Анюта на время замолкает, переваривая случайно полученную информацию.
— Ничего себе… Это что ж получается? Когда ему еще только двадцать два стукнуло, он уже троих детей настругал?
Она смотрит на настенные часы, которые ей достались в наследство от бабы Ани. Часы показывает половину четвертого. И тут приходит окончательное осознание всего… Женщина держит в руках паспорт и делает такое движение, словно хочет порвать документ в месте сгиба. Но спохватывается и со злостью бросает его на пол. Затем быстро идет в сторону совмещенного санузла.
Зайдя туда, Анюта начинает сбрасывать на пол с полочки разные мужские принадлежности — кремы и пену для бритья, станочки и лезвия, заботливо купленные ею для своего дружка. Топчет их. Снимает с веревки еще мокрую его рабочую рубашку, майку и выходит в прихожую.
В прихожей снимает с вешалки куртку и бросает ее на пол перед дверью. Тут же бросает и мокрое Васино белье.
Затем идет в ту комнату, где раньше жили квартиранты. Включает свет, подходит к шкафу, выбирает оттуда мужские вещи — носки, майки, трусы — и тоже бросает их на пол. Затем собирает всю эту мелочь, выходит из комнаты и вываливает все это добро «до кучи» перед дверью. После этого решительно направляется в ту комнату, где спит Вася.
Вася в полудреме уже несколько минут прислушивается к непонятному шуму.
Входит Анюта и включает яркий общий свет. Свет режет Васе глаза, он прикрывается рукой.
— Что, Нют, ты уже на работу поднялась? — спросонок, но трезво спрашивает Вася.
Он зевает.
— Ну, ладно, пока, Нют. Погаси свет. Я еще посплю.
— Поспишь, поспишь… Только не у меня, — зло говорит женщина. — Можешь выметаться к своим Разгуляевым и Кутеповым…
Вася смотрит на Анюту, которая уперла руки в боки и настроена весьма агрессивно.
Он садится на кровати. Сон, как рукой сняло. Злобно усмехается.
— Нехорошо, Анюта, по чужим карманам шастать…
— А никто и не шастал, — взвинчено отвечает женщина, — паспорт сам из упавшей куртки вывалился. В общем, так… одевайся и уматывай. Быстро…
Вася нехотя встает, начинает натягивать брюки, рубашку.
— Зря ты, Нюта, волну гонишь… Тебе не семнадцать лет. Да и я тебе ничего не обещал…
— Допустим. А врать зачем? Ну, женат, ну, дети есть. Так бы и сказал. Ведь тебе тридцатник. Понятно, что не мальчик.
Пытаясь реабилитировать себя в Анютиных глазах, Вася неуклюже оправдывается.
— Да первый раз меня вообще насильно женили… Мне в армию идти, а девка, с которой я гулял, брюхатая была. Из армии пришел — а она уже с другим гуляла… Ну, и я снова женился.
Анюта на эти слова Василия хотела что-то возразить.
— Я, между прочим, — разошелся в откровениях любовник, — нынешней жене деньги регулярно высылаю и алименты первой бабе плачу.
— Ну, вот и уматывайся к ним — такой «регулярный»… А то я гляжу, ты у меня что-то подзадержался.
— А ты думаешь, отчего это я в Москву подался? Думаешь, такая большая радость в дерме московском копошиться? Да, у меня трое детей. И я содержать их должен…
— Вася, все твои вещи под дверью, — сказала Анюта, выходя из комнаты и давая понять гостю, что разговор окончен.
Женщина зашла на кухню, подняла с полу паспорт и подержала его немного в руках, пока Василий не подошел к двери. А затем швырнула его Василию прямо под ноги, не переступая порога кухни.
— Ну, и стерва же ты, Нютка… Злая, одинокая баба… Мужика в ночь и в дождь выталкиваешь, — процедил он сквозь зубы. — Как же тебе после этого не быть одинокой?
Мужчина напялил куртку, подобрал раскиданные вещи, с трудом впихнул их в стародавний и ободранный чемоданчик, с которым обычно ходят сантехники, и вышел, сильно хлопнув дверью.
Анюта, словно что-то вспомнив, быстро прошла в комнату, взяла со стола так и не распечатанную бутылку водки, которую вчера принес Василий, почти бегом добежала до двери и швырнула ее вдогонку уходящему. Тихий подъезд огласился звоном разбитого стекла…
И только после этого плюхнулась на диван и зарыдала.
Рабочее помещение, в котором в несколько рядов сидят женщины за швейными машинками и строчат цветастые халаты. У многих из них на голове платки — «треуголочки», сшитые из остатков все той же цветастой материи. Одна из этих женщин Анюта. Она шьет, но у нее все время получается кривая строчка, из-за того, что слезы застилают ей глаза. Со слезящимися глазами она едет в метро домой, затем — трясется еще в автобусе.
