— Даже здесь?
— Я в этом сомневаюсь. Хотя кто знает? Что это, Масуэлл-Хилл?
— Арчуэй.
Открыв окно, она крикнула:
— Эй, слушайте все… со мной сидит писатель Каллис Райт! Да, это он! Сегодня он со мной!
— Спасибо.
Она подняла стекло.
— Завтра мы посмотрим в светской хронике, не устроят ли тебе выволочку.
Она опустила стекло и на этот раз принялась сигналить, чтобы привлечь внимание. Как бы то ни было, они застряли в пробке. Со стороны могло показаться, что они ссорятся. Рассерженная женщина наполовину высунулась из машины, указывая на кого-то внутри, пытаясь привлечь на свою сторону пассажиров других машин.
Он устроился на пассажирском сиденье, наблюдая за ее неуемной энергией, непринужденностью, с какой она, вздернув юбку к коленям и с ворчанием рванув на себя ручной тормоз, выскочила из машины. Теперь она, размахивая руками, стучала по грязной крыше машины.
Позже он вспомнит и другие эпизоды — когда она пыталась прогнать его осторожность, смягчить встревоженный взгляд. Заставив его танцевать на темной европейской улочке под маленький кассетник, который она прижимала к его уху. «Бразилия». Запомни эту песню.
Он пел вместе с ней на той парижской улице, а их ноги выделывали па на нарисованном очертании собаки.
Он сидел, вжав спину в сиденье, в окружении автомобилей и смотрел сквозь дверцу машины на ее торс, пока она кричала и колотила по крыше. Ему казалось, что он заключен в лед или металл, а она колотит по поверхности, чтобы добраться до него и вызволить. Энергия ее взметнувшейся одежды, ее дикая улыбка, когда она снова забралась в машину и поцеловала его, — эта женщина могла бы его освободить. Но он был женат и уже отдал свое сердце в залог.
В конце концов она покинула его в мотеле «Пальма» в Боррего-Спрингс. Не оставив ему ничего. Только кровь, черную, как ее волосы, и комнату, темную, как ее кожа.
Он лежал в темноте, глядя, как подергивание мышцы на плече приводит в движение нож. Его медленно уносило в забытье — как лодку без весел. Всю ночь он слышал еле слышное тиканье гостиничных часов. Он боялся, что биение его крови вдруг остановится, что стук по крыше машины, когда она рвалась к нему, прекратится. Время от времени мимо проносился грузовик, свет фар скользил по стенам. Каллис боролся со сном. Обычно он не любил сдерживать себя. Когда он писал, то погружался в текст, как в воду, и давал себе волю. Писатель превращался в акробата. (Запомнит ли он это?) А если не в акробата, то в жестянщика, несущего сто кастрюль и сковородок, куски линолеума и проводов, и колпачок на сокола, и карандаши и… ты таскаешь их годами и постепенно вводишь в скромную маленькую книжку. Искусство упаковки. А потом он снова будет расчищать болота. Вот так пишутся книги, Анил. Ты спросила меня: «Как?» — спросила: «Что для тебя самое важное?» Анил, я расскажу тебе…
Но она сидела в ночном автобусе, выезжавшем из долины, закутанная в серую накидку — что-то среднее между плащом и пончо. Ее глаза в нескольких дюймах от окна вбирают очертания деревьев. О, он знал этот взгляд, означавший перегруппировку сил перед боем. Но это произойдет в последний раз. Второго раза не будет. Она это знала, знал и он. Их жизнь, полная любовных стычек, попытки расстаться, худшие и лучшие моменты — все воспоминания рассмотрены, как на ярко освещенном лабораторном столе в Оклахоме; автобус в тумане карабкается в гору, минуя маленькие городки.
Когда похолодало, Анил съежилась, но глаза смотрели не мигая, она не собиралась упустить ни одной подробности их последней ночи. Она предпочла сосредоточиться на их взаимных прегрешениях, их ошибках. Она хотела убедиться только в этом, хотя понимала, что впоследствии появятся другие версии их рокового романа.
Не спали только она и водитель. Она видела зайца. Слышала глухой стук столкновения ночной птицы с автобусом. В салоне было темно. Пять дней она будет разбираться в своем письменном столе, а потом улетит на Шри-Ланку. Где-то в сумке у нее валялся список всех телефонов и факсов, по которым с ней можно будет связаться на острове в следующие два месяца. Она собиралась дать его Каллису. Она обозрела всю его гребаную жизнь, засевший в нем страх, любовь и утешение, которые он боялся от нее получить. И все же он был для нее волшебным замком, полным великолепных помещений, неисчерпаемых возможностей, необычайно воодушевляющим.
