У коллектива ученых из британского Ньюкасла благородная цель: уже на эмбриональной стадии заменить поврежденные митохондрии на здоровые, чтобы в будущем избежать этих болезней. В ожидании нападок со стороны критиков Чиннери решительно подчеркивает, что это «чисто техническая замена». Поскольку наследование внешних и личностных черт касается не митохондрий, находящихся в клеточной плазме, а лишь клеточного ядра, погруженного в эту плазму, то, как подчеркивают на каждом шагу ученые из Ньюкасла, эмбрион (а значит, и рождающийся из него человек) не унаследует ничего (в смысле внешности и личностных качеств, специально повторяю здесь в который уж раз!) от второй матери. Все только от первой. Кроме, естественно, митохондрий. У митохондрий есть собственный геном. Геном митохондрий небольшой: он кодирует до нескольких десятков белков. Но ни один из этих белков не оказывает влияния на внешность или личностные качества будущего человека. Так неустанно твердит и успокаивает научный (и не только научный) мир доктор Чиннери из Ньюкасла. При этом он ссылается на общее состояние (своего) знания на текущий момент.
Чтобы успокоить тех, кто встревожился «невниманием» к единственному отцу в данной конфигурации 2 + 1, отвечаю: митохондриями в семени отца (так у всех млекопитающих) никто не занимается, потому что они — в силу хитроумного биохимического механизма — отбрасываются при оплодотворении и не играют никакой роли в судьбе эмбриона (весь, если можно так выразиться, генератор энергии для будущих клеток человек наследует исключительно по матери; этот механизм присущ млекопитающим, а вот насекомым уже нет). Митохондрии мы наследуем исключительно по материнской линии.
Когда я читаю и размышляю об эксперименте «две митохондриевые матери и один отец», я прекрасно понимаю его светлые и, несомненно, милосердные цели. Избавить от болезней человека еще до его рождения. С другой стороны, не могу не заметить, что такие эксперименты дают генетически модифицированных детей. И чем-то неприятным начинает здесь попахивать, типа евгеники, предполагающей сознательное манипулирование генами. И если меня это не раздражает, когда речь идет о помидорах, рисе или клубнике, то начинает раздражать безумно, когда речь заходит о человеке. Хорошо было бы, если бы люди могли рождаться в том числе и с помощью методода in vitro, но чтобы это были люди, «построенные» исключительно из генов своих родителей, а не с помощью пипетки биолога-экспериментатора. Не могу, да и не хочу доверять ни его знанию (нынешнему знанию), ни тем более его пресловутой умелой руке…
Сердечный привет,
ЯЛ, Франкфурт-на-Майне
Варшава, вечер
Януш,
как каждая нормальная женщина, я часто разговариваю по телефону. Не скажу, что делаю это часами, но иногда целыми вечерами. Бывают и такие дни, когда я слушаю, чей голос запишет автоответчик, и только потом решаю — поднять мне трубку или нет. Иногда смотрю на часы, потому что знаю: сейчас может звонить О. с дежурства, или М., закончившая запись, или К., которая только что вернулась из бассейна. Я уже привыкла, что если не звонит А., значит, ее отношения с партнером временно наладились. Ну а если телефон зазвонит в восемь утра, то сразу ясно, что это А., которая в очередной раз хочет изменить свою жизнь. Так или иначе, я уже не знаю, сколько в сумме дней или недель провела за этими женскими разговорами. Сколько всего благодаря им я узнала, сколько раз от всей души смеялась или повторяла фразу: «Не беспокойся, жизнь продолжается». Случалось, что в трубке были слышны плач или рыдания, прерывавшие предложение, которое так трудно закончить: «Моя мама умерла». Тогда можно только слушать, и эта тишина равноценна самому искреннему сопереживанию. Сижу сейчас за письменным столом, за которым в один февральский вечер меня застал телефонный звонок, — М. сказала: «Умерла моя мама. Она лежит рядом, а ты первый человек, которому я об этом говорю». Что на это ответить? У меня тоже есть подруга, которой я в самые трудные моменты жизни могу позвонить. Это К. Она именно тот человек, на протяжении многих лет гасящий пламя, которым, бывало, я могла сжечь все на своем пути. К. никогда не была сторонницей радикальных решений, хотя и к такому пришлось однажды прибегнуть после нашего телефонного разговора. Только во время бесед с К. случается, что я говорю больше, чем она. А она слушает. Разве это не фантастическое чувство: знать, что стоит лишь протянуть руку — и услышишь того, кто понимает, почему ты радуешься, а что заставляет тебя грязно выругаться. В половине десятого, с точностью швейцарских часов, позвонит М. Ничего, что она повторит то же, что уже говорила мне вчера и три дня назад. Важно, что ей это нужно. Вот так, Януш, появляется генеалогическо-эмоционально-телефонное древо женских биографий. Чего мужчины обычно не понимают. Здесь можно даже поставить знак равенства между просмотром мужчиной футбольного матча и часами, проведенными женщиной за телефонным разговором. Даже если у телевизора сидит, к примеру, кто-нибудь вроде Джорджа Клуни, кому из нас это может помешать?
С уважением,
М.
P. S. Сегодня я беседовала с журналистом, который не раз встречался с Клуни. «Какой он?» — спросила я, не в силах справиться с женским любопытством. Он привлекателен, образован, остроумен, спокоен, с чувством собственного достоинства, прекрасно одет, от него приятно пахнет, и он с легкостью отвечает на самые каверзные вопросы. Ну разве такой мужчина может существовать на самом деле? Сейчас мы это обсудим с М.
