Ознакомительная версия.
Это была маленькая симпатичная лисичка. Она с любопытством уставилась на нас, склонила голову набок – посмотрела, почесала задней лапкой за ухом, склонила мордочку на другую сторону и, внезапно испугавшись или опомнившись – люди же перед ней, враги! – сиганула назад, на обратную сторону холмика – только её и видели.
– Ну и ну, – присвистнул Дятел и перевёл дух. – Вот тебе и Билли Бонс, – и громко захохотал. – Напугался. Фу-ты, ну-ты. Честно сознаюсь. Думал, что бродяга какой-нибудь лазит. Мало ли…
– У неё вход в норку, наверное, камешками засыпало – она и вытаскивала их, – предположил Лёша. – Ну, и заметила: когда камешек на камешек бросаешь, они увлекательно так постукивают: тук-тук, цок-цок! Лисы, особенно молодые, большие игруньи. Вот она и забавлялась…
– Да и ты тоже игрун, – в шутку рассердился я. – Мог бы и не пугать нас так!
– Да нет, пока она не закашляла, я тоже невесть что думал. А кашлянула, и я понял: лисичка! Они тоже простывают, как люди. И немудрено после таких ливней. Лисы, правда, по-особому кашляют. А, впрочем, – он махнул рукой, – вам не понять этих тонкостей. Вы не охотники!
Всю дорогу мы с Дятлом потешались друг над другом, заранее зная, что эта история непременно войдёт в фольклор районной столицы, а библиотекарша Галя Лямцева даже установит очередь на собрание сочинений Стивенсона. И над Лёшей мы тоже подтрунивали: надо же, ратует за охрану природного мира тундры, технику из неё хочет изгонять – олешки-то лучше, ландшафт не портят, не в пример бульдозерам, а сам, поди ж ты, сидит на тракторе, ещё и подгоняет: «Быстрее нельзя?»
Лёша отмахивался от нас, сердился: не на вездеходе едем, смотрите – трава после трактора распрямляется, как Ванька-встанька, значит, жить будет. Слабое утешение! Трава-то поднималась между двумя тёмными полосами, взрытыми гусеницами – они не скоро зарастут, и колея эта, видная издалека, ещё долго будет хранить память о нашей поездке. Мы о ней забудем, а тундра – нет.
– А, чёрт с вами! – вдруг рассердился Лёша. – И правда, нельзя так: говоришь одно, делаешь другое. Слазьте!
Ты чего? – удивился Дятел.
Слазьте, я сказал! Пешком пойдём! А ну, глуши мотор!
Дятел, оценив свирепую лешину гримасу, выключил двигатель и соскочил на землю. И мне, конечно, пришлось последовать его примеру.
– Нельзя так, – упрямо повторял Лёша. – Нельзя, и всё тут, – будто бы сам себя уговаривал. – Раз против себя пойдёшь, другой, и останется одно: красивые слова, не больше!
– Фу-ты, ну-ты, что тут такого? Может, после нас ещё сто лет никто ничего здесь не испортит, не помнёт и не притопчет, – сказал Дятел. – Наивно! Трактор есть, а мы, идиоты, на своих двоих передвигаемся, да? Идеалист! Можно ли жить в полном согласии с природой?
– Давай попробуем! – запальчиво отрезал Лёша и, закинув рюкзак на плечи, решительно двинулся вперёд.
– Ну, ты и молоток, – присвистнул Дятел. – А человеческие потребы? Что, законсервировать эту тундру теперь, что ли?
Но всё-таки он шёл за Лёшей, и вид у него при этом был такой, будто бы только что вышел из дома и, ощупывая карманы, вспоминал, не забыл ли ключ в замочной скважине, выключил ли утюг и, вообще, не стоит ли вернуться – проверить, не горит ли уже квартира. Конечно, это было нелепо: иметь трактор и не пользоваться им, видите ли – вредно! Но завтра-то Дятел всё равно повезёт на нём срубленные деревья по той же самой тундре. Что за детские фокусы? Впрочем, мужчины иногда ведут себя как мальчишки. Вдруг в тебе, таком взрослом и даже солидном, взбунтуется озорник, проказник, повеса, драчун (список можно дополнить!), которого ты удерживал правилами приличия и этикета, – и вырвется из тебя, и натворит таких дел, что только за голову потом схватишься. Но, слава богу, это бывает редко, и чаще всего в мужских компаниях.
Вот Лёшу, видно, и подстрекал его внутренний упрямец. Он, не оборачиваясь, легко и споро шёл вперёд.
– Ладно, Дятел, брось, – примирительно сказал я. – Не надо было его допекать. У каждого свои заморочки…
– Шуток не понимает, – пробурчал Дятел. – Ишь, правильный какой!
А Лёша упрямо не поворачивал головы, как мы его не окликали, и уходил всё дальше и дальше – что ж, мастак: в тундре вырос.
