— Что, за ребятками машину-то прислали?
Женщина только печально кивнула в ответ. На крыльце раздался топот ног — это очередной визитер отряхивал снег с валенок. Слух о том, что за детьми приехали из города, уже пробежал по селу, и старушки потянулись попрощаться с детьми. Офицер пытался объяснить женщинам, что можно и не спешить со сборами, до поезда еще часа четыре. Фельдшер подошла к нему и, взявшись пальцами за пуговку на гимнастерке, тихо так сказала:
— Ты вот что. Не обижайся только на меня. Одевайся и иди в машину, подожди их там. Дай мне попрощаться с ними, ведь с кровью от сердца отдираю. Знал бы ты, с каким страхом я ждала твоего появления на пороге. Да не понять тебе — молод еще. Не волнуйся, мы их быстро соберем, чего уж теперь сердце рвать себе да и им тоже.
Парень засуетился, подхватил шапку, накинул шинель на плечи и все бормотал:
— Да, конечно, что ж я, не понимаю, что ли?
Женщина то ли похлопывала, то ли легонько подталкивала его к дверям, приговаривая:
— Иди, милок, иди, негоже мужику смотреть, как бабы малых детей в дальнюю дорогу провожают.
Уже когда он выходил в сени, крикнула вдогонку:
— Палку-то свою в сенях оставил, смотри не забудь.
Каждый из пришедших сельчан что-то принес в дорогу отъезжающим. Соседка принесла с десяток пирожков с вареной картошкой и по вареному яичку каждому. Другая — две пары вязаных рукавичек для ребятишек. Были тут и шерстяные деревенские носки для всех. Уже увязали небольшой узелок с продуктами в дорогу и более крупный узел с городской одеждой девушки и кое-чем из ребячьего. Стали одеваться. В это время дверь вновь открылась, в комнату с трудом вошла высокая старуха и, выдохнув устало, опустилась на лавку у самой двери, расстегивая верхнюю пуговицу на потертой шубейке.
— Ох, умаялась, еле доползла, думала, опоздаю.
Окинула взглядом стоявшую уже в тулупчике Катерину, поманила ее скрюченным пальцем к себе.
— Подойди-ка, голуба.
Когда Катерина подошла, старуха поднялась и достала из-за пазухи большой пушистый платок. Встряхнула его и сложила пополам большим треугольником. Девушка отшатнулась, замахала руками, протестуя:
— Да вы что, не возьму я этого, спасибо огромное, не возьму!
— А ну, стой, коза, и не прыгай, стой и слушай, что я говорить тебе буду.
Тон у бабки был неожиданно строгим, почти приказным. Девушка растерялась и покорно замерла на месте. Старуха накинула ей платок на голову, длинные и широкие концы скрестила на девичьей груди и завела концы назад, на поясницу. Тихо приказала:
— А ну, повернись-ка.
Катерина покорно повернулась, и бабка завязала концы на узел. Затем взяла девушку за плечи и повернула к себе лицом. Стала заправлять прядки волос под таток, говоря при этом:
— Этот платок привез мне в подарок из Оренбурга мой покойный муженек — царствие ему небесное. Я его берегла, мечтала подарить будущей невестке. Да Бог не дал, почти уж год прошел, как получила похоронку на сыночка. Зачем он мне теперь? А ты носи вот так зимой, как я тебе его повязала. Грудь-то смолоду надо в тепле держать. Детей рожать будешь, грудью кормить, вот и держи ее зимой в тепле.
Притянула девушку к себе и поцеловала в лоб. Потом, отстранившись, сказала:
— Вот теперь можешь ехать…
Николай достал из пачки очередную сигарету, щелкнув зажигалкой, прикурил. Сделал глубокую затяжку и, явно волнуясь, продолжил:
— Эх, бабка, бабка! Ни она, ни сама Катя тогда не могли знать, что у нее никогда не будет своих детей. Проклятая Ладога выпустила ее вместе с детьми из своего ледяного плена, но оставила себе самое дорогое для любой женщины — возможность иметь детей. Застудила она что-то себе по женской части в той «купели».
