Неожиданно Людмила Пинаева подала заявление, в котором просила утвердить ее уже не старшим (такой вакансии там не имелось), а просто преподавателем физкультурного техникума «Эстафеты», расположенного в Южно-Сахалинске. Мало того, что она теряла в окладе, получала более низкую должность, но теряла все свои волейбольные перспективы — место в первой команде, в сборной. С кем она будет тренироваться? Кто ее оттуда будет вызывать на ответственные календарные соревнования? Получалось, что она одним махом ставила крест на своей карьере, и не только спортивной. Сахалинский техникум не мог, разумеется, сравниться с московским ни в каком отношении.
— Что будем делать, товарищ председатель? — спросил кадровик.
— Это черт знает что! — вскипел старший тренер по волейболу. — Снять с нее звание — вот что надо делать! Место в сборной теряем, нашу команду гробим! Девчонка! Выпороть!
— Выпороть тебя надо, — улыбнулся Монастырский, — если из-за того, что один игрок выбыл, вся команда гробится. Было бы у тебя две-три Пинаевых — и в сборной место сохранили бы. Что ж ты резервы не воспитываешь?
— Да разве вторую такую найдешь? — горестно вздохнул старший тренер.
— А ты? — обратился Монастырский к инспектору.
Тот сразу понял вопрос:
— Для нас проблемы нет. Старшего преподавателя на место Пинаевой найдем быстро. А для сахалинцев она, конечно, приобретение. Но действительно странно, почему она решилась на этот шаг. Ей сколько? — он заглянул в справку. — Двадцать шесть. Можно сказать, все впереди. Очень странно…
— Кто с ней беседовал?
— Я! — ответили все трое в один голос.
— Что говорит?
— Смеется, — негодующе ответил старший тренер. — Мне, говорит, на пенсию пора, к тетке, в глушь, в Саратов. Почему в Саратов, когда в Южно-Сахалинск собралась? Словом, говорит «хочу завязать». — Просто издевается!
— Мне, — сказал инспектор, — такую мысль преподнесла: мол, лучше быть первой на деревне, чем последней в городе. Там работа самостоятельней. Здесь все таланты известны, там можно открытия сделать, и так далее и тому подобное.
Монастырский повернулся к кадровику.
— А мне, — пожал тот плечами, — просто сказала: «Какое вам дело? Я ведь не с периферии в Москву стремлюсь, а наоборот. Так какие претензии?»
— Ясно. Когда можете ее ко мне вызвать? Завтра?
— Да хоть сейчас! Она в приемной сидит. Я велел ей приехать, — сказал кадровик.
— Предусмотрительный ты мужик, — усмехнулся Монастырский. — Давай ее сюда! Все свободны.
Людмила Пинаева, высокая, привлекательная женщина, загорелая до черноты, с забранными на затылке в тугой пучок каштановыми гладкими волосами, вошла непринужденно и, не ожидая приглашения, села напротив Монастырского.
Устремив на него выжидательный взгляд больших карих глаз, сказала:
— Здравствуйте, Святослав Ильич. Слушаю.
— Это я слушаю, Люда, — сказал Монастырский. — Говорят, ты уезжать от нас хочешь?
— Почему? От вас, — она сделала ударение на этом слове, — в смысле «Эстафеты», никуда не уезжаю. Остаюсь в обществе. Просто город другой выбрала.
— Не секрет, почему?
— От вас нет, а от других секрет, чтобы вопросами не забрасывали. Я замуж выхожу, Святослав Ильич.
Некоторое время Монастырский молчал, скрывая изумление. Сколько он ни прикидывал возможные причины ее решения, почему-то это, такое простое, ему в голову не пришло.
— Он что, в Южно-Сахалинске живет? — спросил наконец.
— Даже не в городе, — ответила Людмила, и в ее тоне ему послышалась легкая горечь.
— Как понять?
— Что ж тут понимать, Святослав Ильич? Он геолог, работает в партиях сейчас на Сахалине. Да, видимо, и на ближайшие годы там остается. Если я буду в Южно-Сахалинске, то смогу к нему наведываться, он сможет ко мне приезжать — у них там управление. Не идеальная, конечно, семейная жизнь, но лучше все же, чем если он там, а я в Москве. Вот и весь секрет.
— В Москве он не может работать?
— Думаю, что может, но не хочет. Говорит, что место геолога — в горах, лесу, поле, а не в кабинете. Когда состарится, тогда, говорит, перейдет в управление. Такая, говорит, профессия.
— А о тебе не подумал? Ведь ты же почти в сборной страны, в первую двадцатку волейболисток входишь…
— Он говорит, что волейболистка — не профессия. И ведь прав, Святослав Ильич? — Людмила устремила на него свой спокойный, внимательный взгляд.