Вечером Анюта, с красными припухшими глазами, и баба Нюра привычно сидят на кухне многострадальной хозяйки. На столе — тарелка с остатками салата «оливье», куриная ножка, еще вчера обещанная бабе Нюре, пироги, испеченные соседкой.
— Радоваться надо, а не плакать, — ворчит по-свойски пожилая женщина. — Вот все и прояснилось. На кой он тебе — дважды женатый, да еще и дома трое гавриков по лавкам сидят… Забудь. Другого найдешь.
— Да где ж его взять-то? С утра до вечера на работе. А на работе — одни бабы, — почти простонала Анюта.
— Чем такой — так лучше никакой. И то, что выставила его — молодец. Да еще в четыре утра… Да еще и в дождь. Так ему и надо, аспиду-василиску проклятому.
Пожилая женщина смеется и переводит разговор на другую тему.
— А я сегодня вдруг спохватилась, что у меня неделю назад день рождения был. Старею, видать…
— А ведь и правда, у тебя день рождения в ноябре, — спохватывается Анюта. — Ну, давай мы его хоть сейчас отметим. Пойдем в комнату, я тебе подарок хочу сделать.
Баба Нюра упирается, не хочет никакого подарка, но, в конце концов, соглашается и послушно идет в комнату за Анютой.
Анюта открывает шкаф и вываливает на диван кучу разноцветных халатов. В них есть одна особенность — они все одинакового фасона и рисунка, только разной расцветки. Например, желтые георгины — на красном фоне, красные георгины — на желтом фоне, оранжевые георгины — на синем фоне, а синие георгины — на оранжевом…
Баба Нюра рассматривает товар, щупает ткань.
— Какая материя приятная, гладкая, — говорит она.
— Да ничего особенного, шелк искусственный, — отрешенно говорит Анюта.
— Вот только расцветка слишком яркая для меня, — немного огорченно говорит пожилая женщина.
— В самый раз, баб Нюр. Ну, ты выбирай, а я сейчас…
Анюта выходит и вскоре возвращается с рюмками и все с той же горькой настойкой из рябины, недопитой вчера с Василием.
— Ну, как, приглядела?
— А вот этот…Такой же, как и на тебе — желтые георгины по красному полю.
— Ну, вот и хорошо — немного оживилась Анюта. — А я тут тоже вспомнила… Дня три назад я письмо от родни из Сибири получила. Сын моей двоюродной сестры хочет в Москву приехать… значит, чтобы устроиться здесь на работу. Парню двадцать лет. Ну, в общем, спрашивают, не пущу ли я его к себе пожить. Просили отписать скорее, согласна я или нет.
— Ну вот, — всплеснула руками соседка. — К тебе в дом мужик просится. Помощник, значит. Конечно, соглашайся. Все же — родня, не посторонний. Ах, Нюта, как годы быстро летят… Оглянуться не успеешь, как состаришься. Не государству же будешь квартиру свою московскую дарить. Много ли нам государство это чего надарило… Вот мне плохо. Никого у меня уже из родни не осталось.
— Да ты никак меня хоронишь, баб Нюр, — обиженно говорит Анюта. — Я замуж хочу… Пожить еще хочу…
— Да ну тебя, такое скажешь, — тоже немного обидевшись, отвечает соседка. — Я тебе про жизнь толкую. Вот ты три года потратила на своего аспида-василиска. Быстро они пролетели?
— Даже не заметила, — вздохнула Анюта.
— Ну, вот видишь. А я тебе про что толкую. Вот так вся жизнь и летит… Соглашайся. Пусть приезжает. Все-таки мужик в доме будет. Поможет, подремонтирует что…
— Что ж, так и отпишу, — пусть приезжает. А то я все никак определиться с ответом не могла.
Вдруг спохватывается.
— Баб Нюр, что ж мы сидим. Надевай новый халат, сейчас его обмывать будем.
Баба Нюра надевает цветастый халат поверх своей одежды.
Анюта наливает в рюмки горькую настойку.
Женщины чокаются за прошедший день рождения бабы Нюры, выпивают и закусывают пирогами, испеченными все той же бабой Нюрой.
Затем обе, в абсолютно одинаковых халатах — с желтыми георгинами по красному полю — садятся рядышком на диван, удобно облокотившись на спинку.
Баба Нюра кладет руку на плечо Анюты. Анюта чуть склоняет голову в сторону бабы Нюры. И вдруг (что особенно интересно) обе женщины — и пожилая, и та, что вдвое ее моложе, абсолютно одновременно, не сговариваясь, абсолютно синхронно начинают петь одну и ту же песню: «Ой, мороз-мороз, не морозь меня, моего коня, у меня жена, ой, ревнивая».
Женщины поют и не задумываются, почему же им так нравится петь песню, которая, если разобраться, должна петься от лица мужчины…
