Ознакомительная версия.
Но мы лично мало наслаждались богатством берлинского артистического калейдоскопа: бедный Павел с трудом осваивал неподатливый немецкий язык, а я, хоть написала там много статей, не была приветливо встречена местным психоаналитическим сообществом. Руководитель сообщества, любимец Фрейда, доктор Абрахам, справедливо считал Юнга своим соперником и терпеть его не мог. Абрахам знал о моем романе с Юнгом и не хотел иметь со мной ничего общего.
К счастью, деньги у нас были – мои родители высылали нам регулярно основательные куски моего приданого, но Павел страдал, что вынужден жить за мой счет. Даже моя быстро обнаруженная беременность не могла нас примирить. Меня в нем раздражало все – его регулярные посещения синагоги, его утренние и вечерние молитвы, его равнодушие к театру и живописи, его депрессия по поводу отсутствия заработка.
Я думаю, его тоже раздражали мои знакомства и моя неспособность поддерживать порядок в доме. Что греха таить, я была нерадивая хозяйка: я не умела готовить и терпеть не могла мыть посуду. Мысли мои, подкрепленные уверенностью в постоянной родительской поддержке, блуждали далеко-далеко от семейного быта, а Павел хотел послушную еврейскую жену, ничем не похожую на меня. И я хотела совсем другого мужа, ничем не похожего на него.
Трудно представить, чтобы из такого сочетания могло выйти что-то хорошее. И все же, мы, может, в конце концов притерлись бы друг к другу, но тут в наши отношения вмешалась мать Павла, которую черт зачем-то принес за нами в Берлин. Я ее терпеть не могла, и поэтому мое суждение о ней нельзя считать справедливым, но я думаю, что она, женив сына на богатой невесте, приехала в Берлин, чтобы пожить за наш счет. К сожалению, никакого нашего счета не было, а было только мое приданое, которое таяло с каждым днем. Но ей на это было наплевать, она требовала свою долю, и бедный Павел, неспособный найти в Берлине работу, страшно стеснялся ее требований.
И даже это я могла бы вынести, уверенная в материальной поддержке моих родителей, но старуха вбила себе в голову сделать из меня традиционную еврейскую жену. Она настаивала на том, чтобы я перестала заниматься таким неженским делом, как наука, и приходила к нам по субботам с целью не дать мне работать над статьями. А у меня, как назло, в Берлине выдался необычайно плодотворный период – несмотря на все трудности и неурядицы. Я за два года написала одиннадцать статей.
Как-то старуха явилась к нам в субботу и застала меня за письменным столом. Время обеда уже прошло, и голодный Павел слонялся по квартире, отщипывая кусочки от оставшейся с вечера халы, потому что, увлеченная работой, я забыла приготовить обед. Разразился грандиозный скандал, завершившийся требованием свекрови, чтобы я немедленно убиралась из дому. Тут мое терпение лопнуло, и я нагло объявила ей, что убираться должна она, а не я, потому что за этот дом плачу я.
Старуха буквально онемела от моей наглости, но через минуту пришла в себя и скомандовала Павлу: «Пошли! Ты уйдешь из этого дома вместе со мной, и ноги моей здесь больше не будет!» Она грохнула дверью, а Павел, тридцать три года живший, держась за материнский подол, виновато глянул на меня и потащился за ней. У меня еще хватило сил крикнуть им вслед: «Чтобы я вас тут больше не видела!», после чего я села на пол и разрыдалась.
Одного я не могла понять: какого черта я вышла замуж за этого еврейского недоумка? Я не знала, как поступить дальше, предвидя жалобные стоны мамы и папы, уверенных, что лучше плохой муж, чем совсем без мужа. И тут меня осенила гениальная мысль – а что, если уехать на несколько дней? Ведь я свободна, как в молодости, и никто не сможет проверить, где я и куда исчезла.
Исчезнуть мне было куда: несколько дней назад я получила письмо от юнги, в котором он сообщал мне, что собирается поехать в Вену выяснять отношения с Фрейдом. А что если и мне махнуть в Вену и повидать юнгу, может, в последний раз? Писать ему было уже поздно, но я сообразила, что могу прийти в квартиру на Берггассе и спросить Минну, где и как найти юнгу. Ссора с Павлом случилась крайне удачно, без нее у меня и мысли не было съездить в Вену – как бы я могла эту поездку объяснить? А теперь – вот благодать! - ничего никому объяснять было не надо.
Я внимательно осмотрела себя в большом трехстворчатом зеркале – беременность моя была едва-едва заметна, и хорошее, умело подобранное платье могло ее полностью скрыть. Я быстро уложила небольшой чемоданчик и отправилась на вокзал. Расчет у меня был простой – поезда на Вену ходили довольно часто, так лучше немного подождать на вокзале, чем задержаться дома, куда в любую минуту мог явиться полный раскаяния Павел.
