Момоко, которая принесла мне обед, сказала, чтобы я посмотрел из окна на новые флаги на крыше универмага. Момоко была так очаровательна в своем желании возбудить мое любопытство, с такой детской непосредственностью ждала этого, что я не мог не сдаться. Над бывшим винным складом весело развевались треугольные флаги — желтый и красный. Просвечивая сквозь пелену продолжавшего падать снега, они напоминали кадры старой, истертой киноленты.
Я обернулся — Момоко выжидающе смотрела на меня. Я, естественно, не знал, что означают эти флаги.
— Почему эти флаги радуют тебя, Момо?
— Почему? — переспросила Момоко и передернула плечами, сурово посмотрев на меня и буквально разрываясь между запретом и желанием все рассказать. — А вы, Мицу, при виде флагов печалитесь?
— Когда приеду в Токио, пришлю тебе, Момо, прекрасные флаги, какие захочешь, — посмеялся я над самым младшим членом «гвардии» брата и принялся за обед.
— Спуститесь в четыре часа в деревню, увидите, что там будет! Вот тогда все и поймете, даже вы, Мицу, человек, уважаемый в обществе! Вам, наверное, интересно знать, что будет? Но я не могу предать футбольную команду. — Момоко, которая, как и в тот первый раз, в этот снежный день прямо на голое тело гордо надела свое индейское платье, уже все измятое, с разошедшимися швами, сквозь которые виднелось ее смуглое тело, выглядела комично, как старомодная террористка, невольно вызывая улыбку.
— Мне совсем неинтересно знать, что там будет, Момо. Так что тебе не придется никого предавать.
— До чего же скучен человек, уважаемый в обществе! — сказала Момоко с досадой и возмущением и наконец ушла к своим товарищам, которых она так и не предала.
Четыре часа дня. «А-а, а-а, а-а!» — вскипает крик огромной толпы, водоворотом, точно по винтовой лестнице, поднимаясь из деревни вверх. Это вопль нетерпения и одновременно радостного возбуждения, как бывает, когда щекочут самые сокровенные места. Услышав его, я растерялся, почувствовав себя экзгибиционистом, выставившимся на всеобщее обозрение, и вслух спросил: «Что это должно означать? Что происходит?» Мне кажется, из угла кто-то пытается мне ответить. Я снова прихожу в замешательство и, покачивая головой, снова говорю самому себе: «Нет, нет!» Вопли нарастают и нарастают, бьются, точно пульс. Потом они стихают, остается лишь монотонный гул, напоминающий низкое жужжание бесчисленного множества пчел, но временами из этого гула вырывается резкий, пронзительный вопль, и с ним спорят голоса детей, высокие и звонкие, или радостные выкрики. Под однотонный гул я еще мог продолжать свой перевод, но, когда он начал перемежаться резкими, отрывистыми выкриками, смысл которых нельзя было определить, сосредоточиться было уже невозможно. Я встал, подошел к дышащему холодом окну, сразу остудившему мои пылавшие щеки и глаза, и сквозь замутненное стекло попытался рассмотреть деревню, уже подернутую сумерками. Снег, теперь мелкий и редкий, все еще идет. Окружающий долину лес, на который спускается темный молочный туман, сумрачен — он, словно огромные коричневатые ладони, прикрывает долину. Изо всех сил напрягаю уставшие глаза, чтобы увидеть флаги над универмагом; наконец они выплыли из тумана, унылые, блеклые, напоминая птиц со сложенными крыльями, — теперь цвета их тусклые, как черепки фарфора, утонувшие в мутной воде. Я никак не могу определить, что происходит возле универмага, но меня почему-то беспокоят доносящиеся оттуда крики, и из головы не идут женщины, неподвижно стоявшие перед закрытыми дверями, даже когда рядом с ними жестоко дрались двое немолодых мужчин. Я вернулся к столу, испытывая чувство бессилия и беспокойства. Мне пока еще удавалось заставить себя не спускаться в деревню, но я не мог запретить себе думать о том, что там начиналось нечто действительно необычное и к этому, безусловно, причастны Такаси и его футбольная команда. Не в состоянии продолжать перевод, я начал чертить на бумаге для черновиков, старательно срисовывая позвонки бычьего хвоста с банки, где была тушеная говядина, которую я съел на обед. Хвостовой позвонок цвета устрицы имеет выступы и впадины, идущие в самых неожиданных направлениях; маленькие углубления, будто выеденные насекомыми гнезда, назначение которых — придать силу хвосту быка, пока он жив и деятелен, совершенно невозможно представить себе: нечто напоминающее круглые крышки с двух сторон сустава, покрытые чем-то похожим на желатин.
