– Научились наконец-то предсказывать, – сказал писатель.
– Это не они научились предсказывать, – возразил партийный секретарь, – это мы сами стали заранее показывать им, что мы будем делать или даже уже сделали.
– А зачем? – удивился академик.
– А зачем это нужно скрывать? – ответил партийный секретарь.
Западник молча ушел в свою палату. Он был подавлен. Первый раз за все время работы в аппарате ЦК и КГБ он не был посвящен в кухню высшего руководства. А ведь он еще совсем не старик. Он еще, как минимум, лет десять мог бы работать с полной отдачей сил. Он только теперь достиг высшего уровня зрелости как специалист в своем деле и как государственный мыслитель. Так почему же в отношении его допускается такая вопиющая несправедливость?! Когда Андропов пришел к власти, западная пресса захлебывалась сенсациями по поводу всего того, что стало происходить в советском руководстве. В каждом пустяке и рутинном мероприятии усматривали грандиозные замыслы и начало великих преобразований. Теперь, когда стало очевидно, что дни Андропова сочтены, западная пресса снова заполняется всяким вздором по поводу предстоящей смены руководства в Советском Союзе.
Любопытно, подумал Западник, что сказал бы по этому поводу Социолог?
– Андропов был обречен независимо от болезни, – сказал бы Социолог, – потому что он проявил чрезмерную активность и стал угрозой всеобщему спокойствию. Если преемник Андропова будет молодой и здоровый человек и если он нарушит меру активности, он потерпит такое же поражение, как и Андропов. Любой Генсек, если он захочет долго удержаться на своем посту, должен стать брежневообразным ничтожеством. Преобразования нужны. Но не такие, к каким стремился Андропов, а такие, которые не затрагивают слишком болезненно никого лично. Такие, чтобы никто не заметил, что они произошли.
Западник бродил по своей роскошной палате и чувствовал себя очень одиноким.
– Ничего не поделаешь, – утешал он себя. – Одиночество есть плата за исключительность. Вспомни, как одинок был Сталин в конце жизни. И Генсек не раз жаловался тебе на одиночество.
Эти грустные размышления прервал шум снаружи. Он вышел узнать, в чем дело. Оказалось, что на пляже из мокрого песка вылепили гигантскую голую бабу. Все побежали смотреть на нее. Пошел и он: а вдруг это на самом деле его Великая Кнопка?! Но пока он шел, солнце высушило песок, и баба рассыпалась. Настроение испортилось окончательно. И он решил немедленно вернуться в Москву.
Клевета, в которую хотят верить, неопровержима. Слух о том, что он психически болен, приобрел силу всеобщего согласия. Его постепенно отстранили от всех важных дел. Он еще приезжал на работу и отсиживал положенное время. Ему еще оказывали внешнее уважение. Но лишь мельком, как бы тайком, отводя взгляд в сторону. Все уже знали, что его судьба решена, и выжидали лишь положенное в таких случаях время на официальное решение.
Чтобы как-то скоротать время на работе, он читал и перечитывал свой Великий Проект. И в его подсознании стало расти и крепнуть подозрение, что все его усилия потрачены впустую. Проект не будет осуществлен из-за козней мелких карьеристов и интриганов, и страна окажется беззащитной перед лицом Великого Будущего. Подозрение переросло в страх. И не просто в страх, а в Страх с большой буквы, – он уже привык мыслить эпохальными категориями. А все они начинаются с большой буквы. Ему не приходило в голову то символическое явление, что все они кончаются буквами маленькими. Страх разрастался в нем и превратился в панический ужас, когда он вспомнил о некрологе. Он сказался нездоровым, уехал домой, заперся в кабинете и напился до бесчувствия. Утром он спросил у домработницы, не мучает ли ее страх будущего?
– А чего мне его бояться! – рассмеялась та. – Квартира у нас хорошая. У нас есть все, что душа пожелает. Пенсия будет хорошая. Что еще нужно?! Чего бояться?!
Домработнице было не страшно: ей не нужно было волноваться из-за некролога.
Наконец ему сообщили о том, что он освобожден от занимаемой должности. Он ждал этого. Он был готов к этому. Но сообщение прозвучало для него как смертный приговор.
О встрече с Генсеком и думать было нечего. Ходили слухи, будто он уже умер и будто этот факт пока скрывают, поскольку идет драка за власть.
Дома царила гнетущая тишина. Домработница была в отпуске. Жена лежала с головной болью. Кошка при виде его стремительно умчалась на кухню. Лишь одна чудом уцелевшая муха носилась по гостиной, злобно жужжа. Она имела явное намерение укусить его. Он отбивался от нее как мог, но она не отставала. Он проскочил в кабинет, захлопнув дверь перед самым носом мухи. Тяжело дыша, плюхнулся в кресло. С укоризной посмотрел на портрет Генсека на письменном столе.
