— Ишь ты, папаша, соскучился как по дочке-то… — Полная женщина с круглым добрым лицом была, очевидно, тронута до глубины души. — А вы, — обратилась она к Виктории, — стало быть, бабушка Светуньке будете? А то, честно-то вам сказать, я уже запуталась, кто у вас там кому кем приходится.
— Я сама запуталась. Вы даже представить себе не можете, как запуталась… — призналась ей Вика, но Нина Ивановна, конечно, не поняла смысла ее слов.
* * *
За две недели, проведенные в Сосновом Бору, Светка успела загореть, посвежеть и, кажется, даже подрасти. Дорогу она перенесла на удивление сносно и Москвой осталась вполне довольна, но, оказавшись дома, категорически заявила, что если мы не пойдем на море, то она на меня очень обидится.
— Доня, ничего не получится. Здесь нет моря, — я не мог налюбоваться своей похорошевшей, чудом возвращенной мне дочкой.
— А вот у Нины есть, — закапризничала Светка и наморщила носик.
— И у нас есть, — успокоила ее Бася. — Сейчас я тебе его сделаю. — И она пошла в ванную.
Светка, конечно, подняла ее на смех, когда прабабушка за ручку подвела ее к большой ванне, ножками для которой служили чугунные львиные лапы.
— Ну это же не моле, — развела руками дочка, — это же ванна.
— Да, это ванна, но ты когда-нибудь видела, чтобы ванна стояла на львиных ногах?
Светка сразу же переключилась на эту невидаль, присела на корточки, внимательно изучила передние ножки, затем уползла под купель, чтобы исследовать дальние. Когда же она вылезла, в руках у нее оказалось что-то большое и железное, окутанное древней паутиной.
— А чего я нашла! — задорно сообщила она. — Это, наверное, Булатино потелял.
— Ключ! — ахнула Бася. — Нашелся!..
Немецкая пунктуальность все-таки вещь постоянная. Ровно в тот день, когда мне обещал сотрудник посольства, я получил все документы для въезда в Германию. На родину своего деда я отправился один: Светка осталась в Москве под присмотром Баси, а Юлька все еще упрямо шла к своему кладу на далеком острове. Виктория продала подлинник Айвазовского и уехала путешествовать. «Чтобы не показываться тебе на глаза», — сказала она. Ни Игорь, ни Регина больше не появлялись.
Вильгельм Лейшнер был очень любезен: он встретил меня в Зальцбурге, пригласил к себе в дом и всячески выказывал мне знаки внимания. Мы провели в городе целую неделю, занимаясь оформлением бесконечного количества документов. Мой дед оказался очень интересным человеком — в его владении были и виноградники на Рейне со своим винокуренным заводом, и пастбища на заливных лугах, и стада коров молочных и мясных пород, несколько пасек и даже речные заводи, специально приспособленные для разведения королевской форели. У Васиного избранника были и гончарные мастерские, и сервисные автоцентры, и цеха по производству мебели, и даже собственная типография. Как сказал мне Вильгельм Лейшнер, Отто фон Фриденбург не просто был владельцем всего этого богатства: он всю свою жизнь досконально изучал каждое дело.
— Было такое ощущение, что он специально не давал себе ни минуты покоя: любое свободное время — когда он не при деле — раздражало его. Вот вы увидите его сказочное владение в горах: там им столько вложено — руками, мозгами, фантазией, — что диву даешься его энергии.
Мы приземлились на вертолетной площадке, с высоты птичьего полета напоминающей маленькое ровное блюдечко. Господину Лейшнеру надо было через три часа возвращаться назад, но он успокоил меня, что до отлета он успеет в общих чертах ознакомить меня с альпийским владением деда. Когда вдали показался большой дом, стоящий у подножия горы, я ахнул: было такое впечатление, что он вырос из этой горы, что он ее продолжение, а она, гора, и есть часть дома.
— Нравится? — Лейшнер был доволен эффектом, какое произвел на меня дом.
— Такое нельзя построить, такое должно само вырасти… — сказал я.
Дом был со своим характером, в нем чувствовалась многовековая история — портреты его многочисленных владельцев смотрели на меня со стен.
«А ведь зто мои родственники», — подумал я и стал с большим интересом всматриваться в их черты. Дольше всего я простоял перед изображением своего деда Отто фон Фриденбурга — он тоже пристально смотрел на меня…
— Завтра вечером я за вами заеду, — сказал на прощание Лейшнер. — Думаю, вам будет интересно побродить здесь одному. Жаль, конечно, что с вами нет жены: вдвоем делать открытия интересней.
Я обошел весь дом и поднялся в спальню, о которой мне столько рассказывала бабушка.
