— Но это… Это же…
— Увы, это так, — сказал Уваров. — В этой мясорубке мало кто уцелеет. Кого не сломают сегодня, тот сломается завтра. И поверьте, мне не за себя страшно. Мне страшно за будущее детей, которые должны будут или не верить мне, или… или я не знаю что. Вожди наши понимают, что и они не бессмертны, что будет, будет суд истории, и они сделают все, чтобы дети и внуки оболганных, уничтоженных были на этом суде не на стороне отцов и дедов. Подонки всегда, во все времена заботились о своем месте в истории и в памяти людей гораздо больше, чем нам кажется, и уж несравненно больше, чем светочи человечества. А человечество, к сожалению, верит больше пастырям Божиим, а не самому Богу… Но что-то я разговорился, к добру ли сие?.. Так о чем?.. Ах да, Фатеев и ваша работа. Если вы убеждены…
— Ни в чем я не убеждена, — вздохнула Евгения Сергеевна.
— В чем-то все-таки убеждены, — возразил. Уваров, — Например, что ваш супруг невиновен перед народом.
— Разве что в этом.
— А это главное! Что же касается работы… Что ж, соглашайтесь. Да. Возможно, это самый верный шаг. Как это ни парадоксально, вы будете защищены от множества случайностей. Не думаю, что гражданин Фатеев затеял с вами игру. Это была бы слишком сложная партия. И рискованная. У них есть более простые и более верные возможности.
— Вы действительно считаете, что мне нужно согласиться? — спросила Евгения Сергеевна, немножко удивленная столь неожиданным поворотом.
— Да, — кивнул Уваров. У него был очень усталый вид, он трудно дышал, часто и прерывисто, потом вдруг быстро встал, схватившись рукой за горло, вышел в кухню и там долго и надсадно кашлял. Вернулся он и вовсе бледный, как будто даже осунувшийся. Сел и, улыбнувшись, сказал: — Простите. А вы соглашайтесь.
— Честное слово, не знаю, что и делать. Сумбур в голове.
— И я еще добавил. Вечно меня заносит куда-то.
— Наоборот, — возразила Евгения Сергеевна. — Вы помогли хоть немного разобраться, понять. Вы вот о Боге говорили. Он есть, по-вашему?
— Об этом Он только сам и ведает, — усмехнулся Уваров. — Да и зачем нам-то с вами Бог, если он подарил нам великого вождя?
— Не надо, прошу вас.
— Одни считают, что миром правит злато, другие — что любовь, а на самом деле — страх. Обычный животный страх. И ладно еще, что не всегда только за свою собственную шкуру.
Хлопнула дверь. Пришел Алексей Григорьевич.
— Ну и мороз на улице! — сказал он, поеживаясь. — Наговорились?
— Раздевайся, изопьем чайку и сгоняем партийку, — предложил Уваров.
— В другой раз, поздно уже.
— Да, поздно, — поднимаясь, сказала Евгения Сергеевна. — Извините за беспокойство, Кондратий Федорович.
ОФОРМЛЕНИЕ прописки заняло всего несколько минут. При этом начальник паспортного стола — он сам принимал Евгению Сергеевну — был вежлив и предупредителен, совсем не то что в прошлый раз.
Прямо из милиции она пошла в управление и разыскала его без труда. В Койве все официальные учреждения располагались в центре, а управление занимало едва ли не самый шикарный и заметный особняк — двухэтажный, с фальшивыми, под мрамор, колоннами у парадного входа. Издали еще можно было обмануться насчет этих колонн, а вблизи и неопытный глаз заметил бы сразу, что они бутафорские и поддерживают, если вообще поддерживают, всего лишь легкий козырек над входом. Зато вывеска была действительно из настоящего черного мрамора.
Снаружи, как это было бы естественно предположить, часового не было. Евгения Сергеевна, робея, вошла в здание. Часовой стоял внутри, в просторном вестибюле. Однако первое, что бросалось в глаза, был не часовой, а бюст Ленина на высоком пьедестале, обтянутом— в сборку — красной тканью, и над ним плакат: «ПОД ЗНАМЕНЕМ ЛЕНИНА, ПОД ВОДИТЕЛЬСТВОМ СТАЛИНА — ВПЕРЕД, К ПОБЕДЕ КОММУНИЗМА!»
— Вы к кому? — чуть наклоняя винтовку с примкнутым штыком, как бы загораживая проход, спросил часовой.
— К товарищу Алферову.
— Второй этаж, комната девять, от лестницы направо, в самый конец коридора, — скороговоркой отчеканил часовой и вернул винтовку «к ноге».
— Благодарю, — сказала Евгения Сергеевна, подумав мимоходом: зачем же часовой, если никакого пропуска не требуется?
