Главное средство — хождение босиком по мокрой траве, пишу я. В этом единственная надежда Финляндии, и мы, норвежцы, должны им помочь, показать им, как это делается, а травы в Финляндии сколько угодно, причем большей частью мокрой, так как там часто идет дождь, об этом я, кажется, забыл раньше упомянуть, но это так — дождь там бывает часто, поэтому надо брать с собой одежду для дождливой погоды, пишу я, и тогда снимайте обувь и ходите босиком по траве и побуждайте финнов делать то же самое; заставляйте их разуваться, в крайнем случае, если они будут упираться, стаскивайте с них обувь насильно и отправляйте их на траву, пусть походят босиком по мокрой траве, пускай ощутят хорошенько травку, пускай почувствуют разрывающие душу эмоции, ощутят боль; главное, нужно уметь почувствовать боль, думаю я, хотя сам делаю все, чтобы не подпустить ее близко; и пусть это станет нашим подарком финнам, пишу я, исцелите их от меланхолии, и в благодарность перед нами распахнут двери в эту отличную страну, чтобы мы могли провести там отпуск, ведь в этой стране столько интересного, что она всегда будет привлекать путешественников своей таинственной магией и особой притягательностью. Так я нишу. И кажется, со мной что-то происходит, похоже, что слабеет мое внутреннее сопротивление, а ведь пока я писал эту брошюру, я все время ощущал внутреннее сопротивление, так что, возможно, я должен вложить в нее больше своего «я», нужно раскрыться, разоблачиться и принять Финляндию как друга, как желанного друга, а чужой человек — это незнакомый друг, говорят в некоторых кругах, и, возможно, тут-то и кроется моя ошибка, в том, что я подошел к Финляндии с некоторой долей агрессии, а не с любовью, думаю я, и если отбросить агрессию, то, может быть, что-то произойдет, надо пойти навстречу Финляндии, нельзя же ожидать, что Финляндия первая пойдет мне навстречу, Финляндия — это страна и не может никуда пойти, зато я — человек и могу идти куда хочу, я волен и страждущ, я — ничей, как вольная птица, перелетная птица, скажем журавль, журавль — птица болотная, во мне и в самом деле есть что-то такое от долговязой болотной птицы, по крайней мере мне это не раз приходилось слышать, и вот я, перезимовав в Северной Африке, лечу на Север, лечу наудачу, недремлющим взором высматривая внизу такое место, где бы мне захотелось опуститься, я пес время думаю о пище, как птица я все время занят добыванием пищи, и вот я пролетаю над всеми пиццами и антипастами — и как их там еще — Италии, но они меня не манят, итальянцы слишком уж непоседливы, это не для меня, и я пересекаю границу и лечу над Австрией, старым приютом нацистов, и вижу, как там пьют кофе, пьют эйншпаниер, фиакер, капуцинер, пьют гроссер браунер, клейнер шварцер, клейнер гольденср, клейнер браунер и как их там еще — столько всяких разновидностей кофе, но я — болотная птица, мне не нужен кофе, я и без того бодр от природы, нет, это не по мне, и вот уже Чехия с пивом и овечьим сыром, это мне не нравится, и тут меня подхватывает штормовой ветер и приносит в Англию, а там все гоняют чаи — из расчета одна ложечка на чашку плюс еще одна ложечка на чайник, как принято писать, и лепешки: пять децилитров пшеничной муки, две чайные ложечки пекарского порошка и т.д., и т.