Глянули в окна — хлынул дождь, бурля струями по крыше и стеклам. И стало ясно — если даже крылатая машина из Саракана доберется сейчас, обратно она не пойдет — мрак стремительно окутывает склон, в тучах над зеркалом искусственного мора, ослепляя глаза, идут чередой вертикальные молнии, грянул гром, вот еще и еще…
Люди высоко в горах оказались в ловушке.
43
Неподалеку забормотал, заработал дизель, и в доме засветились электрические лампочки. От этого показалось, что за стенами в ту же секунду наступила глубокая ночь, устрашающая, с пламенем по небесам.
В тишине Васильев негромко произнес:
— Нас всегда губило пристрастие проводить совещания на природе.
Ему никто не ответил.
Ищук плеснул себе в стакан водки и, кивнув Никонову, выпил.
— Дай-ка и мне!.. — взяв телефонную трубку у губернатора, Тарас Федорович набрал номер. Но в микрофоне только шипело. — Ни хрена себе!..
— Гроза пробежит — восстановится, — успокоил его с улыбкой Никонов.
Но все мы, наверное, сейчас с затаенным страхом думали об одном: как же сюда летит и долетит ли губернаторский вертолет из Саракана, а если долетит, вернемся ли мы вниз, на «дно», живыми. А может быть, надо было переждать? Может быть, не надо было вызывать? Может быть, летчики сами сообразят и повернут назад?
— Когда ничего невозможно поделать, — хмыкнул Ищук, — надо хоть удовольствие получить. Так говорят женщины. Давайте по кругу, у кого какие хорошие анекдоты? Я могу рассказать первым. Устроился мужик на завод. А на следующий день попал в больницу. Приходит друг: «Що случилось-то?» — «Да захожу в цех, кричу напарнику: Вася, кинь мне ключ на двадцать семь!» — «Ну и що?» — «Да знал бы я, что там столько Вась…»
Никто не засмеялся. Со страшным хрустом, аж содрогнув землю, ударила молния совсем близко, кажется, в кедр — что-то полыхнуло во мраке, рассыпалось и померкло. И еще раз словно кто дернул за угол дом — бутылки на столе и рюмочки попадали, покатились, зазвенели.
— Стихия, — буркнул Бойцов, спокойно поднимая и ставя на место посуду. — Я такую грозу видел однажды во Вьетнаме. Но там-то все время жарко.
— Да и нынче в Сибири погодка дает угля, — еле слышно откликнулся Семикобыла. Он хрипло дышал, обтирая платком лицо.
Васильев, с бесстрашным, слегка насмешливым лицом, отошел к самому окну, прильнул к стеклу, взирая на фейерверк природы. Хрустов поднялся и снова сел, обреченно замер — итак, он не сможет, никак не сможет в ближайшие часы попасть к сыну и к жене. Господи, ведь эта гроза уже и до Виры докатилась?
— Связи нет? — спросил он у Владимира Александровича.
Маланин включил трубку и, посмотрев на экранчик, выключил.
Хрустов пробормотал:
— Это все за грехи наши.
— Да какие у тебя грехи!.. — вдруг зло откликнулся Сергей Васильевич.
— Есть, много… ты прекрасно знаешь.
— Да пош-шел на хер!.. — Сергей Васильевич, с грохотом уронив стул, метнулся на выход, повернул назад и принялся бегать от окна к окну. — Ну давай, падла, вали скорей отсюда!.. Сейчас, господа, полетим.
Гром сотряс весь горный склон, и одна из трех лампочек под потолком взорвалась.
Хрустов вскочил со слепыми глазами:
— Мы никуда не улетим!.. Нас здесь сожжет небо!.. — И вскинул руки. — Жги, жги нас!..
Альберт Алексеевич молча поймал его за руку и остановил возле себя. Только головою покачал.
— Но ведь правда! — заскулил, приникая к нему, Лев Николаевич. — Чем мы тут занимались?! А там сейчас, может быть… а у моей Гали аритмия, систолы…
— Тебе не систолы — тебе сиську надо! — заорал Никонов. — Замолчи! У моей Таньки тоже… глаза болят… давление… но от имени рабочего класса должны были…
Сверкнула страшная, буквально рядом на поляне, молния, и, показалось, гром повернул дом, как детскую карусель на оси.
Маланин пригнулся и, оглядываясь на окна, тыкал в кнопки телефона.
— Алло?.. Алло?.. — Но связи по-прежнему не было. Трубка трещала.
— Ты ее совсем отключи, — посоветовал, наливая себе еще водки, Ищук. — Еще шарахнет по наводке, как Дудаева шарахнули ракетой. Принцип тот же.
