Он резко натянул вожжи и едва успел остановить лошадь. Старик выругался на родном диалекте Фредерика. Он уже собирался тронуться дальше, ведь в Ульме задерживалось множество народу из Лотарингии, но тут заметил девушку. То, что не могло понравиться никому другому, привлекло его чрезвычайно — она была так же уродлива, как и он сам.
Фредерик слез с телеги и успокоил старика. Они долго говорили о старой родине и о том, что надеются найти на родине новой. Потом стали прикидывать, как бы заполучить место на каком-нибудь судне, и Фредерик признался, что без жены ему далеко не уехать. При этом он все время поглядывал на их дочку. Тут он вспомнил, зачем приехал в город, но попрощался, только когда старики пообещали ждать его на следующий день на том же месте. Их не пришлось долго уговаривать, очевидно, они думали о том же.
Доподлинно неизвестно, когда именно Ева, которой было не больше двадцати лет от роду, но вполне хватало рассудка, решила принять предложение Фредерика. Может быть, на улице при первой же встрече, когда заметила его взгляд, а может, только на следующий день в кабаке, куда Фредерик привел всю семью. Так или иначе, она прекрасно понимала, что в ее положении нужно принимать то, что предлагает жизнь. Уродливый мужчина в начале такого трудного путешествия и суровой переселенческой жизни был даром Божьим. И в самом деле, вскоре она опять пришла в Ульмский собор, чтобы помолиться об исполнении ее желания. Через несколько дней они нашли священника, и тот обвенчал их.
Теперь фортуна была полностью на стороне Фредерика: на деньги стариков они быстро купили места на одном из готовящихся к отплытию плотов. Вместе с шестьюдесятью остальными пассажирами — в основном тоже из Лотарингии — они ступили на борт. Две беременные женщины и целый выводок детишек, таких же тощих, как и взрослые, разместились в дощатом подобии каюты шесть футов высотой, которая была сооружена посреди плота. Корабельщик, здоровенный детина, с помощью других мужчин оттолкнул посудину от берега и медленно вывел ее на середину реки. Все дружно перекрестились, что потом приходилось делать еще не раз.
* * *
Корабельщик производил впечатление мастера своего дела, он ловко вел плот мимо песчаных отмелей и камней, которые часто появлялись внезапно и были едва заметны под водой. Миновав Ингольштадт, они поплыли сквозь высокие и густые пойменные леса, где прибрежный камыш казался сплошной блестящей поверхностью.
Аисты и утки бороздили протоки, охотясь на рыб и насекомых, а из камышей и высокой травы выплывали лебеди и лысухи. Потом русло реки сузилось, и от Вельтенбурга берега стали высокими, крутыми и лесистыми. Течение усилилось, но это было только на руку, и люди подумали, что, вполне возможно, они доберутся до цели без особых затруднений. Что все эти страшилки, которых они наслушались, выдумали корабельщики — упрямые, брюзгливые жадины, — только чтобы набить себе цену.
Некоторые даже наловили щук и карпов, но, поскольку на плоту нельзя было разжигать огонь, рыбу пришлось выбросить обратно в воду. Оставалось перебиваться пряниками, сыром и яблоками. В Регенсбурге они пришвартовались за Каменным мостом, по которому, наверное, ступал еще сам император Барбаросса, отправляясь в Иерусалим[23]. Там стояло борт о борт множество судов, и на разных языках кричали, ругались, торговались и угрожали. Шла бойкая торговля всем, что только можно погрузить на корабли: салом, вином, быками, медью и многим другим. Весь город походил на гигантский муравейник. Здесь тоже собралось много разного люда: из Гессена, Франконии, Вестфалии, и все они хотели попасть на восток, так же как лотарингцы с эльзасцами.
Два дня они прождали комиссаров, которые вручили им паспорта колонистов, разрешающие въезд в Австрийскую монархию. Фредерик выходил купить плесневелого сыра и черствого хлеба, корабельщик направлялся прямиком в трактир, а все остальные не покидали плота. Слишком велик был риск, вернувшись, обнаружить свое место занятым.
В Пассау они тоже задержались на день, пока им не выдали денег на дорогу до Вены. Три гульдена — деньги небольшие, особенно учитывая, что каждый, кто не греб, должен был заплатить корабельщику четыре. Но поскольку Фредерик проявил себя усердным и ловким гребцом, его освободили от уплаты.
Его жена не могла нарадоваться открывавшимся ей качествам мужа. Он оказался хватким человеком, и с ним ее жизнь могла быть если уж не легкой, то хотя бы сносной. И наверняка в нем достаточно мужской силы, чтобы зачать с ней нескольких детишек. Ее родители тоже присматривались к новоиспеченному зятю и одобряли выбор дочери. Должно быть, он станет крепким, а то и вовсе зажиточным крестьянином.