д. К чертям английские лепешки, это не по мне, это совершенно не по мне, пускай уж самодовольная Англия, гордая своим былым величием колониальной державы, сама гоняет чаи и кушает свои лепешки без меня, и вообще — что хорошего они сделали для болотных птиц? Надо лететь на восток, думаю я, что-то там на востоке так и притягивает меня, хотя я, будучи птицей, и не могу выразить это словами, но ведь у меня есть чувства и инстинкты, и мне этого хватает; итак, я перелетаю через Северное море и оказываюсь над Данией, там я вижу селедку и угрей, что, в общем-то, не так уж плохо, но в придачу к ним много-много колбас, а это слишком жирно; нет, это не по мне; и вот я лечу уже над Швецией, где сеть тефтели, и сухие хлебцы, и «Янссонс фрестельсе» — ну «фрестельсе» мне понятно — это искушение, а вот кто такой был Янссон? Может, это вообще магазин или ресторан, но бог с ним, с Янесоном, потому что сейчас запахло птицами, так как внизу перед глазами появился предмет моих мечтаний, я знал, что справлюсь, мне было трудно, лететь пришлось далеко, но и награда велика, потому что передо мной раскинулась Финляндия, вот она внизу, моя любимая Финляндия, рай болотных птиц, где делают студень, рыбу, запеченную в хлебе, и где царит тишина, а я, как всякая болотная птица, люблю студень, и хлеб, и рыбу, и тишину, так что я приготовился к приземлению, и вот Финляндия красиво движется мне навстречу, и мы щекочем друг дружке животики, и дразнимся, и ласкаемся, как влюбленные, и поем: «Ты меня любишь?» Да, люблю. Взаправду? Да, взаправду. Можно, я приду к тебе? Да, приходи, пожалуйста, гули-гуленьки мои, гули-гули-ай-люли! И Финляндия пришла ко мне как невеста, и я перед ней — весь нараспашку. Но сколько же можно распахиваться? Интересно, насколько целесообразна распахнутость? Мне снится. Что мне снится. Что мне снится. Что я — болотная птица. А в Стокгольме на конторке у Стриидберга лежит, как известно, нераспечатанное письмо, и письмо — это я, думается мне, и всех волнует, почему оно лежит нераспечатанное, и, как только его распечатают, в тот же день все потеряют к нему интерес и никому оно станет не нужно, а письмо — это я, и, как только я раскроюсь, в тот же день я перестану быть кому-нибудь интересен и нужен, а вот и лотерейный билетик лежит передо мной, по-прежнему заклеенный, лежит там, куда я его положил пару недель тому назад, и я хочу так и оставить его нетронутым, потому что, пока я не соскребу заклейку, он останется заманчивой возможностью, мечтой, а много ли мне приходилось мечтать, но может случиться так, что в один прекрасный день мне страшно понадобится мечта, подумалось мне, так что я уж как-нибудь пересилю себя, чтобы не вскрыть билета, потому что, как только я соскребу заклейку, в тот же миг он станет никому не интересен и не нужен, а когда людям ничего не нужно, все останавливается. Тут я слышу, как входит Сестра. Ей выдан свой ключ от квартиры, она сама отпирает дверь и целует Бима в лобик и спрашивает, как идут дела, а Бим отвечает ей, чтобы она не шумела, потому что мне надо сосредоточить мысли на Финляндии; хотя она и говорит шепотом, я все-таки слышу, как она спрашивает Бима, что он читает; оказывается, он читает Библию; Библия стоит у меня на полке, как же без Библии, это великая книга, мимо нее не пройдешь, независимо от того, верующий ты или неверующий, это часть истории литературы, но я не ожидал, что Бим вздумает выбрать именно эту книгу, а он выбрал, и я слышу, как он говорит Сестре, что, похоже, становится христианином. Хватит дурачиться, говорит Сестра. А я и не дурачусь, говорит Бим. Я начинаю верить в Иисуса из Назарета, он вошел в мое сердце, говорит Бим, это случилось вот сейчас, покаон там писал о Финляндии, а я тут читал Библию, говорит Бим, и вдруг ррраз — Иисус вошел в мое сердце, так что дело уже сделано. Надо же! — подумал я. Не одно, так другое! Но тут Сестра больше не выдержала и обрушилась на меня с обвинениями. Так это ты позволил мальчику читать Библию? — спрашивает она. Я же не знал, что там парнишка читает, говорю я, я так увлекся своим текстом, я был болотной