Откинувшись на спинку лавочки, Николай вдруг улыбнулся и через небольшую паузу добавил:
— Ты знаешь, а ведь оренбургскую шаль тети Кати я и сейчас помню. Она всегда ее носила зимой. В некоторых местах шаль уже протерлась, или пух просто вытерся, но она с ней не расставалась. В армию меня забирали в конце ноября, уже морозы ударили. Катя меня провожала до самого вокзала. Стоит на обледеневшем перроне и машет рукой вслед уходящему вагону, а на голове старая, но все еще пушистая шаль. Свет от фонаря оказался у нее за спиной — и просвечивающийся пух от шали вокруг головы и лица. Ну прямо как на иконах рисуют нимбы… Вот когда бывает хреново закрываю глаза — и вся картинка всплывает. До сих пор, а ведь сколько лет уже прошло. Ну да ладно, продолжим…
Глава 19
ЧТО ТАКОЕ МЕД
Провожать детей до самой машины женщины не пошли. Остались стоять небольшой группкой у крыльца. Первым по тропинке шел мальчик с небольшим узелком в руке, за ним девочка. Последней шла Катерина, несла узел с вещами. Буквально через шаг-два девушка оборачивалась к оставшимся у крыльца. Носик у нее слегка припух, глаза покраснели — наплакалась, прощаясь со старушками.
А они стояли и крестили их, шепча тихо молитвы:
— Господи, спаси и сохрани… Богородица — мать заступница, помоги и защити чад своих…
Разместились на заднем сидении, и машина тронулась. Уже через несколько минут маленький домик с табличкой «Медпункт» стал уменьшаться и уменьшаться, пока не превратился в точку.
До города добрались быстро. В их направлении транспорта было не так много, а вот в сторону Ладоги машины шли нескончаемым потоком. Старший лейтенант, сидевший рядом с шофером, повернулся к девушке и, ткнув пальцем вверх, радостно пояснил:
— Погода сегодня отличная, нелетная, вот тыловики и торопятся проскочить с грузами по Ладоге в Ленинград. Дальнобойная артиллерия, правда, бьет по озеру, но чаще наугад, только лед уродуют, маршрут-то по льду постоянно меняется и…
Осекся на полуслове, заметив, как резко изменилось выражение глаз девушки. Ее зрачки резко расширились, и в них черными молниями заметался ужас. Офицер невнятно забормотал что-то вроде извинений и отвернулся. До городской окраины ехали молча.
Впереди замаячили крыши домов. Слева от машины побежала, плавно изгибаясь и теряясь вдали, нитка железной дороги. Ближе к городу железнодорожных путей стало больше. На них стояло под разгрузкой несколько эшелонов. Перед распахнутыми дверями вагонов, грузовые машины, куда и перегружались ящики, бочки, мешки — короче, все, что предназначалось для отправки в Ленинград. Несколько бригад путейцев, состоявших в основном из женщин, орудуя кирками и лопатами, ремонтировали небольшие участки поврежденных путей.
Офицер с переднего сиденья опять повернулся к Катерине.
— Сегодня рано утром, когда небо еще не затянуло облачностью, был налет. Но вроде отбились нормально. Ветку всего в двух местах бомбами побило, а в эшелоны не попали, слава Богу. Зато зенитчики одного «Юнкерса» приземлили, вон торчит.
Показал рукой в нужном направлении. Девушка вместе с детьми прильнула к стеклу машины. За железнодорожной насыпью сквозь редкие кусты хорошо просматривался силуэт немецкого бомбардировщика, наполовину зарывшегося в землю. Девочка легонько постучала пальчиком по стеклу и спросила:
— Тетя Катя, а что это за паук на нем нарисован?
Мальчишка прыснул смешком:
— Это не паук, это немецкая свастика.
Старший лейтенант, объясняя, добавил:
— На наших советских самолетах красные звезды, а немцы рисуют такие кресты — похожие на пауков.
Чуть подумав, девочка тихо сказала:
— Страшные они.
Сказала, не уточняя, но, скорее всего, имея в виду и то, и другое.
Машина остановилась в центре города у большого старого, еще дореволюционной постройки, кирпичного дома с высоким крыльцом, на котором маячила фигура часового. Козырнув в ответ на приветствие солдата, офицер распахнул массивную дверь перед детьми. Вошли в совершенно пустой большой зал. Никого. И только откуда-то со второго этажа доносятся звуки мужского голоса. Следом за старшим лейтенантом стали подниматься по широкой лестнице. Шли пустым гулким коридором на звук голоса. Дверь кабинета нараспашку. Вошли следом за офицером.