Адам и Ева на мозаике с нежностью глядят друг на друга.
«Господи, — думал я, глядя сквозь стеклянный купол поразительной по красоте комнаты на усыпанное звездами небо, — это ведь рай, настоящий рай».
Я лег на кровать, словно сошедшую с иллюстрации к волшебной сказке, но долго не мог уснуть: впечатления дня держали меня в напряжении. Я подумал, что лучше бы, наверное, было встать и перейти в другую комнату — одному на таком широком ложе было не очень уютно. Оно словно специально было создано для того, чтобы делить его с любимой женщиной.
Точно услышав мои слова, дверь отворилась и в спальне появилась Юлька, почти голая, в одной только юбочке из пальмовых листьев, следом за нею Ежиха в ярком халатике, потом Регина, затянутая в змеиную шкуру — зеленую с золотыми крапинками. Замыкала все это шествие Сиамская кошка.
— Он любит меня, — сказала Юлька Еве. — Это точно. Я ему законная жена, в конце концов. — Она подошла к самой стеклянной стене и, подняв босую ногу, вступила прямо в мозаику.
— Он и меня любил. — Ежиха сбросила свой халатик и провела ладонью по обнаженной груди. — Он такой нежный любовник, ты ведь, Ева, сама все видела. — И она последовала примеру Юльки.
— Он не просто нежный любовник, он страстный любовник. — Прежде чем войти в картину, Регинка гибким движением освободилась от своей змеиной шкуры. — Под нами лед таял. Я бы такого не хотела упускать.
— Вот увидите, он забудет обо всех вас и останется со мной, — заявила Сиамская кошка. — Только мне надо переодеться в домашнее.
— Девочки, не спорьте. — Ева хрустнула яблоком. — Он вас всех любит. Он ведь не однолюб.
— Это он в меня, — раздалось из противоположного угла спальни. Там стоял генерал Курнышов в парадной форме и в орденах. — Я думал, что однолюб, пока не встретил Берту. — Он обнял за талию рослую девушку в кожаном костюме с длинными, развевающимися по ветру волосами.
Она помахала мне рукой, и я понял, что это моя мать.
— Ты сделал несчастной и меня, и Вику! — Мария Львовна ударила оземь хрустальный бокал, и он рассыпался на тысячу разноцветных осколков.
— Перестань, мама, папа ни в чем не виноват! — Виктория стояла в тени дерева, и я не видел ее лица. — Я сама во всем виновата, и я наказана за это. Но я не жалею. Я любила!
— И я любила! — заверила Еву Юлька. — И я! — подхватила Сиамская кошка.
— И я! — заявила Жанна.
— И даже я! — поддакнула Регина.
— Разве так любят, девочки? — Отто фон Фриденбург строго глянул на них с портрета. — Вы спросите Басю, она вам все объяснит.
И тут над ними всеми запорхал, хлопая прозрачными крыльями, ангел в виде тоненькой сероглазой девушки. Девчонки замахали руками, отгоняя ее, начался визг, шум, грохот… Я проснулся и открыл глаза. В горах гремел гром, бушевала гроза.
— А вот и Вселенский потоп, — я рассмеялся. Над моей головой дрожали тучи, и ливень, разбиваясь о стеклянную преграду, шумным водопадом сбегал по хрустальным стенам. Я лежал с открытыми глазами, перебирая в памяти подробности только что увиденного сна.
Ева улыбалась мне. Я встал, подошел поближе, провел по стене рукой. Приятная прохлада мозаики холодила ладонь. И вдруг в каком-то месте квадрат мозаики от прикосновения моей руки подался назад, в глубь стены: под рукой образовался небольшой провал. Я заглянул внутрь — характерный разрез напоминал собой замочную скважину. Я посмотрел еще раз: да, это была именно замочная скважина, ключ для такого замка должен был быть немаленьким.
— Ключ! — Я даже вскрикнул от догадки, осенившей меня. — Ключ!
Провожая меня, моя Ба дала мне ключ, завернутый в кусок от бархатной шторы. Тот самый, который моя Светка выудила из-под ванны в пыли и паутине. Ключ был необыкновенный: сантиметров двадцать в длину, в виде змеи — свернутый хвост как раз и образовывал собой кольцо ключа. Голова с открытой пастью, двумя острыми зубами и раздвоенным языком венчала его другую сторону.
— Берта, твоя мама, в детстве очень боялась эту змею, — Бася протирала змеиную голову салфеткой. — Как увидит — в слезы. Я и убрала ее, змеюшку эту, под ванну — и напрочь забыла. Столько лет прошло…
Я, честно говоря, не очень-то хотел брать с собой эту железку, думал, Бася забудет. Но она не забыла:
