— Нукай, на лошадь, а не на меня. И чего ты взял, что я деньги давал? — с раздражением спросил Ивлев, — я не сентиментальная барышня, а бизнесмен.
— Да? — протянул я, — А скажи-ка бизнесменский господин-товарищ, откуда ты вообще про Виктора Петровича узнал? Ты же в контрразведке работал, к диссидентам отношения не имел, рассказать тебе о нем только твой работник мог, и только в том случае если бы от тебя помощь бы потребовалась. Давай колись чекист! Облегчи душу.
— Ты что поп? — Ивлев разозлился, — чего ко мне в душу лезешь. Вот хрен тебе а, не исповедь, — Ивлев показал мне хорошо известную комбинацию из трех пальцев, — и жаргон брось, словечки типа «колись», тебе не к лицу. — Слил раздражение, успокоился, усмехнулся, хмыкнул, — Знаешь, а я бы тебя в контрразведку, взял работать, умеешь версии строить.
— Нет, не для меня эта работенка, — я, чуть передразнивая его, хмыкнул, — у меня и своих грехов за глаза хватает. А с вами и последнюю надежду на райские сады и прекрасных гурий потеряешь. Ты мне лучше про Ефимова расскажи, Леша то мне не все поведал.
— Самое главное он тебе рассказал, а технику нашей работы, извини, я раскрывать не собираюсь, — Ивлев с тоской смотрел на мою сигарету, шевелил ноздрями, аромат табачный ловил.
— Закуривай, — протянул ему пачку, — не мучай себя.
— Изыди сатана, — замахал руками Ивлев, творя святой крест, — даже и не надейся, не предам КГБ ради сигареты.
Мы оба рассмеялись, напряжение, бывшее в начале встречи прошло. Сатана, убоявшись крестного знамения, изошел, сигарету я потушил. Деликатный официант, появился на пороге. Выслушал распоряжение Ивлева, испарился. Через несколько минут снова материализовался, с кофейным сервизом и бутылками ликера. Лукавый был официант, хороший психолог, заметил, одинокий окурок, принес сигары и все аксессуары к ним. Молодец! Наверно он чаевых состояние сделает.
— День твой последний настанет буржуй, — весело процитировал Маяковского, отставной чекист — коммунист, налил себе из кофейника кофе, обрезал и закурил сигару. И стал точь в точь похож на этого самого плакатного буржуя.
— А как же, вред от курения, — кивнул я на сигару, — ты же бросил.
— Так я не взатяжку, — преувеличенно серьезно ответил Ивлев, — только для аромата и настроения. — Выдохнул ароматный дымок, хлебнул кофе, расслабился, подобрел, благожелательно разрешил, — Ладно задавай свои вопросы, по Ефимову, а то смотрю тебе и водка не в радость, кофе не пьешь, мучает тебя бес любопытства, ох как мучает.
— Почему Григошин предупредил Ефимова, что подтолкнуть его хотел, это так по плану, было? — начал задавать я давно подготовленные вопросы.
— Нет, это его личная инициатива была, по другому Ефимов, умер бы в результате «несчастного» случая. А так Григошин, по своему конечно, ему свое уважение продемонстрировал. Мы знали об этом, но промолчали, в рапортах, о встречи Джеймса и Григошина не сообщали. Я и сейчас думаю, что прав Григошин, в конце концов, Джеймс не предатель был, он своей стране служил. А это всегда заслуживает уважения.
— Почему обыск у Ефимова делали, через десять дней после его смерти, зачем это надо было, он же весь компромат уничтожил?
— Дураки выслужиться хотели, я же тебе говорил, что у нас полно партийных выдвиженцев было, вот они после драки и решили кулаками помахать, погнали пену с обыском. Только ничего не нашли.
— А откуда слухи пошли, о шпионаже?
— Круг ученых и писателей, он узкий в то время был, кто — то из наших, ради «красного словца», в их среде проговорился. Да и обыском много напортачили, а шила в мешке не утаишь, вот слухи и поползли. Да и надо было, как-то объяснять, почему Ефимова печатать перестали, а тут слухи гуляют, никто вопросов и не задавал, боялись в пособники угодить. Только друг Ефимова писатель Казанкин, напрямую в Политбюро обратился, требовал разъяснений. Ему ничего не значащей отпиской ответили, дескать, идет следствие, оно выяснит все обстоятельства дела.
— А как вообще так вышло, что полвека, никто ничего не заподозрил, ведь шла серьезная утечка, и КГБ не могло об этом не знать?