В Энгельхартсцеле всех заставили сойти на берег, и чиновник австрийской таможни обыскал их, раздев чуть ли не догола. Больных, увечных и неженатых тут же отправили назад, забрав к тому же почти все деньги в качестве комиссии. Так был потрачен еще один день, но ни это, ни придирки чиновников не огорчали переселенцев, поскольку они укладывались в график путешествия и до сих пор не подвергались серьезной опасности. Они уже начинали надеяться, что все пройдет гладко, хотя заранее смирились с неизбежными тяготами путешествия, обещавшего им все, чего они прежде не имели. Спокойную жизнь, процветающее хозяйство и ночи без мук голода в постели. Только лицо корабельщика стало серьезнее, а взгляд помрачнел.
Плот миновал отрезок, где река вилась между крутыми склонами, но течение было спокойным, затем, по мере приближения к Линцу, берега разгладились, так что люди могли вечером сойти на сушу, пожарить рыбу и поспать, вытянувшись во весь рост. И тогда все решили, что корабельщик просто угрюмый сыч. Если бы все так и шло, то до Вены им оставалось три дня пути. Но случилось иначе.
На ночь они высадились на песчаной отмели в протоке, набрали хворосту в лесу и разожгли костер, на котором женщины приготовили ужин. Костер горел долго, согревая путешественников. Утром стоял густой туман, и корабельщика это не радовало. Пассажиры взошли на борт, Фредерик и другие крепкие мужчины оттолкнули плот от берега и сели на весла.
Прежде чем отдать команду, корабельщик повернулся к людям, широко расставив ноги, и сказал: «Самое трудное испытание еще впереди. Скоро мы поплывем через теснину с отвесными берегами. Течение будет сильное, нас порядком потрясет. Но меня беспокоит не это. Посреди реки торчит скала, из-за которой получается водоворот. К тому же с обрывистых берегов в воду уже давно падают деревья и перекрывают фарватер. Если напоремся на такое дерево, посудина может не выдержать и о плавании придется забыть. А теперь слушайте внимательно, мужики! По моему сигналу убираете весла, а то поломаются. Нас все равно будет нести течением. Если хотите, можете молиться, но будет так громко, что Господь нас не услышит. — Корабельщик посмеялся над своей шуткой. — Но если прорвемся, то пристанем в городке Мария-Таферль у Паломнической церкви. Там и отблагодарите Господа». Он сел на корме у руля и скомандовал: «Весла в воду!»
Местами туман редел, и виднелись мирные, холмистые берега с фруктовыми садами. Ничто не предвещало опасности, к которой они приближались. Испугаться довелось только однажды, когда на мелководье сели на банку и всем пришлось спускаться в воду и толкать судно. Фредерик подгонял остальных и сам толкал изо всех сил. Когда посудина была снова на плаву, он перенес жену обратно на борт и еще много раз ходил по колено в воде, помогая старикам и детям.
Первые пороги они преодолели без особых усилий, однако река стала бурной. Течение то прижимало их к берегу, то выносило на середину потока, туда, где их подстерегали бурлящие водовороты, жаждущие затянуть судно в пучину. В тумане они то и дело переставали ориентироваться, пока внезапно не натыкались снова на берег и на множество затонувших деревьев. Все, кроме гребцов, держались за все, что можно: дети за матерей, женщины — за мужей. Когда плот опасно накренился, за борт повалились животные, тюки и один мальчик. Все они исчезли под волнами. Остальные успели удержаться в последнюю секунду.
Казалось, река пробудилась и захотела стряхнуть с себя людей, будто они ей слишком досаждали и тяготили ее. Если б Рамина жила уже в те времена, то люди знали бы, что нельзя безнаказанно тревожить реку веслами, так же как нельзя колоть ветер ножом.
Следующей свалилась за борт и скрылась в пучине старая крестьянка из окрестностей Страсбурга. Ее муж попытался ухватить ее, но не успел. Ему не хватило совсем чуть-чуть, чтобы вырвать у реки ее жертву. Но река оказалась проворнее. Третьим стал тихий мальчонка, все время державшийся за материнскую юбку. После этого — всего на несколько мгновений — показалось, что Дунай насытился, но он лишь затаился, расслабил мускулы, чтобы ударить снова. Течение успокоилось, вода, только что бурлившая, снова стала такой ровной и прозрачной, что можно было разглядеть каменистое дно. Все вздохнули с облегчением.
