Мама притянула отца Макнами к себе, они посмотрели друг другу в глаза и затем вдруг начисто испарились, как будто их и не было.
– Мама! – воззвал я к ней, пытаясь выбраться из постели, но это у меня никак не получалось; одеяло опутало меня с головы до ног, как гигантская анаконда, я даже руки не мог поднять. – Папа! – закричал я.
Затем кто-то стал меня трясти, и, открыв глаза, я увидел Макса, глядевшего на меня с переднего пассажирского сиденья.
– Алё, какого хрена?
– Ты спал, – сказала сидевшая за рулем Элизабет, – и кричал во сне.
– Прошу прощения, – сказал я, поправляя ремень, которым был пристегнут к сиденью.
– Элизабет, блин, велела мне разбудить тебя.
– Спасибо.
Больше мы ничего не сказали по этому поводу. Я посмотрел на свое отражение в окне.
Неожиданно я почувствовал страшную пустоту внутри и одиночество, а также вину за то, что я, может быть, был недостаточно хорошим сыном: мне, может быть, следовало чаще говорить им, пока они были живы, что я люблю их, или делать больше хороших дел, или сделать что-то одно, но такое, чтобы они гордились мной. Я подумал также, не мучило ли их то, что я был такой толстый, неработающий и не имеющий друзей и что они породили такого урода, за которого им было стыдно. Но хуже всего была мысль, что если даже мне удастся сотворить из своей жизни что-нибудь стоящее в будущем, если даже каким-то чудом я смогу как-то оправдать свое существование, то ни мама, ни отец Макнами этого не увидят. Они умерли, зная того Бартоломью, каким он был в прошлом, а тот Бартоломью категорически мне не нравился.
Кроме того, теперь я знаю, что имя отца Макнами было Ричард и что я ошибался, думая, что мама зовет так меня, и, таким образом, это имя играло двойную роль – по крайней мере, в моей жизни, – и из-за этого мне все труднее притворяться, что Вы, Ричард Гир, мой друг и мое доверенное лицо. И хотя я продолжаю писать Вам письма, я чувствую, будто пишу умершему человеку или созданию моего воображения, вымышленному персонажу. Это также вызывает у меня ощущение, что я ужасный болван.
Поначалу обращение к Вам в письмах и разговоры с Вами во время Ваших визитов ко мне представлялись мне настолько правильными и замечательными, что теперь все это кажется вдвойне ужасным, поскольку было ошибкой, фальшивкой.
Тем не менее я считаю, что должен рассказать Вам эту историю до конца – пусть даже всего лишь потому, что мне необходимо поделиться этим хоть с кем-нибудь.
Прибыв в Оттаву, мы попросили механическую даму из GPS подыскать нам отель, и она без труда выполнила это.
Отель предоставлял самые разные услуги, и мы, воспользовавшись этим, отдали им ключи от автомобиля, получив в обмен небольшой лист бумаги.
Элизабет посоветовала мне использовать мою «аварийную» кредитную карточку, которую мама дала мне много лет назад, – при регистрации в отеле имя на карточке сравнивают с именем в паспорте. Это представлялось логичным, и я послушался ее совета.
Мы сняли один номер на троих и заплатили за двое суток. Пока мы занимались процедурой оформления, Макс нервно расхаживал по залу взад и вперед. Ему так не терпелось отправиться утром в Кошачий парламент, что он хотел лечь спать как можно скорее, чтобы меньше мучиться в ожидании.
– Все оформлено, можете занять номер, мистер Нейл, – сказал мне портье и вручил два ключа.
В номере на четвертом этаже Макс немедленно стал готовиться ко сну и облачился в пижаму, украшенную кошачьими силуэтами и красной надписью на груди, объясняющей, что это «кошачья пижама». Затем он почистил зубы, умылся и нырнул в ближайшую к окну постель.
– Пора, блин, спать, – объявил он.
– Макс, сейчас только восемь, и мы еще не ужинали, – сказала Элизабет, но Макс уже храпел.
– Пойдем поужинаем все-таки? – предложил я.
Элизабет кивнула.
Мы закутались как следует и вышли на заснеженную улицу. Резкий ветер с реки Оттавы хлестал в лицо.
– Похоже на Англию, – заметила Элизабет, когда мы проходили мимо здания парламента. – Часы на башнях и все прочее.
– Ты была в Англии?
– Нет. А ты?
– Никогда.
– Но ты согласен, что тут похоже на Англию?
– Наверное.
Довольно долго мы шли бесцельно, знакомясь с городом, чувствуя холод на щеках. После езды в автомобиле было приятно пройтись.