Франкфурт-на-Майне, понедельник, ранний вечер
Малгожата,
подумать только, у меня в доме нет телефона! Даже если бы Клуни захотел выйти на личный контакт со мной, то не смог бы мне позвонить. Если бы мне пришлось печатать визитные карточки, то на них не было бы номера моего домашнего телефона. Потому что телефона нет. Мне не нужен телефон, который все время молчит. Кроме того, я вообще не думаю, чтобы кто-то по нему позвонил. Мало кому придет в голову звонить мне около полуночи. Именно этими соображениями я руководствовался, когда методично отвергал все предложения самых разных телефонных компаний, предлагавших свои услуги. К тому же я не считаю отсутствие стационарного телефона в доме неудобством. Совсем напротив: это самое удобное из удобств. Приходя домой, я так же часто выключаю один из своих мобильников (тот, номер которого я даю людям, есть он и у тебя). Оставляю включенным только тот мобильник, номер которого знают две мои дочери.
Подумать только, ведь когда-то отсутствие телефона в доме я рассматривал как свидетельство цивилизационной отсталости страны, в которой жил. Я не мог смириться с тем, что в моей собственной стране какая-то система или строй отнимают у граждан право иметь телефон. А он, этот строй, эта наша система, вовсе не лишал нас такого права. Он просто запаздывал со строительством телефонной сети, которая соединила бы граждан друг с другом. Отставал и в производстве гораздо менее сложных в техническом отношении удобрений, так как ему надо было поспеть с установкой АТС, укладкой кабеля и доведением телефонного провода до квартиры. Он так сильно запаздывал, так отставал, что заявка моей матери на установку в ее квартире телефона (тогда еще надо было подавать заявки) пролежала в какой-то важной папке пятнадцать лет (sic!) и после смерти мамы была переписана на меня «с зачетом времени первоначальной постановки на учет». Чтобы все стало ясно, скажу: речь идет о 1982 годе. Моя мама (отец этим не занимался, потому что в принципе не любил о чем-либо просить какие-либо учреждения, относился к этому как к чему-то унизительному) подала заявку еще «во времена Гомулки», заявка пережила «всего Терека» и плавно перешла «на Ярузельского». Короче, заявка оказалась сильнее всех партийных секретарей единственной тогда правящей партии. У заявки был иммунитет не только на секретарей, но и на положительное рассмотрение. Ее рассматривали, а то как же! Вот только каждый раз отказывали. Единственное говорившее в ее пользу был этот самый «зачет времени ожидания». Из официальных ответов, присылаемых нам с определенной периодичностью, следовало, что это самое время ожидания постепенно смягчает телефонное начальство. Факт, что ни моя мама, ни потом я никоим образом не помогали продвижению заявки, например походами по чиновникам с умоляющим выражением лица, с написанной со слезами на глазах «просьбой об ускорении» и для усиления аргументации, например, с пачкой кофе, коробкой конфет или бутылкой коньяку из валютного магазина. Как-то такое в голову не приходило.
Больше всего я жалел о своей упертой позиции в отношении взяток в ночь с 27 на 28 июня 1983 года. Это была последняя ночь, когда я еще не был отцом. На следующий день родилась моя первая дочь, Иоанна. В ожидании ее рождения я, теоретически, но отнюдь не практически подготовленный, сидел рядом с женой и ждал ее сигнала, что «теперь пора». Мы мерили частоту схваток секундомером моих электронных часов, и я каждый раз спрашивал ее (когда кончались схватки): «Уже пора?» Наконец моя жена сказала, что «вот теперь пора», и я как чумной побежал из квартиры, спустился на лифте и под проливным дождем помчался к ближайшему в нашем районе телефону-автомату. Ближайший находился примерно в километре от моего дома У меня была заранее подготовлена карта с местоположением всех телефонов-автоматов. Всегда надо было иметь в виду, что может найтись какой-нибудь идиот, который отрежет трубку, впихнет осколок стекла в щель для монеты или просто автомат не будет работать. На этот раз мне повезло. Трубку никто не срезал, щель не забил, да и телефон работал: я услышал длинный гудок. Я хотел вызвать «скорую помощь», но не мог сделать этого из квартиры, потому что у нас не было телефона. Как, впрочем, и ни у кого в нашем доме (это был недавно сданный дом, и в нем не жил никто из партийных функционеров). Но тут я понял, что выбежал на улицу без кошелька. У меня не было монетки, которую я мог бы опустить в щель телефона-автомата! А было два часа ночи, и дождь лил как из ведра. Помню, как я до боли закусил губы и стал громко ругаться. Я редко ругаюсь. Если и ругаюсь, то только по очень серьезным причинам. Только в знак протеста. Я хотел защитить себя от ударов судьбы. Я почувствовал себя униженным системой, в которой я жил, и своей страной — она не обеспечила меня телефоном. Когда я уже собрался бежать домой за деньгами, заметил в глубине аллеи человека. Я подбежал к нему и попросил злотый или 50 грошей, сегодня уж и не вспомню. Пожилой такой дядечка. Он достал кошелек и стал перебирать монеты, нужной не оказалось, но он сказал, что в милицию, скорую помощь, пожарную часть звонят без монеты. В панике, которая меня охватила, я совершенно, об этом забыл. Он подошел со мной к автомату, и я при нем набрал номер 999. В трубке раздался женский голос. Я начал говорить. Когда я закончил, того человека уже не было рядом. Я хотел поблагодарить его. Я и сейчас хочу поблагодарить его. Или хотя бы сказать, что никогда не забуду ни его лица, ни его голоса.
