Пейзаж вокруг нас не отличался разнообразием: начался Сахель, местность засушливых полупустынь, где редкие глиняные мечети в деревнях рыбаков бозо или шалаши скотоводов фульбе перемежались столь же редкими зелеными полями или пастбищами. Все больше пространства завоевывала великая пустыня. Я устроился на носу лодки, обмотал голову туарегским платком, вымененным у кого-то из пассажиров за четыре пальчиковых батарейки, и, вооружившись своим длинным объективом, фотографировал местных жителей, выкладывавших яркие постиранные одежды сушиться прямо на глинистом берегу.
Мою спутницу же больше интересовали стаи длинноногих птиц, в изобилии бродивших по заболоченным берегам, которых она снимала своей камерой с каким-то остервенением, не обращая на меня при этом ни малейшего внимания, в результате чего путешествие оставило довольно утомительное ощущение монотонности.
Утром третьего дня пути мы прибыли в Кориуме, порт города Тимбукту, и спустя каких-нибудь сорок минут препирательств с местными таксистами водрузили свои чемоданы на крышу автомобиля, доставившего нас в один из трех-четырех отелей города.
Когда же наконец я опустился на пластиковый стул в придорожном кафе и увидел перед собой тарелку с дымящейся пищей, мне показалось, что я только что проехал весь африканский континент, чтобы оказаться здесь.
– Вот-вот, точно так же, наверно, чувствовал себя и майор Гордон Ленг, первым из европейцев попавший сюда в 1826 году, – по-русски прокомментировала Амани.
– Что он здесь делал? – поинтересовался я, набрасываясь на баранину.
– Ну, то же, что и остальные его коллеги, – искал возможности предложить своему королю новые земли. Европейцы по своему невежеству считали половину мира неоткрытой, несмотря на то что там уже тысячелетиями жили люди. По европейским столицам ходили самые разнообразные легенды о Тимбукту, и, конечно, всем казалось, что здесь золотом покрывают мостовые. Этот город считался как бы главной мистерией Африки, ведь сюда традиционно не допускали ни одного европейца. Значит, делали вывод монархи колониальных держав, здесь много богатств и, следовательно, необходимо присоединить город к владениям своей короны. Майор Ленг, как и все англичане, был уверен, что стоит лишь приучить местное население к британскому образу жизни, и ему только спасибо скажут, а все жители с ликованием примут английское подданство. Он ходил по улицам Тимбукту в своем красном мундире, с саблей на боку, приставал к вождям туарегов, пытался подкупить городских старейшин и подсовывал им на подпись договор о присоединении к владениям короны. И у всех все выспрашивал.
– Узнаю брата Жана-Мари, – вставил я.
– Но, во-первых, в Тимбукту действительно не любят чужаков, и даже марокканские купцы из Феса предпочитали испросить у старейшин разрешения, прежде чем войти в городские ворота. Во-вторых, туареги по своей природе агрессивны и нелюдимы. Даже на меня, обратите внимание, Алексей, здесь оглядываются с неудовольствием, потому что видят, что я из черных. А уж полтора века назад Гордон Ленг вообще сыграл роль красной тряпки для быка.
– Выгнали?
– Хуже. Он отправился на север, в Тауденни, что бы оттуда перейти Сахару и достичь Европы, и в пути был убит туарегами.
– Значит, его величество Георг IV так и не узнал о существовании Тимбукту?
– Не узнал. Его величеству пришлось ждать еще два года, прежде чем в Европу из Африки вернулся Рене Кайе.
– Этому повезло больше?
– Именно, – кивнула Амани, откидываясь на спинку стула со стаканом воды со льдом в руке. – И все потому, что он не стал вести себя вызывающе. Это был молодой и энергичный француз, без каких-либо великодержавных устремлений. Он путешествовал по Нигеру, был наслышан о Тимбукту, добрался до острова Дженне и подговорил там одного арабского купца взять его в свой караван, идущий на север. Кайе не вызвал здесь никаких подозрений, потому что был одет туарегом.
– Вот как? Любопытно.
– Да, он был закутан с головой в синее одеяние, с закрытым лицом, к тому же вполне сносно говорил по-арабски. Загорелый и небритый европеец средиземноморского типа здесь вполне сойдет за туарега. Он довольно легко проник в город, поселился в доме купца, который до сих пор стоит на одной из улиц, и в течение нескольких месяцев незаметно изучал Тимбукту и его обитателей. А потом через Триполи вернулся в Париж.
Я отставил пустую тарелку:
– Вы бы тоже небось с удовольствием отправили все это к чертям и вернулись в Париж, нет, Амани? Слишком много смертей...
