— Ты о чем?
— Получается, что я могу делать с тобой что угодно? Ты готов мириться со всем?
— У меня нет выбора.
— А я тут вообще хоть какую-то роль играю? — У Анники дрожит голос; она теряет самообладание. — Ну, разозлись на меня, пожалуйста. Чтобы я почувствовала, что важна для тебя, а не просто некая случайная девушка, которая живет тут только для того, чтобы ты не чувствовал себя одиноким за границей. — Говорит она с трудом. — Я не хочу, если это вообще возможно, чтобы ты думал, будто я это сделала с целью унизить тебя. Я просто эгоистка. Я поступила глупо, я была дурой, мне стало, не знаю, скучно, и я повела себя эгоистично. Все это не имело для меня никакого значения. Мне бы хотелось по возможности убедить тебя в этом, понимаешь.
Анника немного успокаивается. Но она кажется какой-то отстраненной.
— Зачем ты спустилась? — интересуется Мензис. — Раньше ты сюда не приходила.
— Я тебе кое-что принесла. — Анника протягивает ему конверт.
Мензис достает письмо из конверта и читает.
— Ого, — удивленно говорит он, — ты подала заявку на патент. На мое имя. — Мензис поднимает взгляд на нее. — А они отказали. — Он смеется.
— Но тут объяснено почему. Ты, наверное, мог бы чуть доработать.
Мензис читает письмо целиком. Она, должно быть, не поняла, что его недоразвитые научные проекты слишком просты, чтобы получить на них патент. Он не решается поднять глаз от письма. Если он увидит, что Анника ушла, он просто не сможет выйти из подвала. То есть это, разумеется, неправда, он выйдет, поднимется в дом, пойдет завтра на работу и на следующий день сдаст очередной номер газеты. От мыслей об этом становится только хуже.
Он должен удержать ее. Он должен объясниться с ней. Но что он хочет ей объяснить? Что он пытался донести до нее все это время? Его подмывает Проститься, но это тоже неправильно. Еще одно извинение, и всему конец. Анника ждет от него каких-то действий.
— Ладно, — говорит он.
— Что ладно?
— Спасибо, но с чего ты взяла, что я хочу получить патент?
— Ты разве не хотел? Я думала, что хотел.
— А как это вообще к тебе попало? Ты что, в бумагах тут рылась? Я этот проект даже еще не закончил.
— Я не понимаю, в чем проблема.
— В том, что ты влезла куда не надо. Это не твое дело.
— Да ладно. Ты чересчур драматизируешь.
— Я-то в твое дерьмо не лезу.
Анника замолкает — Мензис раньше никогда не ругался.
— Лично я, — говорит она, — была бы рада, если бы ты послал мои работы на какой-нибудь конкурс.
— Да? Правда? Ты была бы рада, если бы я пришел и стал размахивать отказом у тебя перед лицом: «Погляди-ка, я сделал тебе одолжение?» Избавь меня от таких одолжений.
— Чего ты так из-за этого разозлился?
— Я не разозлился. Я просто не знаю, что еще мне сделать, — говорит он. — То, что лежит здесь, принадлежит только мне. По той простой причине, что в этой идиотской мастерской я радуюсь жизни. Я с утра до вечера сижу на ненавистной мне работе, занимаюсь делом, которое не выношу. Мне сорок один год, мою девушку трахает какой-то чувак, который ходит с ней на йогу, какой-то малолетний итальяшка, а я потом еще и адвокатов оплачиваю. Так что… — Он машет у нее перед носом письмом с отказом.
Анника вытирает глаза, но лицо ее остается суровым.
— Так что, — продолжает Мензис, — хотя бы не суй свой нос в мои личные дела. В единственное, с чем у меня никакого дерьма не связано.
— Пойду наверх.
— Иди. — У него сдают нервы. — Иди, — повторяет он громче. — Только не наверх. Выметайся обратно в Штаты. За билет я заплачу.
Через некоторое время Мензис идет за ней в квартиру. Анника сидит за кухонным столом, как контуженная. Мензис достает из шкафа ее чемодан.
— Ты что, шутишь? — спрашивает она.
— Ты должна собраться.
Она открывает ящик с бельем и носками и с минуту неподвижно таращится на них.
Пока она укладывает вещи, Мензис покупает ей в интернете билет до Вашингтона на следующий день.
— Он стоит три штуки баксов! — восклицает она, глядя на экран. — Ты что, с ума сошел?
— Поздно, я уже заплатил. — Он звонит в отель и бронирует номер на ночь.
— А как же мои вещи?
— Закажи доставку. Слушай, можешь не лететь, если не хочешь. Но потом за билет будешь платить сама.