Элизабет остановилась перед кафе, в витрине которого были выставлены все фигуры китайского зодиака, а позади них восседал, скрестив ноги, толстый нефритовый Будда.
– Может, здесь поедим?
– Давай, – согласился я, и мы вошли.
Элизабет заказала китайскую лапшу, и я тоже. Мы сидели в молчании, ожидая, когда принесут еду, и слушая музыку. Похоже, это было что-то азиатское – пронзительные флейты и нечто вроде унылой шарманки.
Я подумал, что, может быть, китайская лапша в Канаде будет по вкусу не такой, как в Штатах, но она оказалась такой же.
После китайской лапши нам принесли печенье-гадание.
На печенье Элизабет было написано:
в гармонии плохо только то, что она по определению кратковременна.
Мне досталось:
друг – это твой подарок самому себе.
– Что это вообще значит? – спросила Элизабет.
Я только пожал плечами.
Мы посидели в кафе еще какое-то время, допивая зеленый чай, который подали в черном чайнике, имевшем форму дракона. Чай мы наливали в маленькие белые чашки с нарисованными на них синими китайскими символами.
– Как ты думаешь, почему мы оказались в Оттаве вместе? – спросил я. – Какой в этом смысл?
Элизабет ничего не ответила и отвернулась к окну, глядя на проезжающие машины. Лицо ее казалось окаменевшим.
Когда я заплатил по счету, она встала, я за ней, и мы стали бродить по заснеженному городу.
Элизабет не раскрывала рта, и я тоже.
Мы просто ходили.
И ходили.
И ходили.
И хотя я замерз, об этом я тоже не стал говорить, потому что мне хотелось ходить так с Элизабет вечно, и я боялся сделать или сказать что-нибудь такое, что преждевременно прекратило бы нашу прогулку.
Элизабет, казалось, глубоко задумалась о чем-то; я чувствовал, что лучше ничего не говорить, – и не говорил.
В холле отеля она спросила, не хочу ли я выпить с ней что-нибудь в баре, и я сказал: «Конечно» – даже прежде, чем осознал, что последняя из оставшихся у меня жизненных целей сейчас будет достигнута.
Элизабет заказала мартини «Кетель-уан» со льдом и дополнительными оливками. Я не имел представления об этом коктейле, но заказал его же.
Подали напитки, я расплатился за них кредитной карточкой отца Макнами.
Мы сидели в кожаных креслах причудливой формы; бармен принес блюдо с плитками фруктово-ореховой смеси и поставил его перед нами на маленький столик, не достигавший по высоте наших коленей.
– Будем бодренькими! – произнесла Элизабет, подняв свой бокал.
Хотя голос у нее был совсем не бодрый, я тоже поднял бокал, и мы соприкоснулись краями, совсем как показывают по телевизору.
Я пригубил напиток. В основном ощущался вкус соленых оливок, но алкоголь обжигал горло, и это было приятно.
Я впервые пил алкогольный напиток с женщиной, но оказалось, что в этом нет ничего особенного – совсем не то, что я ожидал.
Я еще раз пригубил коктейль, Элизабет сделала уже несколько глотков.
Наступило неловкое продолжительное молчание. Я чувствовал, что в Элизабет происходит какая-то внутренняя борьба.
Неожиданно она достала из сумочки оранжевый пузырек с таблетками и поставила его на стол рядом со своим бокалом.
– Что это? – спросил я.
– Это мое средство ухода.
– Не понимаю.
– Неужели?
Я помотал головой.
– Нам с Максом некуда деться. У нас нет дома, нет родственников. Я обещала брату, что на его сорокалетие свожу его посмотреть Кошачий парламент. Завтра я выполню это обещание. Но потом у нас не остается никаких вариантов. Я устала, Бартоломью, я действительно устала.
Тут уж до меня дошло, что имеет в виду Элизабет. Я схватил пузырек и сказал:
– А что, если ты переедешь жить ко мне? Вместе с Максом. Будем жить, как одна семья.
– И что ж это за семья будет?
– Самая лучшая, какая может быть, – ответил я.
Она улыбнулась и посмотрела на пол:
– Спасибо, но ты просто стараешься меня утешить.
– Чем это плохо? Как знать, может быть, все, что произошло, – мамина смерть от рака, наша случайная встреча с Максом, наше одновременное решение поехать в Канаду, мои посещения библиотеки, где ты работаешь, тот факт, что ты отличаешься от других, и даже смерть отца Макнами, – может быть, все это было не случайно, все вело к тому, чтобы мы были вместе, втроем.
– Ты сознаешь, как дико это звучит?
– Почему? Я просто перечислил все, что случилось с нами, и сделал определенные выводы.