— Налейте и мне!.. — тихо попросил Семикобыла. И поднялся, и шатаясь, как на палубе в шторм, семеня подошел к Васильеву и Хрустову, обнял их:
— Ребята… даже вот так рад был увидеться с вами… Алексей, а ты чего?
Бойцов кивнул, приблизился к друзьям, стал медленно читать:
— Стихи Заболоцкого:
Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница,
Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой.
Всё труднее дышать, в небе облачный вал шевелится,
Низко стелется птица, пролетев над моей головой.
Я люблю этот сумрак восторга,
эту краткую ночь вдохновенья…
— Ты стал какой-то равнодушный!.. — зло бросил Никонов.
Алексей Петрович, не глядя на него, помедлил и продолжил:
— Человеческий шорох травы,
вещий холод на темной руке,
Эту молнию мысли и медлительное появленье
Первых дальних громов —
первых слов на родном языке…
Так из темной воды появляется в мир
светлоокая дева…
— С-сука!.. — воскликнул Никонов, грозя небесам кулаком.
Бойцов прервал чтение, отвернулся к окнам. Хрустов вдруг нервно засмеялся:
— А я вспомнил, Альберт Алексеевич, как меня арестовали тогда, в семьдесят восьмом году. По моей же просьбе. У милиционеров тогда не было КПЗ, отгородили угол кроватями…
Васильев молча обнял его.
— Я лично не был виноват, но кто-то должен был ответить за случившееся?..
— Перестань, — ласково сказал Альберт Алексеевич. — Я должен был за всё ответить… и, кажется, немного ответил. Можно так сказать: «Немного ответил?» Что думает историк?
Я кивнул и подошел ближе к дорогим мне людям.
Никонов держался в отдалении, глядя исподлобья, победитель, но совершенно чужой отныне человек. Впрочем, старые узы дружбы еще не отлипли, притягивали и его, и он, делая вид, что ничего особенного-то и не произошло полчаса-час назад, крикнул:
— Йотыть, пусть сверкает! Мы не боимся! Всё будет путем, как говаривал Иван Петрович!
И снова гром потряс землю. И мы снова все замолчали.
Такого тяжелого ливня, да с невероятной, многочасовой грозой в Саянах не помнил никто.
Семикобыла, отсев от сверкающих окон подальше в угол, как провинившийся школьник, с лицом белым, как тарелка за стеклом шкафа, время от времени неловкой рукой крестился.
Ищук, вконец пьяный, безмолвствовал, положив волосатые ладони на стол и уставясь мутным взглядом в рюмку.
Васильев тоже сел, он молчал, выпрямясь, прикрыв глаза, лицо его, темное, почти черное, ничего сейчас, казалось, не выражало.
Бойцов ушел на крыльцо, в гул дождя, стоял там, под навесом, курил, вдыхая банный дух жаркой грозы. Я последовал за ним, горюя, что не могу сообщить жене, что жив. Наверное, беспокоится.
— Красиво, — сказал Алексей Петрович и протянул руку под дождь.
Из дома выскочил Хрустов, вцепился в локоть Алексея Петровича:
— Лешка, не надо дальше…
— Ты чего?.. — удивился тот.
— Я ничего. А ты чего?..
— Ну, тогда ладно. — И Хрустов, путаясь в словах, смеясь и утирая глаза, напомнил мне и самому Бойцову, как однажды Алексей на спор во время летних громов (это уже после описанных в летописи событий) вскарабкался по пожарной лесенке на крышу Дома культуры и стоял там, среди ослепительных молний, в одних плавках, босой и, размахивая руками, срывая голос, кричал стихи Маяковского, обращенные к Богу: «Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою отсюда до Аляски!..»
— Я сегодня уважаю все живое, — мягко ответил Бойцов. — Никому нельзя грозить. Это уже не по совести.
Выбежал Маланин с телефонной трубкой, сверкая заячьими зубками, он вопил:
— Подлетают!.. Я, кажется, поймал… они рядом…
О чем он?! Неужели про вызванный в Саяны вертолет?!
— Подлетают!..
Непостижимо! Как может лететь в такую погоду вертолет? Перепады давления могут его просто разломить, как сухой прутик? Не говоря уже про то, что молнии вокруг…
Но что это?! Боже!.. В рокоте грома возник посторонний, как бы жестяной звук — это неподалеку пробирался, тарахтел там, в низине, над зеркалом искусственного моря некий комочек с мигающим красным светом.
— Это они!.. Сюда!.. — замахал руками Владимир Александрович, выбегая под дождь и сразу сделавшись с ног до головы мокрым. Но разве увидят? Они скорее увидят свет в окнах…
— Сюда!.. Сюда!..
— Эй!.. Эй!..
Появившиеся на крыльце соседнего дома-сауны егеря выстрелили из двух ружей в небо.
— Но что это?!
