– Государство.
– Нет уж, дудки. Я приеду, и выяснится, что нет ни такого дома, ни такой улицы, а есть представительство какого-нибудь Таймыра, где, конечно, всегда холодное пиво, а вас соединяют по прямому проводу… Идите вы к черту!
И бросила трубку.
Левашов походил вокруг телефона, перенабрал ее номер.
– С вами разговаривает автоответчик…
Автоответчик! Надо же!
Он положил трубку.
«Сегодня я звонил вам ночью – мне отвечал автоответчик. Он был развязен, как буфетчик, газетчик, фальшивомонетчик… Я осторожен, как разведчик… Господи, какой бред лезет в голову».
Он еще раз набрал ее номер, дождался условного сигнала и сказал:
– Наташа, простите меня… Вы не представляете, как мне тяжело при мысли, что мы больше не увидимся. Я буду ждать вас завтра на том же месте, пока вы не придете. И послезавтра. И дальше… Наташа, я…
Из трубки донеслись короткие гудки – время, отпущенное на сообщение, истекло.
Потом он варил пельмени, посыпал их тмином, добавлял майонез. Выпил две рюмки водки, кружку пива.
Отпустило. Он сидел в кресле под торшером, расслабленно вытянув ноги.
За окнами был март великодушный. Сквозь низкие рваные облака проступали далекие холодные звезды. Шел редкий, первый в этом году дождь.
Левашов вспомнил северную весну, удивительные, казалось, неправдоподобные мартовские утренники: день начинался температурой минус сорок, прохватывал, сковывал тело, и уже не верилось, что где-то на земле есть море, кипарисовые аллеи, соломенные шляпки… А к часу дня температура поднималась до нуля, валенки хлюпали по лужам, и море казалось совсем рядом, за ближайшей сопкой. Но к пяти вечера мороз вновь подбирался к отметке минус сорок, и эти выходки природы сводили с ума гипертоников и вселяли ужас в людей с нормальным артериальным давлением.
«Расскажу ей завтра, как стынут в минус пятьдесят семь глаза, пусть не думает, что я…»
Он затруднялся подобрать себе определение.
Так вышло. Сдали одну халтуру, прилично заработали, решили обмыть, и понеслась душа в рай… Разве она не поймет?
Что это? Оказывается, он все время думал о Наташе. И когда варил пельмени и пил водку, и сейчас. Только о ней.
«Да я толком и не помню, как она выглядит… Трижды говорил по телефону далеко не в лучшем качестве, да и знакомство наверняка вышло совершенно идиотским. Очень серьезные взаимоотношения… Что я, в конце концов, жить без нее не могу?..»
И вдруг поразился совершенно отчетливой и простой мысли: да, не может.
«Хоть бы она позвонила…»
Но она не позвонила.
Наташа всегда считала себя заурядным человеком.
Правда, у нее была довольно броская внешность и вполне совершенная фигура, которой все же недоставало четырех сантиметров до идеального женского роста, она, по возможности, изысканно одевалась, но с другой стороны, все это не настолько занимало ее.
Жизнь ее складывалась более чем обыкновенно и в результате сложилась совсем не такой, какой она ее когда-то себе представляла.
По вечерам, накладывая ночной крем у зеркала, она замечала еле уловимые приметы времени, скрывать которые с каждым годом становилось все труднее. Она и не скрывала…
Наверное, в ее жизни, жизни одинокой тридцатилетней женщины, все могло случиться иначе, но как-то не случалось и не случалось, сама же она для этого уже давно ничего не делала.
Наташины родители, жившие в далеком северном городе, писали длинные письма с осуждением ее образа жизни и настойчивыми уговорами вернуться домой, и, вскрывая очередной конверт, она была готова бросить все и уехать к ним – единственным людям. Но каждый раз пытаясь найти себе место в городе, покрытым слоем угольной пыли, с мрачными терриконами шахт и однообразием пустынной тундры вокруг и не находя его – оставалась.
Она тоже писала родителям, звала к себе в двухкомнатную «хрущевку», рисуя перспективы счастливой совместной жизни, и эта тягостная переписка длилась много лет с редкими встречами раз или два в году…
В час ночи Левашов вошел в последний вагон поезда на Лубянской площади.
Вагон, как и все вагоны девяносто четвертого года, были испещрен надписями, усеян обертками от дешевого шоколада, скорлупой от фисташек. По полу, обдуваемая струей воздуха из приоткрытого окна, перекатывалась пустая пивная банка…
И хотя вагон был пуст, Левашов, конечно же, сел напротив Наташи, разглядывая ее с той степенью откровения, которая доступна еще не до конца пьяным людям.
