Итак, доктор Харпер явился ранним утром на «олдсмобиле», набитом походным снаряжением, — видимо, он поклонник всякого рода прогулок, — со старомодным горном, трубившим «бауза, бауза». Меня запихнули на заднее сиденье рядом с сыном, взрослые сели впереди и тихо беседовали о книгах и живописи, я ничего не слышал и всю дорогу просидел с недовольной гримасой. Потом я огласил свое желание — чтобы мама спала вместе со мной и Сэмми.
— О господи! — воскликнул Сэмми.
— Полагаю, она захочет собственную палатку, не так ли, Элис? — возразил Харпер.
— Пожалуй, — сказала ты.
— А вам, ребята, будет веселее вместе, да ведь?
— Нет, если Куриные Мозги описается.
Прошу, проявите снисходительность к старикам.
— Ребята, давайте-ка поставим вашу палатку. Видите колышки? Сосчитайте их, так, спасибо. Да, Сэмми, оттащи в сторону те камни.
Остаток дня прошел отвратительно. Сперва мы устроили пикник, начавшийся, когда оба «мальчика» собрали столько хвороста, что хватило бы на целую зимовку, затем последовали часа четыре рыбной ловли. Видимо, все это выглядело пристойным, мирным и летним, однако я невыносимо страдал, сидя на берегу и слушая, как мой врач давал рыбацкие советы моему собственному сыну. Хуже всего, конечно, было то, что Харпер оказался прекрасным рыбаком, а я, городской мальчик и ошибка природы, чувствовал себя таким беспомощным, будто мне и правда исполнилось лишь двенадцать лет. Через полчаса Харпер подошел ко мне.
— Как успехи?
— Мы с рыбами заключили перемирие.
— А что так?
— Да ничего.
— Попробуй-ка вот таким образом. Ты забросил удочку на мелководье, закинь теперь подальше. Хорошо. У тебя здорово получается. Это не сложно. Все дело в терпении.
Я посмотрел на его широкое, доброе, волевое лицо и подумал: «О терпении я знаю больше, чем ты можешь себе представить».
Он положил мне на голову свою огромную ладонь, и я почувствовал ее тяжесть, ее тепло, однако попытался проигнорировать свои чувства.
— Чего ты капризничаешь? — тихо спросил он. — Отец брал тебя с собой на рыбалку?
— Нет, доктор.
— Элис говорит, он был хорошим человеком.
— Точно.
— Послушай, я сожалею о случившемся.
Я кивнул, не отводя глаз от реки, серебристой, перекатывающейся, словно цилиндр в музыкальной шкатулке.
— Послушай, Элис очень беспокоится о тебе, — сказал доктор. Порой его тембр напоминал мне молодой голос Хьюго. Интересно, заметила ли сходство Элис? — Она относится к тебе как к сыну, понимаешь. Как к Сэмми.
— Правда? — Я не сумел скрыть нотки надежды, столь присущей маленьким мальчикам.
— Элис очень любит тебя.
Моя леска поблескивала в воде. «Элис любит тебя». Этих слов я ждал полжизни и услышал заветную фразу от ее очередного любовника.
После ужина — обуглившихся фрикаделек, поджаренных в фольге, и непропекшейся картошки — Харпер рассказал нам древние истории про привидения, от чего у Сэмми волосы на руках встали дыбом. Элис заставила нас спеть ее любимые песни — фривольные куплеты, которые я выводил моим писклявым голосом, хотя и хорошо знал слова, — а потом мы любовались огненными замками, возникавшими над костром. Затем настало время идти спать.
— Спокойной ночи, милые, — улыбнулась Элис, заглянув в нашу палатку. В ее карих глазах все еще виднелись отблески огня. Она легонько чмокнула нас в лоб — от наслаждения я прикрыл веки — и ушла, закрыв треугольную дверь на молнию. Какое-то время мы молча слушали, как Элис и доктор посмеиваются у костра, откупоривают что-то, шепчутся. Огонь ворчал, подвывал, но постепенно успокаивался.
— Как тебе Харпер? — в отчаянии прошептал я.
Сэмми, ты лежал совсем рядом, лунный свет и огонь пробивались сквозь деревья вытянутыми клубами расплывчатого света. Слышалось твое забавное мальчишеское посапывание и свистящий звук, когда ты проводил пальцем по брезенту палатки.
— Даже не знаю, — протянул ты.
— Думаешь, у него куриные мозги?
— Не-а. Трудно сказать. Я не очень-то люблю докторов.
Меня ослепила надежда.
— Фи, я их вообще не люблю.
— Фи! Фи! — хмыкнул ты, передразнивая. — Ты прямо как старик. У тебя самого куриные мозги.
— А вот и нет. Куриные мозги у тебя, — возразил я и швырнул в тебя аптечку.
Ты издал радостный воинственный клич.
— Мальчики, что там у вас происходит? — поинтересовалась моя бывшая жена.
Мы тихонько похихикали, и вскоре я заметил, что твое дыхание выравнивается. Как отцу мне хотелось вслушиваться в твое сонное дыхание — отражение твоих снов, однако я не мог упустить такой шанс. Время играло против меня, больше мне бы не представилась возможность пошептать в покрытое веснушками ухо. — Сэмми?