Автобус поднялся над долиной. Она не могла уснуть, как и он. Она хотела продолжать войну, как и он. Как мог он спать в ту ночь, когда ее имя стояло между ним и его женой? Она, словно тень, присутствовала даже в нежнейших отношениях этой пары. С нее довольно. Быть пылинкой или отзвуком, быть компасом, которым он пользуется лишь тогда, когда необходимо выяснить ее местонахождение.
И с кем он будет разговаривать в полночь через семь часовых поясов? Как с камнем в храме, который священники используют для исповеди. Что ж, теперь у них обоих нет будущего. Им остается только избегать прошлого.
Анил не умела петь, но знала слова и чувствовала ритм.
Oh, the trees grow high in New York State,
They shine like gold in autumn —
Never had the blues whence I came,
But in New York State I caught'em.[23]
Она произносила строки шепотом, склонив голову к груди. Autumn. Caught'em. Одна рифма так и льнет к другой.
Анил с Саратом выяснили, кем был Моряк, на третьей графитовой шахте. Его звали Руван Кумара, он был сборщиком пальмового сока. После того как он, сорвавшись вниз, сломал ногу, он стал работать на местной шахте, и жители деревни помнили, когда его схватили чужаки. Они спустились в штольню, где работали двенадцать человек. Они привели с собой виллу — кого-то из местных жителей с джутовым мешком на голове, в котором имелись отверстия для глаз, — чтобы, оставшись неузнанным, он мог указать на тех, кто сочувствовал мятежникам. Виллой называли чудовище, привидение, которым пугали детей. Он указал на Рувана Кумару, и того увели.
Теперь у них имелась точная дата похищения. Вернувшись в валавву, они начали планировать следующий шаг. Сарат полагал, что они по-прежнему должны соблюдать осторожность и собрать больше улик, иначе их работу могут отвергнуть. Он вызвался съездить в Коломбо и поискать Рувата Кумару в списке неблагонадежных, утверждая, что сможет его достать. На это потребуется два дня, а затем он вернется. Он оставит ей свой сотовый телефон, хотя она вряд ли сможет с ним связаться. Он позвонит ей сам.
Но прошло пять дней, и он не вернулся.
Все ее страхи относительно Сарата ожили, она вспомнила о его родственнике-министре, о его взглядах на опасность истины. Она в ярости бродила одна по валавве. Настал шестой день. Она включила телефон Сарата и позвонила в ратнапурскую больницу, но, как выяснилось, Ананды там не было, он ушел домой. Поговорить было не с кем. Она осталась наедине с Моряком.
Взяв телефон, Анил отправилась на дальний конец рисового поля.
— Кто говорит?
— Анил Тиссера, сэр.
— А, та, пропавшая.
— Да, сэр, пловчиха.
— Вы так ко мне и не пришли.
— Мне нужно поговорить с вами, сэр.
— О чем?
— Я должна составить отчет и нуждаюсь в помощи.
— Почему вы обратились ко мне?
— Вы знали моего отца. Работали вместе с ним. Мне нужен человек, которому можно доверять. Возможно, это политическое убийство.
— Вы говорите по сотовому телефону. Не называйте меня по имени.
— Я нахожусь в затруднительном положении. Мне нужно попасть в Коломбо. Вы можете помочь?
— Попробую. Где вы находитесь?
Этот вопрос он уже задавал. Она заколебалась:
— В Экнелигоде, сэр. В валавве.
— Я знаю это место.
Он повесил трубку.
Днем позже Анил была в Коломбо, в Аудитории Арсенала, располагавшейся в здании антитеррористического центра на Грегориз-роуд. Скелета Моряка с ней больше не было. В валавву за ней заехала машина, но без доктора Переры. Когда она приехала в больницу в Коломбо, он встретил ее и обнял за плечи. Потом они поели в кафетерии, и она рассказала ему о своей работе. Он посоветовал ей остановиться. Он высоко оценил ее работу, но посчитал ее опасной.
— Вы делали доклад о политической ответственности, — сказала она. — Тогда вы высказали противоположное мнение.
— То был доклад, — ответил он.
Когда они вернулись в лабораторию, возникло некоторое замешательство: скелет исчез неизвестно куда.
Теперь, стоя в маленькой аудитории, наполовину заполненной официальными лицами, среди которых были военные и полицейские, обученные методам борьбы с мятежниками, она поняла, что оказалась в сложном положении. Ей предстояло делать сообщение, не располагая вещественными доказательствами. Это могло поставить под сомнение все исследование. Анил подошла к столу, на котором лежал древний скелет, принадлежавший, вероятно, Жестянщику, и начала описывать различные методы анализа костей и идентификации скелета по профессиональным признакам и месту, где он был обнаружен, хотя ей был нужен совсем другой скелет.