— Знали, искали, даже сажали, — Ивлев поморщился, задавил сигару в пепельнице, с горечью продолжил, — Тебе Леша говорил, что в сорок пятом, английскую агентурную сеть вскрыли? — Я утвердительно кивнул, — так вот, тогда сообщения расшифровали, круг лиц имеющих доступ к изложенной там информации очертили, Ефимов там отсутствовал, месяц наблюдение вели…, а потом, — Ивлев безнадежно махнул рукой, — Начальство стало давить, а подать нам английского резидента! А то ваши головы полетят! Вот всех кто в списке был, и взяли. Допрос с пристрастием провели, и сразу трое признались, что они эти самые шпионы и есть. Так то. А утечка не прекращается, дальше пошли головы лететь. С пятьдесят третьего, после смерти «отца народов», головы уже не летели, но людей под подозрением держали, доказать ничего не могли, так карьеры людям ломали, от серьезной работы отстраняли. Понимаешь, основа работы контрразведки это анализ, а шпионы и предатели, они почти всегда на трех этапах ловятся: первое — данные об утечке, такие данные, как правило, от своей разведки получают; второе — доступ к информации, по которой идет утечка, это уже контрразведка определяет, кто такой доступ имеет; третье — способ передачи информации, тоже контрразведка вычисляет. Так вот Ефимов в этом плане уникум был, прямого доступа к данным не имел, информацию через книжки передавал напрямую, без посредников, взять его на связи было невозможно, да никто и не думал, что и так можно. Сам был весь из себя положительный, любимец руководства страны, вне подозрений. Так и работал. Куда там до него, всяким агентам с двумя нулями. Были у него и экстренные каналы связи, один мы вскрыли, про остальные не знаем.
— Дима, объясни мне вот что, Джеймс полвека нелегалом в СССР работал, информацию добывал, исключительной важности, так почему об этом успехе, Служба ничего не говорит, Джеймсу уже повредить нельзя, а для их престижа это большое бы значение имело!
— Ты так уверен? — улыбнулся Дима Ивлев, — что история Джеймса, повысила бы их, престиж? — Я кивком головы подтвердил, да уверен. Ивлев веско, мотивированно объяснил, — Для любой разведки, престиж заключается не только в качестве и количестве получаемой информации, но и в том, что она своих сотрудников, не бросает и не предает. Служба, Джеймса сдала, предали его, даже попытки не предприняли его вытащить, на его провале, хотели нам «свинью» подложить. Нет, в этом они никогда не признаются. Кто — же после этого с ними сотрудничать будет? Они все больше о предателях шумят, о таких как Гордиевский и Резун, подчеркивают, как хорошо им после измены живется. Как бы говорят, не бойтесь, продавайте Родину, вам у нас хорошо будет. О том, как они агентов сдают, помалкивают, а кроме Джеймса, таких случаев полно было.
— Последний вопрос, лет много прошло, скажи, если знаешь, что с нашим разведчиком стало, который про Рикки сообщил?
— Тоже, что и с Ефимовым, — Ивлев отодвинул чашку с кофе, налил себе воды, выпил, после паузы, сообщил, — Сдал его генерал Гордиевский, вот уж кто тварь, так тварь, много он наших ребят угробил. Гадина! Тот сотрудник, про которого ты спросил, он уже из Службы ушел, на пенсию, ему наши предлагали в Союз перебраться, отказался. Деталей особых не знаю, но ему, люди из Службы предложили на выбор, или скандальный процесс, пожизненное заключение, клеймо предателя и позор для его близких, или он сам этот вопрос решает… Вот он его и решил. Его семью британцы тоже трогать не стали, и огласки не допустили.
Ивлев, как потускнел от воспоминаний, состарился, ничего в нем от озорного, бойкого мужичка, удачливого бизнесмена с буржуйским видом смаковавшего сигару, не осталось, видавший виды, битый жизнью пожилой мужик, сидел передо мной, смотрел в сторону, не на мои вопросы отвечал, свою жизнь вспоминал. Да не веселый у нас ужин получился.
* * *
«Вот эта улица, вот этот дом, вот эта барышня, что я влюблен…» — я навевал песенку из почти забытого фильма, и нашел и эту улицу, и этот дом, и даже ту подворотню, в которой Торшин дрался, защищая Машу.
До поезда оставалось много времени, и я подгоняемый не осознанным любопытством, шел посмотреть на принцессу, по чьей любви прокатилась та давняя история и раздавила ее. Зачем? Да не знаю! Про Ефимова — Джеймса, я почти все, что меня интересовало, выяснил. И куда это я прусь, столько лет прошло. А вдруг принцессе будет интересно узнать, что стало с рыцарем, а может и зря буду ворошить золу воспоминаний. Выставит меня принцесса вон, и будет права, что ж, если даже и так, не обижусь, нечего в чужие души лезть.
Добротной сталинской постройки, отделанный по фасаду гранитом дом, дверь в подъезд с кодовым замком, она так и говорит: «Пошел вон, ты здесь чужой!» Что, верно, то верно. Дверь без скрипа отворилась, вышел дородный мужчина, а я, пользуясь моментом, мимо него шмыгнул в подъезд.