Наверное, он всё-таки прав. Хотя, конечно, смешно: вон он, трактор, оранжевой точкой темнеет у холма. Ну, и проехали бы на нём, мало ли техники вот в эту самую минуту бороздит тундру? Машиной меньше, машиной больше – какая разница? Но кто-то должен первым почувствовать лад этих мест и постараться не нарушить их естества, не спугнуть красоту и, приспосабливая землю к своим потребам, сделать её лучше, и чтобы идущие следом удивлялись единству духа природы и человека. Одних только слов для этого мало. Что слова? Звук пустой! А попробуй-ка спрыгни с машины, протащишь десятка три километров под злым солнцем, так, что голова сделается каменной – ради принципа протащишь, а этот принцип, между прочим, может вызвать у здравомыслящих людей жалостливую усмешку. Знаете, такую, с которой обычно на недоразвитых смотрят – чего, мол, с убогого взять, своего-то ума не дашь.
– Вот Лёша, вот дружочек, – бубнил Дятел. – Ай, сорванец! Что теперь? А теперь вот что: как при социализме, рационализацию трактору придумывать. Чтоб тундре не вредил.
– И придумай.
– И придумаю, – упрямо мотнул головой Олег. – Чтоб я мз-за всяких психов при наличии машины топал пешком, это надо же! Думаешь, Лёшка один такой? Ещё подобные найдутся.
Дятел дурачился. Нет, о рационализации он не пустословил – серьёзно сказал. Может, и вправду что-нибудь скумекает?
А Лёша догнать себя не давал – не сбавляя шага, упрямо держал дистанцию. И вдруг остановился как вкопанный, будто наткнулся на стеклянную стену. Минуту-другую он вглядывался во что-то перед собой и, осторожно повернувшись к нам, отчаянно, не говоря ни слова, замаячил: тихо, мол, не балабольте!
Ничего не понимая, мы остановились и посмотрели в ту сторону, куда показывал Лёша. Вдали по бескрайней тундре вышагивал журавль. Время от времени птица поджимала одну ногу и, балансируя на другой, нагибалась к земле и что-то там искала. И снова неторопливо, размерено журавль переставлял длинные ноги: шаг вперёд – голова назад, ещё шаг – голова вперёд, при этом птица держала спину прямо как дама самого строгого воспитания.
Одиночество этого журавля нарушил другой. Приземлился рядом, поблескивая красноватым оперением, и тут же с подозрением уставился в сторону Лёши. Наш «объект» тоже встревожился, пробежал несколько метров и взлетел. Вслед за ним набрал высоту и пришелец.
– Это красные журавли! – кричал и от радости смеялся Лёша. – Их ещё канадскими называют. Очень редкие! Давно я их не видел…
– И это всё, что ты можешь заявить в своё оправдание? – пошутил Дятел. – Так бы и сказал: не заводи трактор, журавлей спугнёшь, а я хочу ими полюбоваться.
– Иди ты, – весело огрызнулся Лёша. – Эти птицы от вашей техники уже на край света шарахнулись. Думали: тут покой. А ты – трактором их пугать!
Он, забыв недавнюю обиду, вдохновенно рассказывал нам о чудесном красном журавле, сохранившемся лишь на Канаде, Аляске да у нас, на Камчатке и Чукотке. Их очень мало, и встретить этих птиц – большая удача.
Разговоры о журавлях хоть как-то скрашивали нашу дорогу, но в конце концов даже неутомимый Лёша поскучнел и замолчал. Одуревшие от жары, комаров и жажды (как нарочно, чистых ручьёв не встречалось), мы добрались наконец до длинной речной излучины.
Река изгибалась дугой, образуя тихий, неглубокий заливчик, куда и скатывалась холодная, серовато-стальная вода Парени. Вдоль высокого крутого берега кое-где высились длинные тополя, за ними поднимались одиночные матчевые лиственницы в поросли пушистого молодняка, и тут же резко, без всяких переходов, начиналась тундра – низенький, облезлый кустарник, чахлые пучки болотной травы, яркие голубые пятна ирисов, дымка голубичников.
Влево от места слияния двух рек вздымался небольшой холмик, покрытый тёмной зеленью; кое-где белели в ней клочки пушицы. В кустах у основания холмика звенели малиновые колокольчики пеночек. Время от времени какая-нибудь из птах покидала занятую веточку и подлетала к ручейку. Он вился меж камней, взбивая серебристую пену у серого островерхого валуна. «Пью-пью-пью!» – кричали ей вдогогнку товарки. «Тля-тля-тля!» – ответствовала оторвавшаяся напарница и, наскоро попив, снова устремлялась к своей веточке, чтоб похвастаться: «Пью-пила, пью-пила!»
Дружные птички, ничего не скажешь. Никогда поодиночке не селятся – только стайкой. Вместе им, наверное, легче охранять свои гнезда, добывать корм и выращивать потомство.
– Да-а, стоило тащиться в эдакую даль, чтобы пеночек послушать, – иронично поцокал языком Дятел. – Нет тут никакого зимовья, вот помянёте моё слово…
Ознакомительная версия.
