Жюли тянется к Сандеру, он отодвигается от нее, но она все равно притягивает его к себе и что-то шепчет на ухо. Он пожимает плечами, шагает через порог и останавливается рядом со мной. На спине висит ранец. Если бы не каникулы, у Сандера в ранце сейчас лежали бы хрестоматия, учебник по математике, тетрадь и альбом для рисования.
Сегодня ему разрешили положить в ранец то, что ему захочется. Там лежат пробка, термос, пакетик с конфетами, мишка по имени Бьорн, толстая книжка об истории норвежского футбола, фотография Уле Гуннара Сульшэра, шарф болельщиков команды «Манчестер юнайтед», зеленая папка с пластиковыми отделениями, сто тринадцать футбольных стикерсов и фотография в рамке: Сандер вместе с Александром и Жюли стоит на лестнице перед красным домиком в Вэрмланде — солнечный день несколько лет назад.
Все готовы к отъезду.
— Да, теперь, наверно, пора, — неуверенно говорит Жюли, глядя вслед Сандеру. Он уже ушел. Пошел в гостиную, уселся на пол и принялся распаковывать ранец.
— Иди-иди, — отвечаю я. — Ты же сама знаешь, что все будет в порядке. Скучать не будем. Иди, а то на самолет опоздаешь.
— Я вечером позвоню. Даже если совсем поздно приедем.
— Ну все, теперь тебе придется бежать бегом.
* * *
— Знаешь, какая разница в футболе между профессионалом и суперзвездой?
Я лежу на диване и дремлю. Сквозь окна в гостиной пробивается тусклый зимний свет. Люблю спать при таком освещении.
Сандер стоит рядом и смотрит на меня, он хочет о чем-нибудь поговорить.
Сначала он несколько раз тяжело вздыхает. Затем шуршит бумагами на столе. Играет в футбол, гоняя по комнате безымянного мишку вместо мяча. Затем снова подходит ко мне и смотрит.
— А знаешь, какая разница между профессионалом и суперзвездой?
— He-а, не знаю, — зеваю я.
— А ты бы кем хотела быть — суперзвездой или профессионалом?
Я открываю глаза. Смотрю на часы. Теперь Сандера можно будет уложить в кровать через восемь часов.
— Я бы хотела быть суперзвездой.
— Ну и зря.
— Почему это?
— Лучше быть профессионалом.
— Думаешь? Мне казалось, что суперзвезда лучше.
— Нет, — говорит Сандер. — Может, ты все-таки хочешь быть профессионалом?
— Хочу.
— Петер Шмайчел — профессионал.
— М-м-м.
— И Уле Гуннар Сульшэр — тоже.
— Ага.
— И Рональдо, Райан Гиггз и Дэвид Бекхэм.
— Понятно.
— А Деннис Бергкамп — просто суперзвезда, но я его больше всех люблю.
— Ты точно уверен, что профессионалы лучше суперзвезд? Мне всегда больше нравились суперзвезды.
— А ты, вообще, что-нибудь знаешь о футболе? — с сомнением в голосе спрашивает Сандер.
— Нет, Сандер, почти ничего.
— Тогда я могу показать тебе мои футбольные стикерсы.
Я глажу его по голове. Сандер не уворачивается.
— Неси их сюда, на диван, тут посмотрим.
Сандер достает свою зеленую папку. Он говорит, что дома у него тоже есть много стикерсов, они лежат в специальной коробке, он даст их мне посмотреть как-нибудь в другой раз. Сандер садится ко мне на кровать, раскрывает папку.
— А когда мама с папой позвонят?
— Вечером. Когда прилетят. Обещали до одиннадцати. Но ты уже будешь спать.
— А можно мне не ложиться, пока они не позвонят?
— Даже не знаю. Наверно, нет.
— Ну пожалуйста.
— Нет, одиннадцать — это слишком поздно.
— А дома мне можно сколько хочешь не спать, когда каникулы.
— Не придумывай! Я была у тебя дома много раз. Так что знаю не хуже тебя, что тебе можно, а что нет.
— А вот позапозавчера мне разрешили не спать до пятнадцати минут первого.
— Потому что было Рождество.
— Ну пожалуйста!
— Посмотрим.
— Карин, ну пожалуйста, ну скажи сейчас, а то буду ходить все время и думать, разрешишь или не разрешишь.
— В десять часов я буду смотреть по телевизору один фильм.
— Мы можем посмотреть его вместе.
— Это фильм для взрослых.
— А я и раньше фильмы для взрослых смотрел.
— Ладно, уговорил! — Я хлопаю в ладоши. — Будь по-твоему! Можешь не спать, пока они не позвонят. Но после этого сразу в кровать. При одном условии: перед тем как начнется фильм, ты наденешь пижаму и почистишь зубы.
— А сколько сейчас времени?
— Пять минут первого.
— Это, значит, сколько часов осталось до того, как мне надо спать?
— Не знаю. Много.
— Ура! — кричит Сандер, хлопая в ладоши.