Она с грустной улыбкой покачала головой:
– Нет, Алексей. Я не могу покинуть Мали. Мы же так близки к разгадке, ну разве я могу сейчас покинуть экспедицию? К тому же в Стране догонов осталась моя мама – помните, что сказал друг Бледного Лиса? «Два сердца будут вместе там, где потеряно третье»...
Она помолчала и, обернувшись к владельцу кафе, чутко дремавшему на ступеньке возле входа, попросила счет.
– Ну, хорошо, – сказал я. – Что мы с вами намерены делать здесь, в этом царстве песчаной пыли?
– Хороший вопрос! – улыбнулась Амани. – В Бамако мне дали четыре адреса. Адресами, впрочем, их назвать сложно, в Тимбукту всего несколько улиц, имеющих названия, и нет ни одного номера дома, только кварталы, но соседи наверняка подскажут, где нам найти наших информаторов.
Она вытащила список, который мы уже затерли до дыр во время жарких обсуждений плана действий по пути сюда. В нем фигурировали четыре человека – трое туарегов и один из племени белла, слывшие в Тимбукту известными путешественниками и крупнейшими знатоками культуры чернокожих племен. Если уж кто-то в Тимбукту и мог знать имя нужного нам потомка гномов из деревни Найе, то только эти четверо.
Али Абу аль-Зийани, библиотекарь. Дом возле мечети Джингарей-Бер.
Юсуф Макале, переписчик книг. Живет в Музее литературы.
Абд-аль-Кебир, купец. Дом напротив старой почты, квартал Санкорэ.
Ибн-Мухаммед, купец. Стоянка в деревне Агуни, к северу от города.
О каждом из них имелись дополнительные, но скудные сведения, полученные в посольстве Франции, но далеко не исчерпывающие нашего любопытства. К примеру, мы знали, сколько детей у аль-Зийани, хотя нам это было совершенно ни к чему, но не имели никакого понятия о том, где искать в Тимбукту старую почту.
– Чувствую, проблема может возникнуть вот с этим человеком, – я указал пальцем на последнее место в списке, – Ибн-Мухаммед. Малик рассказывал мне про него. Купец, живет в палатке в пустыне. Полгода проводит в Сахаре, возит соль из Тауденни в Тимбукту, обратно поставляет сезонных рабочих на соляные разработки. Восемь верблюдов, одиннадцать детей, четыре раба. Где нам его искать?
– Да, этот парень наверняка гнездится в каком-нибудь шалаше, вместе с верблюдами и рабами.
– Я вообще-то был уверен, что рабство отменили.
– Только не здесь, – мотнула головой Амани, и в ее сверкнувших гневом глазах я увидел нечто вроде генетической ярости. – Туареги до сих пор активно пользуются невежеством местных жителей. Знаете, мы в Африке сильно зависим от своего племени, а племя – от стародавних предрассудков. Вот догоны верят в змея-прародителя, а племя белла – в то, что они существуют для служения туарегам. Их предки были порабощены несколько веков назад, и каждому ребенку белла годами вбивают в голову, что он будет служить той же семье кочевников, какой служили его родители и деды.
– А где же законы свободолюбивой республики Мали?
– Здесь они не работают, вот увидите. У туарегов свои законы. Ладно, пойдем в город. Надеюсь, вы уже удовлетворили свой желудок этим кошмарным количеством баранины? И прекратите есть хотя бы на короткое время!
– Не надейтесь, – ответил я, поднимаясь из-за стола...
Туареги всегда очень высокомерно относились к другим народам. Они называют себя потомками властной и могущественной царицы Сахары, которой рабски служили остальные племена Африки. Как и любые другие кочевники, они считают достойными мужскими занятиями лишь войну и торговлю, в то время как земледелие и ремесло традиционно считаются здесь уделом слабых, подвластных народов.
Среди туарегов уже многие столетия живет несколько таких племен: они настолько свыклись со своим положением невольников, что рабство стало фактически добровольным. Это чернокожий народ кузнецов, который потерял вместе со свободой даже свое имя. Его мужчины считаются лучшими во всей Африке изготовителями оружия из белой сахарской стали. Кузнецов ценят как специалистов, но они не знают свободы и от рассвета до заката работают на воинов-туарегов.
Это и загадочное племя сахарских евреев, которые до наших дней донесли свое имя, но забыли и язык, и обычаи своих знаменитых предков. В небольших селениях, отделенных от стоянок туарегов, евреи занимаются самыми разными ремеслами, секреты которых нередко передаются только по женской линии и уж точно никогда – людям из других племен.