Сделав этот бессмысленный рисунок, на что ушло довольно много времени, я отложил карандаш и стал зубами выгрызать остатки засохшего желе на крышках, пытаясь понять, что оно напоминает на вкус. Мне показалось, суповой концентрат, который полагается еще варить, и застывший жир. Чувство бессилия достигает бездонных глубин, и я утопаю в пучине гнетущей тоски. Ничто не в состоянии вызволить меня оттуда. В пять часов за окном наступает полная тьма, но монотонный гул, время от времени перекрываемый возбужденными криками, не стихает. Иногда в него врываются пьяные выкрики. Вернулись к себе во флигель дети Дзин, возбужденно переговариваясь дрожащими от нетерпения голосами. Обычно, проходя мимо амбара, они стараются говорить потише, чтобы не мешать мне работать, но сегодня им нет дела до отшельника, запершегося на втором этаже. Они считают, что наравне со взрослыми участвовали в действиях, узаконенных деревенской общиной. Вскоре вернулись и обитатели главного дома — Такаси и его друзья, — и некоторое время во дворе было оживленно. Наступила ночь, но из деревни все еще долетали крики дерущихся пьяных компаний. Неожиданно раздался громкий, визгливый смех, он долго звучал, потом угас.
Ужин принесла жена. Она повязала голову в виде тюрбана куском материи с раздражающе кричащим рисунком — похожий я видел у женщин, стоявших в толпе у моста. Я подумал, что жена пытается подладиться к грубой привлекательности молодых, ограниченных деревенских девушек, но подчеркнутый тюрбаном красивый, высокий лоб почему-то придает ей вид уныло-разумный. К тому же она еще не приняла свою вечернюю порцию виски.
— Не слишком ли легкомысленное сооружение у тебя на голове? Или тебя омолодил юный дух футбольной команды? — произнес я жалкие слова снедаемого ревностью мужа, за что готов был откусить свой язык, таким я казался себе отвратительным. Жена молча взирала на раздирающие меня стыд и злость, демонстрируя бесконечную терпимость, казавшуюся даже несколько эксцентричной, — это стало свойственно ей с тех пор, как она начала пить, но лишь в те минуты, когда она не бывала пьяна, — и великодушно перешла к теме, занимавшей меня, но коснуться которой я не решался.
— Эту материю я получила в универмаге, Мицу. Видел красный флаг? Это был знак, что король супермаркета бесплатно раздает постоянным покупателям по одной вещи на человека. Это началось в четыре часа, ужас, что там творилось. Здесь, наверное, тоже слышны были крики? Сначала женщины из окрестных, потом женщины из деревни, дети и даже мужчины буквально облепили вход — толкучка была страшная, — чтобы получить этот кусок материи на тюрбан, я сражалась отчаянно, меня чуть не затоптали!
— В общем полный сервис, а? Что это означает: по одной вещи на человека? Наверное, не то, что каждый может взять любой предмет из находящихся в магазине без всяких ограничений?
— Така фотографировал всех, кто выходил из универмага со своим трофеем: почти все женщины несли либо одежду, либо еду. Но с наступлением темноты можно уже было видеть мужчин, тащивших более крупные вещи. Видимо, мужчины, напившись водки, полученной в виде премии, воспользовавшись темнотой, вторично проникали в универмаг. Сначала бесплатно раздававшиеся товары лежали не на прилавках, а в другом, специально отведенном месте. Но как только ворвались женщины из окрестных, весь порядок сразу был нарушен.
Потрясенный самим фактом рождения какой-то всепоглощающей силы, я, пытаясь упрятать за трусливой, горькой улыбкой потерянного, слабого чужака желание говорить о характере этой силы и ее направленности, неожиданно для себя сделал дурно пахнущее открытие, которое не могло не вернуть меня к реальным сомнениям. Из моей головы улетучилось простое удивление, и она наполнилась тяжелыми предчувствиями, усугубленными сложными ассоциациями:
— Но ведь в универмаге не должна была выставляться водка для бесплатной раздачи.
— Думаю, что, пока соблюдался порядок, люди, входившие в универмаг, увидели водочные бутылки рядом с выставленными бесплатными товарами. Там действительно были виски, сакэ и самогон.
— Все это подстроил Така? — Я произнес имя своего брата с чувством легкого отвращения, испытывая непреодолимое желание отказаться от этого безрадостного мира и убежать назад, в детство.
— Конечно, Мицу. Он скупил все, что было в винной лавке, и заранее доставил водку в универмаг. Идея бесплатной раздачи товаров постоянным покупателям возникла у короля супермаркета не случайно, он делает это ежегодно четвертого января, потому что у него скапливается много неходовых товаров. Он показывал список товаров, полученных во второй половине прошлого года; замысел у него простой — раздавать только самую плохую одежду и еду. К плану короля супермаркета Такаси добавил лишь то, что среди товаров появилась водка, потом он создал толчею, подстроив, чтобы магазин открыли позже, а служащих подучил устроить саботаж, как только войдут первые покупатели, благодаря чему те получили полную свободу действий. Когда я увидела, какой беспорядок ему удалось устроить, то подумала, что Така обладает недюжинным талантом организатора общественных волнений.