птицей и летал над Европой; между прочим, это громадный континент, но что правда, то правда—я действительно разрешил ему читать любую книгу, какую он захочет; я же думал, что он выберет какую-нибудь книжку о Второй мировой войне или, например, вон ту, про акул; видишь, вот рыба-молот, и китовая акула, и все другие акулы; почему-то, как я теперь понимаю, я подумал тогда именно об этой книге, но я не подошел посмотреть, что он там выбрал, зачем мне смотреть, а у меня тогда были более важные вещи на уме, мне надо думать о Финляндии, мне подавайте только Финляндию, так откуда же мне было знать, что он выберет Библию? Сестра направляется в тот угол, где я сижу, и начинает говорить со мной тихим голосом. Ты сделал ужасную глупость, говорит она, Бим очень впечатлительный человек и подпадает под влияние каждой книжки — про что читает, тем и становится; вот теперь он стал христианином, и конца этому не видно; ну и оставь парня в покое, пускай побудет христианином, раз ему так хочется, говорю я; в конце концов, в нашей стране, кажется, существует свобода вероисповедания, да и потом, это же когда-то пройдет у него; но Сестра не верит, она в отчаянии; вытаскивать Бима из среды правых экстремистов имело какой-то смысл, говорит она, но если он теперь ударится в христианство, то она уже просто не знает, с какой стороны тогда к нему подступиться, потому что религия страшно неудобная штука, не знаешь, за что ухватиться, и конца этому не видно, жалуется Сестра, тут я с ней, в общем, согласен — мне тоже не видно. Эй, послушайте-ка, я тут что-то не понимаю. Вот это место: «…ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в нем»[18]. Кто этот сын человеческий? — спрашивает Бим. — Маугли, что ли? Бежим трусцой. Я и Сестра. Дотрусим до Фрогнер-парка, а уж там начнется настоящий бег. Мы звали с собой Бима, но он предпочел остаться дома и читать, читать про мелкие и крупные события в жизни Сына Человеческого. Ну как у тебя продвигается дело с Финляндией? — спрашивает Сестра. Вообще-то, неважно, говорю я, трудная это страна и не очень-то позволяет продвигаться, закрытая какая-то и словно немая, она ни в чем не идет мне навстречу, говорю я, я уж и так и сяк пытался найти к ней подход, но она шла мне навстречу только в моем воображении, неумолимые факты говорят о том, что Финляндия может прекрасно обойтись без меня, Финляндия даже не подозревает о моем существовании, а крайний срок уже вот-вот наступит, так что дела мои неважнецкие, под угрозой моя репутация, и посмертная слава тоже, а я-то, честно говоря, уже считал, что понемногу завоевываю некоторое признание, а теперь все пропало, какое уж тут признание, впереди меня ждет полный провал, я кану в пучину, это будет такой провал, какого свет не видывал, напрасно я стану денно и нощно посылать сигналы бедствия, я все равно кану в бездну, на самое дно, где царит вечная ночь и плавают белые рыбы, питающиеся фосфорными газами, которые поднимаются из земных недр, и буду я, как они, питаться газами, фосфором, ты только представь себе, дожить до такого тотального унижения. Может быть, ты слишком усложняешь себе задачу, говорит Сестра. Ведь это — брошюра для туристов, тут всего лишь требуется несколько исторических фактов, кое-какие сведения о климате, немного о достопримечательностях, и все, больше ничего не надо. Для средней брошюрки этого вполне достаточно, говорю я, но мои брошюры выделяются на общем фоне, я ставлю себе более сложную задачу, я всегда глубоко разрабатываю тему, исследую ее до потрохов, пока не отыщу главную жилу, я пью живую кровь, пока не сольюсь с объектом исследования в одно целое, пока Финляндия не перестанет быть для меня пустым