— Да прав, конечно, — задумчиво произнес Монастырский, — но ты еще и педагог, кандидат наук. В Москве возможностей больше. И потом, сможешь совмещать с занятиями спортом…
— Это еще вопрос, где возможностей больше. Они всюду есть, надо только их использовать. По мне, так целина интересней. Ну а что касается занятий… Я и там буду играть. Не за сборную страны, так за сборную города.
— Это не одно и то же, Людмила. Здесь же интересней: матчи с сильнейшими волейболистками мира, поездки во многие страны. Чего только не повидаешь! Ты ведь в следующей Олимпиаде еще можешь участвовать…
— Знаете, Святослав Ильич, я живу на этой земле, не на той. — Она махнула рукой. — Все эти поездки — не главное. Красот на Сахалине наверняка не меньше, чем где-нибудь в Америке или Европе.
— Неужели ты не любишь свой дом здесь, игры на высшем уровне, ну уж, не знаю как сказать, большой спорт, что ли?
— Люблю, Святослав Ильич, но его больше. — Она помолчала. — А что касается дома, он будет там, где будем мы.
— Что ж, Людмила, меня ты убедила. И вообще ты права. Правильно смотришь на жизнь. Хорошо, если бы все так рассуждали. Желаю тебе счастья, а ему можно только позавидовать.
Он встал, она тоже.
— Завтра же подпишу приказ. И приеду как-нибудь — посмотрю, как ты там наш техникум поднимаешь. — Он улыбнулся.
— Приезжайте, Святослав Ильич, — Она широко улыбнулась в ответ. — Там, говорят, такая рыба! Угощу. К тому времени готовить научусь.
— Учись, дочка. — Он редко говорил это слово. — Учись. Я за тебя не боюсь. Ты научишься и других будешь хорошему учить. Прощай.
— Нет, до свидания, — сказала Людмила, выходя из кабинета своей ловкой походкой спортсменки.
А Монастырский еще долго смотрел в окно, за которым бесконечный дождь барабанил по сгорбившимся деревьям.
В те же дни Монастырскому пришлось заниматься и многими другими делами.
То на подмосковной базе случился пожар, и пришлось разбираться в этом деле, то из-за дождя сорвались легкоатлетические соревнования школьников, то Спорткомитет поручал ему важное задание. Шли совещания, заседания. Надо было выступать в учреждениях, на заводах. Немало времени занимали депутатские дела.
Иногда, в минуты расслабления, сидя в старом тренировочном костюме и разбитых кедах перед телевизором, Святослав Ильич говорил Елене Ивановне:
— Слава богу, недолго до пенсии. Вот уж отдохну! Как ты думаешь, персональную дадут? Знаешь, я тогда на все соревнования буду ходить. Не по обязанности — по желанию. Так сказать, рядовой болельщик, не начальство. Буду орать: «Судью на мыло!» — и никто это не примет за руководящее указание. Хорошо!
— Брось, Слава, — Елена Ивановна ласково гладила руку мужа. — Знаешь, что будет, когда ты до пенсии доживешь? Во-первых, ты постараешься как можно дольше от нее отбиваться. Во-вторых, когда все же уйдешь, то все равно останешься в «Эстафете» на какой-либо должности или внештатным консультантом, преподавателем — уж не знаю кем.
— Я? Никогда! — возмущался Святослав Ильич, отлично зная, что так и будет. — Нет уж! Буду спать подольше, цветы сажать, рыбу ловить…
— Как же, — и Елена Ивановна смеялась своим милым уютным смехом, — да ты и в отпуске по пять раз звонишь Ковалеву, кого-то пушишь, распоряжения даешь, отчеты требуешь. Нет, Слава, такие, как ты, на пенсию не уходят. Для тебя ведь весь смысл жизни в работе…
— И в тебе. — Святослав Ильич обнимал жену. — И в Сережке.
— Да, — Елена Ивановна изображала обиду, — посчитай-ка, сколько времени ты нам уделяешь и сколько «Эстафете».
— Так, Лена, вас двое, а их поди миллионы!
— Но у них у всех кто-то есть, а у нас ты один! По думал об этом?
Потом приходил с тренировки Сергей и, как обычно' подробно излагал события за день.
То были самые счастливые минуты в напряженной мчащейся с космической скоростью, полной радостей и огорчений, побед и поражений жизни Святослава Ильи ча Монастырского, жизни, которую он ни за что не по менял бы ни на какую другую.
Однажды, когда в семье обсуждали вопрос о пенсии («поиграем в пенсию» — шутила в таких случаях Елена Ивановна), Сергей неожиданно спросил:
— Отец, а почему спортсменам не дают пенсии? Или дают?
— Потому что пенсию у нас дают за то, что человек честно проработал много лет в своей профессии. А спорт, как тебе известно, не профессия, во всяком случае в нашей стране.