Мензис вызывает такси и выносит ее сумки на улицу. Он бросает их на тротуар рядом с Анникой и молча уходит в дом. По лестнице он поднимается на дрожащих ногах. Зайдя в квартиру, он идет в туалет и сплевывает в унитаз горькие слюни до тех пор, пока во рту не пересыхает.
Скоро ли она доедет до отеля?
Если позвонить слишком быстро, она подумает, что он ненормальный. Надо сделать вид, что он остыл.
Мензис сидит в ванной на холодном полу, прижавшись плечом к унитазу. Он перечитывает письмо из патентного бюро. Все же это было мило с ее стороны. Ни один из ее поступков так его не трогал. И отказ тоже пошел ему на пользу, положив конец всем его смешным мечтаниям, которым он предавался столько лет. Не вышло из меня изобретателя. Значит, с этим покончено. Ну и хорошо.
Два часа тошнотворного ожидания.
Он донес до нее, что хотел? То, что он хотел сказать ей столько времени? Но нет же, он вовсе не это хотел сказать.
Он берет телефон и видит сообщение, полученное от Анники: «Я соскучилась, можно зайти?» Отправлено оно было несколько часов назад, когда он еще сидел в подвале, а она — дома. Он звонит ей на мобильный, но она не отвечает.
Тогда он звонит в отель. Звонок переводят в номер Анники. Во рту у Мензиса пересохло, он постоянно сглатывает.
— Это я, — говорит он, когда берут трубку. — Я вот что хотел сказать. Думаю, мы оба хотим… — Он запинается. — Или нет? Или я?..
Но тут его перебивают. Мужской голос. Это Паоло.
При Мильтоне Бербере газета стала лучше — смелее и остроумнее, время от времени выдавала сенсационные материалы и даже удостоилась пары наград — ничего грандиозного, но все же раньше такого не бывало.
В отделе новостей тоже произошли перемены. В былые времена журналистов называли «ребятами». Теперь среди ребят появилось много женщин. В ответ на грубые шутки все реже раздавалось одобрительное фырканье, о подтруниваниях по поводу национальных различий вообще пришлось забыть. Мильтон также потребовал, чтобы сотрудники пользовались пепельницами (а пол — не пепельница). Грязный ковер заменили — снова на безупречно белый. Вместо располагавшегося в восточной стене бара появился кулер для воды; число опечаток после этого нововведения резко сократилось.
Затем исчезли пишущие машинки, вместо них появились видеотерминалы. Вот так, буквально в одночасье, в отделе новостей прекратились характерный перестук и позвякивание. Стих и гул станков в подвале, поскольку теперь газета печаталась в современных типографиях в разных концах света. Соответственно, по вечерам перестали привозить огромные рулоны газетной бумаги, которые раньше разгружали с таким грохотом, что он будил задремавших журналистов. И на Корсо Витторио больше не было утренних пробок из-за грузовиков, в которые рабочие раньше складывали стопки еще теплых газет.
На новостной кухне стало тише, спокойнее, чище.
Но самая большая перемена касалась денег: газета начала зарабатывать. Не то чтобы целую кучу и не каждый месяц, но впервые за несколько десятилетий она стала приносить доход.
Тогда как другие издания пренебрегали удаленными поселениями, газета сделала их целевой аудиторией и нашла свою нишу на самом краю света: ее можно было обнаружить и в креслах «Клуба торговцев алмазами» Фритауна, и в киоске в какой-нибудь деревушке на острове Гоцо, и на барном стуле в Арроутауне в Новой Зеландии. Ее мог взять случайный прохожий, и, внимательно прочтя несколько страниц, стать ее верным читателем. К началу 80-х ежедневный тираж увеличился до 25 тысяч и с каждым годом продолжал расти.
Когда тебя читают по всему свету, издавать нормальную ежедневную газету просто невозможно — вчера в Мельбурне не равняется вчера в Гвадалахаре. Так что пришлось искать собственный путь, позволяя журналистам и редакторам отклоняться от привычных профессиональных схем, что делалось с переменным успехом. Фокус заключался в удачном подборе сотрудников: например, таких голодных репортеров, как Ллойд Бурко в Париже, и дотошных мастеров слова вроде Германа Коэна.
Помимо этого, в журналистских кругах газета приобрела репутацию поставщика кадров в престижные американские издания, что привлекало в Рим молодняк, стремящийся сделать карьеру. Мильтон несколько лет обучал этих юнцов, выжимая из них по максимуму, а потом с его подачи они переходили на солидные должности в других СМИ. Все, кто прошел эту школу, вспоминали Мильтона с теплотой и всегда заходили к нему, когда оказывались в Италии, хвастаясь высокооплачиваемой работой, статьями и детьми.