По дворцовой, веером, лестнице она поднялась на второй этаж. Разыскала девятую комнату и постучалась. Женский голос пригласил войти. Она вошла. Как и во всех приемных всей страны, здесь вдоль стены рядком выстроились несколько стульев, в углу у двери — вешалка, на которой висели шинель и полушубок, а у окна за столом сидела хозяйка приемной — пожилая женщина в очках. Она вопросительно смотрела на Евгению Сергеевну.
— Мне к товарищу Алферову…
Справа была обитая дерматином дверь.
— Он вас приглашал?
— Да, он знает о моем приходе. — Евгения Сергеевна решила так: если не знает, то есть если Фатеев не предупредил, тогда она повернется и со спокойной совестью уйдет. Значит, не судьба.
— Проходите, пока он на месте, — неожиданно просто разрешила женщина. И указала на обитую дерматином дверь.
— Прямо так?.. — растерялась от удивления Евгения Сергеевна. Господи, мысленно сказала она себе, здесь, кажется, все бутафорское — и колонны, и часовой, и даже секретарша-
Полковник Алферов разговаривал по телефону. Он показал глазами на стул. Евгения Сергеевна осторожно присела. Она не посмела откровенно оглядеться, хотя и заметила краем глаза портрет Сталина в багетовой раме, висевший напротив письменного стола. И вспомнила, что в кабинете Фатеева висит портрет Дзержинского, и не напротив стола, а в простенке. Здесь в простенке висел барометр. Еще она обратила внимание — благо озираться для этого не потребовалось— на добротный, до зеркального лоска натертый паркет и широкую ковровую дорожку.
— Выполнить и доложить, — заканчивая разговор, сказал в трубку Алферов и, положив ее на аппарат, поднял голову: — Слушаю вас.
Евгения Сергеевна как-то невольно встала:
— Моя фамилия — Воронцова. Я насчет работы.
— Сидите, сидите, — махнул рукой Алферов. — Евгения Сергеевна, кажется?.. Нам требуется старший бухгалтер, мне рекомендовали вас. — Она отметила, что Фатеева он не назвал. — Место работы в этом здании. В курс дела вас введет начальник финотдела майор Силаков. Остальное… — Он встал, подошел к двери и, открыв ее широко, распорядился: — Зоя Казимировна, пригласите Силакова. — Вернувшись на место, сказал: — Придется заполнить анкету и выполнить кое-какие формальности. Пишите все так, как есть. Анкету выдаст Зоя Казимировна. Ей же и сдадите, когда заполните, она поможет. Еще у вас возьмут подписку о неразглашении. Старайтесь поменьше вступать в разговоры, не имеющие отношения к вашим служебным обязанностям. У нас так принято. А вне стен управления лучше вообще ни с кем не говорить о работе.
— А где работаю, это можно говорить?
— В Койве трудно скрыть место работы. Сама по себе ваша работа не является секретной. За редким исключением. Численность, штатное расписание… Многие думают, что в нашей системе работают какие-то особенные люди. А у нас работают и служат обыкновенные граждане. Разные, как и повсюду. Кто-то должен работать и здесь. Кто-то должен убирать мусор, который, по существу, есть не что иное, как отходы жизнедеятельности общества…
Евгения Сергеевна вздрогнула при этих словах и опустила глаза. Она понимала, что именно хотел сказать Алферов, понимала, что по-своему он прав, и тем не менее слушать это было ей неприятно, больно было слушать. Ибо, говоря об отходах, он, хотел этого или нет, имел в виду и ее мужа.
— Бандит, вор, убийца, дезертир — это действительно преступники, — продолжал Алферов, — и даже не отходы, а отбросы. Они преступили закон.
— А… — Она подняла глаза и испытующе посмотрела на Алферова, сказав себе, что, если он уйдет от прямого ответа на ее вопрос или попытается как-то замять его, она тоже немедленно уйдет отсюда. — А как же другие?..
Алферов шумно вздохнул.
— Я надеюсь, что у нас будет время и место обсудить эту больную проблему, — сказал он. — Поработаете и сами многое поймете. А предубеждение, всякое предубеждение, — враг истины. Вину ограниченного круга людей нельзя перекладывать на всех. А мы, к сожалению, часто именно так и делаем. Можно ведь работать сестрой милосердия и не быть… милосердной. А можно работать прозектором и любить людей, любить жизнь.
— А мы с вами не договоримся до того, что можно работать палачом?..
— Это уже не работа. — Лицо Алферова исказилось в гримасе, — Если хотите, это призвание, основанное на искаженном представлении о ценностях жизни.
«Ему не откажешь в логике», — подумала Евгения Сергеевна.
Открылась дверь, заглянула Зоя Казимировна и доложила, что Силакова нет на месте.