На вокзале пришлось прождать несколько часов. Я провела их в вокзальном ресторане, все время нервно поглядывая на входную дверь в страхе, что Павел придет сюда меня искать. Но никто, слава Богу, не пришел, и ближе к полуночи я со своим чемоданчиком комфортабельно разместилась в спальном вагоне – хоть это стоило безумно дорого, лучше было истратить эти деньги на себя, чем на размазню Павла и его несносную мать. Пока я ждала, я набросала конспект статьи под названием «Свекровь», в которой я описала конфликты, связанные с фиксацией сына-супруга на семье родителей.
Хоть было уже поздно, я не сразу смогла заснуть, снова и снова переживая безобразные события этого дня и удивляясь собственной безрассудной решимости. Куда я еду? Зачем? Что меня там ждет? Увижу ли я юнгу? Обрадуется ли он мне? Ну ладно, если даже все сложится не так, как я хочу, все равно это лучше, чем сидеть в пустой квартире, по которой носятся тени нашего постоянного неисправимого несогласия. Маленький человек в моем животе вел себя тихо – он еще не достиг того уровня, когда дитя заявляет о своих правах, нещадно колотя мать ручками и ножками.
Грандиозным усилием воли я заставила свои мысли течь в другом направлении – я стала вспоминать свою жизнь в Вене, где провела шесть напряженных месяцев, стажируясь в еженедельном психоаналитическом семинаре Фрейда. Тогда я оказалась в эмоциональных клещах: с одной стороны, я тяжело переживала свой разрыв с Юнгом, с другой – члены Фрейдовского семинара относились ко мне не слишком доброжелательно именно из-за моей связи с Юнгом, которого терпеть не могли.
Но в конечном счете свое пребывание в Вене я могла считать успехом – я была второй женщиной, принятой в члены семинара, и сам великий Зигмунд Фрейд проникся ко мне дружеской симпатией, длившейся долгие годы. Единственной потерей за эти шесть месяцев можно было считать отсутствие сил и времени, чтобы хорошенько рассмотреть этот замечательный город, до краев наполненный искусством, как ни один город мира. Может, за подаренные мне судьбой несколько дней я смогу восполнить этот пробел? С этой приятной мыслью я дала, наконец, ровному покачиванию вагона усыпить и меня, и мое дитя.
Я спала долго и проснулась перед самым прибытием в Вену. Стояло самое начало лета, день выдался хоть солнечный, но не жаркий. Я с легкостью добралась до знакомого мне по прошлому пансиона «Космополит», расположенного в девятом районе неподалеку от Берггассе. Наскоро умывшись и сменив дорожный костюм на более элегантное летнее платье, я отправилась в святилище Фрейда.
С трепетом вошла я в хорошо знакомый подъезд с цветными лестничными витражами, выходящими во внутренний дворик, и поднялась на третий этаж. К счастью, дверь мне отворила не дотошная Минна, вечно желающая знать, кто, куда и зачем, а нежная красавица, старшая дочь Фрейда, Софи, которая еще помнила меня по прошлым семинарам. Ей было все равно, зачем мне знать о времени свидания ее отца с доктором Юнгом – она заглянула в отцовский дневник и сказала, что доктор Юнг должен быть у них послезавтра в два часа пополудни.
Окрыленная так удачно полученной информацией, я помчалась вниз по лестнице, стараясь поскорей убежать от настигающего меня крика Минны: «Софи, кто это приходил?» Мне казалось, что сейчас сама Минна помчится по лестнице мне вслед, чтобы выпытать, зачем мне понадобилось знать о предстоящей встрече профессора с доктором.
Я вышла на солнечную сторону улицы и почувствовала давно забытую беспричинную и, казалось, навсегда потерянную радость жизни. Я была в любимой Вене, а не в ненавистном Берлине, я была свободна от мелочного надзора зануды Павла, я могла спланировать неожиданную встречу со своим любимым юнгой и утешить его, в каком бы отчаянии он ни вышел после встречи с профессором.
А мне было очевидно, что он выйдет от Фрейда в отчаянии. Уже не говоря о бродивших в психоаналитическом сообществе слухах, просто по письмам юнги и по письмам Фрейда можно было предвидеть, что ничего хорошего от этой встречи не приходится ожидать. Недавно Фрейд написал мне: «Мое личное отношение к вашему германскому герою окончательно разрушено». Я не уверена, имел ли он в виду моего воображаемого Зигфрида или моего реального Юнга, но в любом случае никакой надежды на примирение эти слова не предвещали.
Ознакомительная версия.