Так они проехали три остановки в пустом вагоне.
«Сейчас пристанет», – подумала Наташа, заметив, как Левашов берется за поручень, и удивилась, что не испытала привычного в подобных ситуациях чувства брезгливости.
С первых секунд ее поразило в Левашове очевидное сходство с собой. Она подумала, что этот человек бывает откровенен и развязен, только когда выпьет, а так он, должно быть, столь же одинок и не приспособлен к этой жизни, как и она.
Левашов сел рядом с ней и негромко, но отчетливо произнес:
– Моя фамилия Левашов. Мне тридцать три года, и моя жизнь так же неустроенна, как и ваша… Я воевал в Афганистане, был ранен, ордено… В общем, награжден орденом… К чему я это? Ах, да… Чтобы вы не подумали, будто я… Ну, это неважно…
– Вы говорите покороче, – попросила Наташа, – мне скоро выходить.
– Вы напрасно пытаетесь меня сбить, – стараясь быть серьезным, сказал он. – Я не буду говорить пошлых фраз о судьбе и всем таком прочем. Вы мне очень нравитесь…
– Наташа…
– Наташа… Я сейчас нетрезв, и это очевидно…
Наташа поднялась.
– Моя остановка.
– Можно мне проводить вас?
– Вы угадали, – сказала Наташа, – я живу одна. Но из этого ничего не следует.
– Из этого следует поезд, в котором я уеду, а вы останетесь… Дайте мне свой телефон.
– Хорошо, – Наташа достала из сумки блокнот.
Гонимая сквозняком, коснулась Наташиных ног пустая пивная банка…
И эта банка, и скорлупа от фисташек, и гадкие надписи на стенах, как вся наша жизнь с ее обманчивым счастьем, бедами и горечью разочарований, вернули Наташу в реальность.
Она вырвала листок из блокнота и записала номер.
– Вы не знакомитесь в общественном транспорте, – грустно улыбнулся он, – и потому оставили мне несуществующий номер…
Наташа посмотрела на Левашова: внезапно протрезвевшего, растерянного… И поняла, что не может его потерять.
Поезд притормаживал – это длилось секунды, и, зачеркнув предыдущий, она написала правильный номер.
Утром Левашов позвонил и попросил о встрече.
Договорились в четыре часа на Пушкинской площади.
Наташа шла, волнуясь и нервничая как девчонка. Она прождала сорок минут, озябла и прокляла себя тысячу раз – Левашов не пришел.
«Идиот проклятый! Мы себе не простим!.. Я-то дура… Раскисла, как гимназистка!»
Левашов перезвонил вечером. Он клялся, божился, несусветно врал, просил учесть, что телефонная трубка, из которой доносится Наташин голос, висит, как распятие в красном углу, а сам он стоит перед ней на коленях. Он оправдывался долго, окончательно запутался и в конце концов признался, что пьет третий день подряд, но уж этот день, слово мужчины, последний.
А она, Наташа, обязана его понять, простить и прийти завтра к Пушкину в то же время.
– У нас с вами, как в песне: «Мы оба были – вы у аптеки, а я в кино искала вас…» – сказала Наташа.
– Какие уж тут песни… – вздохнул Левашов.
– Ладно, я приду, – сказала Наташа – все это ужасно забавляло ее. – Все равно мне по пути.
Но Левашов не пришел и на следующий день…
…Задача группы состояла в следующем: выдвинуться от сожженной заставы, пройти ущельем Каферкаш, миновав развалины Шурупдары и ликвидировав позицию на высоте 1058, 2, с которой «духи» неоднократно обстреливали заставы и прилегающие к ним посты. Далее – до развалин кишлака Камсург, где, по информации с афганской стороны и подтвержденным разведданным, концентрируются большие силы боевиков для дальнейшей переброски в глубь Таджикистана.
Заняв господствующие высоты и тщательно изучив обстановку, вызвать по рации звено МИ-24 и дальнобойную артиллерию.
Нанеся по лагерю противника точечный ракетно-штурмовой удар, «борты»[10] уступали место тяжелой артиллерии, которая обрабатывала квадрат по указанным Истратовым ориентирам, и только с последним залпом в бой ввязывалась сама группа, уничтожая оставшуюся живую силу противника.
План операции, маршрут следования, состав группы, вооружение – все это не раз отрабатывалось на закрытых штабных совещаниях и было продумано до мельчайших подробностей, за исключением одного – никто не мог предсказать исход операции.
Считавшийся безопасным район Камсурга не контролировался нашими войсками длительное время. Но две недели назад «духи» вновь навели переправу и за это время перебросили на нашу сторону до трехсот боевиков и большое количество вооружения.