– Эх ты, а еще другом назывался, – сказал он, обращаясь к портрету.
– Ты же старый аппаратчик, – казалось, ответил Генсек. – Ты сам прекрасно понимаешь: мы ведем свою внутреннюю войну. Если бы я стал сражаться за тебя лично, я сам потерпел бы поражение.
– Но ты все равно потерпел поражение!
– Смерть не есть поражение. Борьба еще только начинается. Не будет нас, наше дело продолжат другие.
– Не верю я в это. Наше дело исчезает вместе нами.
Он взял со стола портрет Генсека и бросил его в мусорную корзину. Вернулся в гостиную. На него вновь ринулась взбесившаяся муха, которая стала похожа на Соперника. И он обрушил на нее всю накопившуюся в нем ненависть к тем, кто так несправедливо обошелся с ним. Встретив сопротивление, муха обратилась в бегство. Он долго гонялся за ней, хватаясь за сердце. Наконец он загнал ее в угол, поймал и с наслаждением оторвал у нее лапки и крылышки.
– Великая энергия, – говорил он при этом, – рождается лишь для великой цели!
Потом ему стало дурно. Он упал на пол, прямо на труп поверженной им мухи. К нему явился Соперник.
– Знаешь, в чем состоит главная ошибка реформаторов вроде тебя? – сказал Соперник. – Они игнорируют то, что осуществление великих реформ в реальности никогда не совпадает с идеалами. Твой Великий Проект хорош лишь в абстракции, а не в реальности. На осуществление его потребовалось бы не меньше ста лет. И если бы он осуществился на деле, нас разгромили бы в несколько дней. Наша сила не в преимуществах четко работающего, точного механизма, а в недостатках аморфной и всепоглощающей трясины. Ты вообразил себя творцом истории. А настоящие творцы истории – это мы. Мы! И знаешь почему? Потому что не мы служим мифической истории, но реальная история служит нам. Хочешь знать, какой некролог мы напечатаем на тебя?
– Пощади! – взмолился Западник. – Я же верой и правдой служил Партии и Народу. Я откажусь от Великого Проекта. Только пусть будет некролог хотя бы второй категории!
– Поздно! – злорадствовал Соперник. – Ты всех нас лишил покоя своим дурацким замыслом. И мы тебе за это отомстим!
Соперника вытеснила Великая Карта.
– Не падай духом, – успокоила она. – Ты еще станешь членом Политбюро и возглавишь претворение в жизнь своего Великого Проекта.
– Я начну с предупредительной войны!
– Правильно! Но твой план захвата Европы можно упростить. Не надо вводить войска. Достаточно сделать вид, будто мы собираемся оккупировать всю Европу. И постепенно усиливать не готовность агрессии, а видимость ее готовности. Надо в сети политпросвещения начать обсуждать проблемы захвата Европы. Сначала якобы секретно. На Западе это вызовет тревогу. Потом начать печатать статьи в газетах с намеками на это. На Западе начнется некоторый испуг. Потом напечатать несколько статей с заявлением, будто мы вынуждаемся в порядке самозащиты принимать решительные меры. Наконец, Генсек должен выступить с призывом к правительствам стран Европы не препятствовать продвижению советских войск. Уверяю тебя, пары дивизий будет достаточно.
– А Афганистан? – робко возразил Западник. – Там двадцать дивизий, а все без толку.
– Как ты можешь такое думать?! – разгневалась Карта. – А еще Демиург Истории! Афганцы нищие и дикие. Им нечего терять. А европейцы богатые и культурные. С ними гораздо легче. У них есть что терять. Я думаю, что даже двух дивизий будет много.
Великую Карту сменила Великая Кнопка. Вокруг Кнопки собрался весь народ и все престарелое руководство, поддерживаемое сзади новым поколением. Генсек объявил, что наступил долгожданный исторический момент, к которому весь советский народ и все прогрессивное человечество готовилось всю предшествующую историю материи, – момент нажатия Великой Кнопки. Генсек протянул свою немощную руку к Кнопке, а та отклонилась в сторону.
– Хочу, – заявила она, – чтобы меня нажал мой творец – Западник!
Услыхал это Западник, возликовал, кинулся к Кнопке. Но его схватили «молодые» члены Политбюро.
– Это мы должны нажать Кнопку! – закричали они. – Коллегиальное руководство! Это ленинский ЦК должен нажать Кнопку и весь трудовой народ!
