову взбрело! Сыночек был для нее истинным благословением. Все ее страхи оказались пустыми, она обожала Залмая. Так же как Азизу.
А Залмай души не чаял в отце. Когда Рашид приходил домой, ребенка было не узнать — становился непослушным, дерзким, легко обижался, долго дулся, назло маме проказничал.
Рашид разрешал ему все.
«Смекалистый какой», — только и скажет, бывало, глядя, как дурно ведет себя сын. На глазах у отца Залмай безнаказанно совал в рот и выплевывал мраморные шарики, зажигал спички, жевал сигареты.
Поначалу Залмай спал в одной постели с отцом и матерью. Потом Рашид купил ему кроватку с намалеванными на боках львами и леопардами, купил новые пеленки, погремушки, бутылочки (хотя и денег не хватало, и старые вещи Азизы были еще в полном порядке), купил игрушку на батарейках в виде цветка подсолнуха с сидящими на нем шмелями, которые жужжали и пищали под незатейливую мелодию. Подсолнух Рашид повесил над кроваткой.
— По-моему, ты говорил, заказов мало, — недовольно проворчала Лейла.
— Ничего, займу у друзей, — ответил Рашид.
— Так ведь отдавать придется.
— Все переменится к лучшему. После темной полосы всегда идет светлая. Смотри-ка, ему нравится.
Последнее время Лейла не так уж часто видела сына. Рашид забирал его с собой в мастерскую, где мальчик сидел под столом и играл обрезками кожи и резины, пока отец тачал обувь. Если Залмай валил на пол стойку с туфлями, отец мягко выговаривал ему; если история повторялась, Рашид откладывал молоток, сажал сына на стол и долго увещевал.
Его долготерпение было подобно глубокому, никогда не пересыхающему колодцу.
По вечерам отец с сыном возвращались домой — Залмай у Рашида на плече, — пахнущие клеем и кожей, таинственно улыбаясь, словно весь день только и делали, что плели заговоры. Пока Мариам, Лейла и Азиза расставляли тарелки, Залмай сидел рядом с Рашидом, увлеченный игрой, понятной только им двоим. Они тыкали друг друга в грудь, хихикали, кидались хлебными крошками, шептались о чем-то. Если Лейла заговаривала с ними, на лице Рашида изображалось недовольство, словно им помешал незваный гость. Если она хотела взять сына на руки или — еще хуже — Залмай сам тянулся к ней, Рашид прямо наливался злобой.
И Лейла отходила в сторону, неприятно задетая.
Однажды вечером — Залмаю совсем недавно исполнилось два — Рашид принес домой телевизор и видеомагнитофон. День выдался жаркий, но к ночи посвежело. Стало даже зябко.
Рашид уселся в гостиной и сказал, что купил все на черном рынке.
— Опять взял деньги в долг? — спросила Лейла.
— Это «Магнавокс».
Вошла Азиза и кинулась к телевизору.
— Осторожнее, Азиза-джо, — предупредила Мариам. — Пожалуйста, не трогай.
Волосы у Азизы сделались почти такими же светлыми, как у Лейлы, на щеках были точно такие же ямочки. Спокойная, задумчивая, девочка казалась не по возрасту рассудительной, а по речи, манере говорить, интонации ей никак нельзя было дать ее шесть лет. Лейла с легким сердцем поручала ей будить по утрам Залмая, одевать мальчика, кормить, расчесывать ему волосы. Азиза баюкала брата, успокаивала, когда тот слишком уж расходился. Как покачает сердито головой — ну точно взрослая!
Азиза нажала кнопку включения телевизора. Насупившийся Рашид схватил ее за руку и грубо отпихнул:
— Это вещь Залмая.
Азиза подошла к Мариам и забралась к ней на колени. Парочка была неразлучна. Мариам, с одобрения Лейлы, стала учить Азизу стихам из Корана. Азиза уже знала наизусть суру «Аль-Ихлас»[50], суру «Аль-Фатиха»[51] и четыре рюката из утренней молитвы.
«Это все, что я могу ей дать, — сказала Мариам Лейле. — Я ведь ничего не знаю, кроме молитв. У меня больше ничего нет за душой».
В комнату вкатился Залмай. Такими глазами, как Рашид на сына, зрители обычно смотрят на уличных фокусников. Залмай подергал телевизор за шнур, пощелкал кнопками, пошлепал ладошками по пустому экрану, так что на стекле остались мокрые следы. Когда следы высохли, Залмай опять повозил руками по кинескопу. Судя по всему, Рашид преисполнился гордости за сына.