Мы сидим на кровати и рассматриваем стикерсы.
— Когда смотришь стикерсы, можно многому научиться, — серьезно говорит Сандер.
— Да, но не обязательно же всегда чему-то учиться, — возражаю я.
— Не-ет. Мама говорит, что это здорово — узнавать что-то новое про разные страны и все такое.
— Да. Конечно. Тут уж с мамой не поспоришь.
— А ты что, хочешь с мамой спорить?
— Нет, Сандер. С мамой я спорить не собираюсь.
— Знаешь, сколько у меня стикерсов?
Я отрицательно качаю головой.
— Сто тринадцать! Сто тринадцать только в этой папке! И дома еще есть, в коробке.
У Сандера темно-русые тонкие волосы, как у его отца. Длинная челка. Голубые глаза и маленький крепкий нос, над верхней губой по-детски отчетливая ямочка. Губы всегда немного влажные. Щеки круглые, с сухими красными пятнами. Такие же красные пятнышки на внешней стороне рук и на запястьях. Смазать их кремом он не разрешил.
Руки Сандера умеют делать кучу самых разных вещей. Сандер умеет завязывать пять разных узлов, рисовать флаги почти всех стран мира, наливать в стакан сок, резать хлеб и делать бутерброды, даже ставить заплатку на брюки. Жюли рассказывала, что, когда она плохо себя чувствует или устала, Сандер иногда гладит ее по животу. Сам Сандер любит, когда его гладят по спине. Он придвигается поближе, тяжелеет и, разнежившись, замирает.
Сандер худенький и высокий. При рождении ноги его были непомерно большими, как у Жюли. Он играет в футбольной команде. У него есть белая с синим футбольная форма.
— Может быть, победа — не главное, — говорит Сандер, закатывая глаза к потолку (мол, надо же было придумать такую дурацкую поговорку!), — но в прошлом сезоне я забил восемь голов.
Он встает с кровати и показывает, как он забил один из голов, как он легко обвел вратаря. Раз-два и готово.
В два часа мы решили перекусить. Сандер интересуется, что у меня есть в холодильнике. Я отвечаю, что там есть хлеб с отрубями, бананы, варенье, печеночный паштет, обычный сыр, чедер и молоко.
— Карин, а шоколад у тебя есть?
— Нет.
— Давай купим?
— Только не сейчас. Сначала надо поесть.
— А потом, когда поедим, сходим за шоколадом?
— Хорошо.
— А ты умеешь варить горячий шоколад?
— Умею.
— Ты молодец.
— Спасибо.
* * *
Перед отъездом Жюли сказала:
— Не знаю, что из этого выйдет. Попробуем начать все с начала, как говорится. Перечеркнем все, что было, забудем, что мы друг другу наговорили, простим. Это Александр придумал поехать в Италию. Не знаю, почему он выбрал Италию, но я согласилась — по-моему, идея неплохая. Мы туда ездили в свадебное путешествие. Только теперь это уже не медовый месяц. Боюсь, что у нас обоих слишком большие ожидания. Боюсь, ничего из этого не выйдет. Сначала на самолете, потом на машине, будем жить в гостинице и ждать, что экзотическая природа вернет нам любовь.
Представляю себе эту картину: сидим мы в том же самом кафе, что почти девять лет назад, и ждем. Ждем, что один из нас что-нибудь скажет, что вино будет таким же вкусным, вечернее солнце — таким же теплым, а движения рук — такими же спонтанными, как раньше. Я не исключаю, что нам почти удастся убедить себя в этом. Почти, понимаешь? Потому что пусть на какую-нибудь десятую долю секунды, но мы обязательно вспомним о том, что все это в прошлом. Все изменилось. Что мы лишь делаем вид. Десятой доли секунды хватит, чтобы увидеть себя со стороны и понять, что наши слова стали пустыми, вино — безвкусным и пресным, солнце — прохладным, а движения рук превратились в слабые рукопожатия, что мы похожи на двух солдат, которые, видя бессмысленность сопротивления, берутся за руки со словами: не пора ли остановить кровопролитие?
Может, лучше вообще не вспоминать ни про какую любовь?
Однажды папа сказал, что благополучный брак состоит из двух вещей: крепкая дружба и здоровый секс.
Жюли смеется.
— Ну откуда папе знать, что такое благополучный брак? Сначала у него была какая-то женщина, которая родила ему сына, потом наша мама, которая родила нас с тобой, а потом Ингеборг. Все не как у людей.
К тому же мы с Александром никогда не были друзьями. Мы любили друг друга. Были довольно близки. Но при чем тут дружба?
Недавно я читала роман, который называется «История одного одиночества». Теперь это у меня настольная книга. Я возьму ее в Италию, буду читать Александру и, наверно, буду злиться на него, что он засыпает, не дослушав до конца очередную главу, так же, как он раздражается, что я обрываю его на полуслове и договариваю за него фразу. И так все время, понимаешь? Все время! «Ну почему ты не можешь стать другой!» — «Почему ты не можешь стать таким, как я хочу!»