— Чего?
— Каким был твой отец?
— Не знаю. Я его не видел.
— А мама что говорит?
— Ну, она рассказывала, что мой настоящий отец — Рэмси, ты его не застал, он жил с нами года четыре. Я его совсем не помню, мама говорит, он учил меня плавать. Ну, не знаю. Мы переехали, когда я был еще маленький. Все равно Рэмси не мой отец. Он просто дядя, который женился на маме.
Как я обрадовался этим словам! Предательство Элис уже не огорчало меня, раз Виктор Рэмси был всего лишь «просто дядей», а не подлецом, разрушившим мой брак.
— А кто твой настоящий папа?
— Я знаю только имя. Мне запрещено о нем говорить.
— Почему?
— Сам не знаю. Наверное, мама его боится, — своим детским голосом предположил ты, а затем заговорил быстро и эмоционально: — Или, может быть, понимаешь, вдруг у него сейчас другое имя. Может, он знаменитость, кинозвезда или кто-нибудь в этом роде, я смотрел «Человека в железной маске», в прошлом году его играл Дуглас Фэрбенкс, там еще была драка на мечах, ну, в замке, помнишь? Я думаю: может, он и есть мой отец? Просто он слишком известен и скрывается. Вот мама и хранит все в тайне, а может, когда-нибудь он вернется и найдет меня, понимаешь, возьмет меня в Голливуд и даст много-много денег. Просто они готовят мне сюрприз. Папа же такой знаменитый.
Нас окружал зловещий молчаливый лес.
— Ты действительно так думаешь? — наконец спросил я.
— Ну да, уж я-то знаю: папа — замечательный парень, — пылко заверил ты и добавил: — Не то что Рэмси.
Снаружи доносился смех и потрескивание костра.
— Или Харпер, — подхватил я.
— Пожалуй.
— А что, если бы твой папа пришел и забрал тебя?
— Не знаю, — запнувшись, вздохнул ты.
— Что, если бы он пошел с тобой на пикник?
— Было бы здорово.
Я не видел тебя, но той ночью мы лежали так близко, что я чувствовал твой запах, невзирая на дым костра и печеную картошку, чувствовал молочно-яблочный аромат твоего пота. Ты беспокойно ворочался с боку на бок, и мне хотелось подползти к тебе, похлопать по плечу и сказать: «Я здесь, я пришел, теперь все будет в порядке».
— Сэмми, а что, если бы он появился прямо сейчас?
— Да заткнись ты, — рявкнул ты. — Помолчал бы уже, Куриные Мозги.
Ты прерывисто вздохнул, и я понял, что зашел слишком далеко. Я замолчал и, подобно диким зверям, заботившимся о молодом потомстве, принюхался. Клянусь, я чувствовал запах твоих слез, Сэмми.
Я пошел на берег реки, лишь когда убедился, что ты заснул (ты, как всегда, бормотал и скулил, будто Бастер). Костер давно потух, горстка углей мягко мерцала, взрослые ушли, от Элис остались только тапочки, фляжка запрещенного спиртного да пара стаканов — побольше и поменьше. На моих глазах к воде склонился олень со сверкающими от серебристого лунного инея рогами. В реке плескалась бессонная рыба. Я сел и уставился на небо, гадая, как стать отцом своему сыну, как высосать змеиный яд, проникший в его жизнь. И тут мое внимание привлек еще один любитель ночных прогулок. Мужчина выбрался из своей палатки. Луна осветила одетого в пижаму доктора Харпера.
Он споткнулся, выругался и мелкими шагами двинулся к дальней палатке, где спала моя Элис. Сэмми, ты смотришь сны, а доктор расстегнул молнию на тонкой двери и прошептал, в темноте ему ответил детский смех взрослой женщины, доктор вошел в палатку и снова закрыл дверку. Ты спал, а твоя мама совершала непоправимую ошибку. Я же, старый любящий муж, был вынужден слышать каждый смех и шепот, благословленные зловещей луной. И я заплакал.
Моя история повествует о любви, а потому я умолчу о бомбах и проломленных черепах. Нечего говорить о войне. В военкомате я произвел впечатление юноши и, поскольку не боялся смерти, прослыл храбрецом. Меня отправили во Францию с первыми же войсками, где я понял, что Бога нет, поскольку все встретившиеся мне молодые люди, эти бедные обыкновенные мальчики, были искалечены либо вообще потеряли свои жизни на тех полях, с которых я — дьявол в униформе — вернулся с парой царапин, пытаясь выдать их за рубцы от ветряной оспы. Туман, воспаленные глаза, мальчишки, лишившиеся лица и кричавшие от боли. Нечего говорить о войне. Когда все закончилось и я, на удивление живой, невредимый и полностью заправленный кровью, лежал в лондонской палате, пришла записка от Хьюго. Новости не обрадовали. Эпидемия гриппа в Калифорнии унесла жизни нескольких тысяч людей, среди которых оказались его сын, Бобби, и моя мать.