Талибы телевизоры запретили. Видеокассеты публично давили, ленты рвали и обматывали ими заборные столбы, спутниковыми антеннами украшали фонари. Но запретный плод сладок.
— Завтра попробую раздобыть какие-нибудь мультики, — посулил Рашид. — На толкучке все есть.
— Ты бы лучше нам новый колодец, что ли, купил, — кисло сказала Лейла.
Ответом ей был презрительный взгляд.
После ужина — пустой рис, и без чая (засуха!) — Рашид закурил и объявил Лейле свое решение.
— Нет! — твердо сказала Лейла.
— Я твоего мнения не спрашиваю.
— А я — твоего.
— Если бы ты знала все обстоятельства, по-другому бы заговорила.
Оказалось, Рашид залез в долги, на оплату даже части которых доходов от его мастерской заведомо не хватит.
— Я раньше не говорил, не хотел тебя расстраивать. И потом, ты будешь удивлена, сколько они зарабатывают за день.
— Нет! — отрезала Лейла.
Они были одни в гостиной. Мариам мыла в кухне посуду, дети находились вместе с ней. Слышался заливистый смех Залмая и ровный голос Азизы, которая что-то рассказывала Мариам.
— Там полно детей и помладше ее. Теперь все кабульцы занялись этим.
— Меня совершенно не интересует, что другие вытворяют со своими детьми.
— Я глаз с нее не спущу. — В голосе Рашида уже звучало раздражение. — Да там мечеть через дорогу!
— Я не позволю тебе сделать из моей дочери уличную попрошайку!
Пощечина была хлесткой, звук разнесся по всему дому. Голова у Лейлы дернулась. Голоса в кухне смолкли, стало очень тихо. Потом из передней послышался топот, в комнату влетела Мариам с детьми.
Вот тут-то Лейла и дала сдачи.
Впервые в жизни ей довелось ударить человека. Детские потасовки, толчки и шлепки, которыми они обменивались с Тариком, не в счет. А сейчас она со всей силы въехала Рашиду кулаком в лицо. Он даже пошатнулся, сделал два шага назад.
Послышался вздох.
Кто-то взвизгнул.
Кто-то закричал.
Какое-то мгновение Лейла стояла в полном обалдении, не в силах понять, что совершила. А когда поняла, на губах у нее показалась улыбка. Точнее, ухмылка.
Рашид тихо вышел из комнаты.
Лейле вдруг показалось, что вместе с ударом выплеснулись все тяготы их жизни — того, что выпало на долю ей, Азизе и Мариам, — и ради одного мгновения ликующего торжества, которое — конечно же! — положит конец всем мукам и унижениям, стоило пройти через страдания.
Она и не заметила, как Рашид вернулся. Пока он не схватил ее за горло и не прижал к стене.
Его багровое морщинистое лицо — какое огромное! — было совсем близко. Он так и не произнес ни звука.
Да и к чему слова, если твой револьвер нацелен прямо в рот молодой жене?
А яму они рыли из-за повальных налетов-обысков. Такие налеты проходили когда раз в месяц, когда раз в неделю, а последнее время чуть ли не ежедневно. Обычно талибы что-то конфисковывали да щедро раздавали пинки и подзатыльники. Но можно было нарваться и на публичную порку.
— Осторожно, — прошептала Мариам, опускаясь на колени. Они прятали в яму завернутый в полиэтилен телевизор. — В самый раз будет.
Они закидали яму землей и притоптали.
— Теперь порядок. — Мариам вытерла руки о подол.
Они условились, что, когда проверки прекратятся (через месяц-другой, а хоть бы и через полгода, не вечно же они продлятся, в конце концов), телевизор вернется в дом.
Во сне Лейла видела, как они с Мариам опять роют яму за сараем. Только на этот раз они закапывали Азизу. Пленка, в которую девочка была завернута, вся запотела от ее дыхания, она сжимала и разжимала кулаки, за прозрачным пластиком белели обезумевшие глаза. Азиза беззвучно молила о пощаде. А Лейла говорила: Это ненадолго, девочка моя. Совсем ненадолго. Вот закончатся проверки, и мама с Халой Мариам тебя выроют. Обещаю. Тогда и наиграемся. Во что только захочешь. Лейла скинула вниз полную лопату земли и проснулась.
Но она четко слышала, как комья с шорохом ударились о пленку. И во рту у нее был неприятный привкус, словно она наелась земли.
МариамВ 2000 году засуха продолжилась. Это был страшный год.
Ознакомительная версия.
