Смит улыбнулся, немного грустно, глядя на этот розовощекий, ясноглазый сосуд наслаждений, затерянный здесь, навсегда оторванный от далекого Бронкса. В этих ее современных облегающих джинсах, этих брючках, выцветших, рваных, изношенных, потертых так, что они стали мягкими, как фланель. Они тесно прилегают к каждой аппетитной выпуклости ее тела. Это уж слишком, думал Смит. Черт побери, это уж просто невыносимо для нормального мужчины. Срочно назад, в Баунтифул. В Сидар Сити. К Зеленой реке. Туда, в родные края, к моим женщинам.
— Бонни, — говорит он, вырываясь из своей задумчивости. — Бонни, ты имеешь в виду динамит?
Бонни одарила его сладчайшей из своих улыбок. — Все, что скажете.
Смит растаял в слякоть. — Солнышко, — говорит он, — я с тобой — хоть на край света. Я весь — за Абцуг, от А до Я.
Слава тебе, Господи, — говорит нетерпеливый Хейдьюк. — Наконец-то мы дело говорим. Док?
— Друзья, — говорит Док. — Я не верю в правило большинства. Вы знаете это. Я не верю также и в правило меньшинства. Я против всех форм руководства, в том числе и хорошего руководства. Я стою за консенсус в нашем сообществе. Каким бы он ни был. Куда бы он ни вел. До тех пор, пока мы следуем нашему основному правилу: никакого насилия по отношению к человеку. Обратите внимание — вон там, под Juniperus osteosperma, — это же Verbesina enceliodes в полном цвету.
— Который это бурьян? — спрашивает Бонни.
— Вы имеете в виду Juniperus monosperma, Док, — говорит Смит. — Взгляните-ка еще раз.
Док Сарвис опустил очки и взглянул еще раз. — Ну, конечно, конечно. Monosperma. Совершенно верно. Не такие мохнатые листья. Ягоды коричневые и более крупные.
— Поехали, — говорит Хейдьюк, ущипнув Бонни за плечо не слишком нежно.
Они поехали на восток через заросли кустарника, чтобы поближе взглянуть на открытую разработку угля. Они проезжали намывы песка, заросли полыни, хижины индейцев с дверными проемами, обращенными, как по команде, к восходящему солнцу; они миновали стадо овец, пасшееся под присмотром малыша на коне, и направились дальше, к огромной туче пыли, освещенной солнцем, в обширную сумятицу и суетливое движение больших машин. Первое, что они увидели, были параллельные отвалы вывернутой земли, камней и перевернутая почва — никогда уж больше она не будет взращивать и лелеять корни травы, куста или дерева (в пределах продолжительности жизни проданного с молотка, преданного и обманутого народа индейцев-навахо).
Потом они увидели могучий самосвал Эвклид с кабиной двадцать футов высотой. Он двигался прямо на них, сверкая фарами, изрыгая клубы черных отработанных дизельных газов и завывая сиреной, как раненый динозавр. За рулем сидел фермер, вывернутый с корнем из родной почвы, из Оклахомы или, быть может, из восточного Техаса, потянувшийся сюда в поисках сладкой жизни. Он пялился на них сквозь дымчатые защитные очки, грязный респиратор висел у него на шее. Бонни едва успела увести свою большую машину с дороги, чем и спасла их жизни.
Оставив машину в тени под прикрытием группы пиний, банда пошла пешком на ближайший холм, вооружившись полевыми биноклями.
То, что они увидели с холма, вряд ли возможно описать каким-нибудь из земных языков. Бонни подумалось о каком-то вторжении марсиан, Войне Миров. Капитан Смит вспомнил об открытом карьере Кеннесотта («крупнейшем в мире») неподалеку от Магны, Юта. Доктор Сарвис думал об огненной равнине, об олигархах и олигополии: угледобывающая компания Пибоди — только одна ветвь компании Анаконда Коппер; эта, в свою очередь, лишь сучок на гигантском дереве Юнайтед Стейтс Стил; а последняя сплетается в кровосмесительных объятиях с Пентагоном, ТВА, Стандарт Ойл, Дженерал Дайнемикс, Датч Шелл, И. Г. Фарбениндустри и пр., и пр. Весь этот конгломерат компаний, этот картель, как гигантский спрут, охватил своими щупальцами половину планеты Земля. Его мозг — банк данных компьютерных центров; его кровь — денежные потоки; его сердце — ядерный реактор; его язык — непрерывный технотронный ряд цифр, напечатанных на магнитной ленте.
Что касается Джорджа Хейдьюка, его мысли были самыми ясными и простыми: он думал о Вьетнаме.
Сквозь тучу пыли, рев, суматошное движение они с трудом могли разглядеть карьер глубиною, пожалуй, футов двести, шириной футов четыреста и с милю длиной. С одной стороны его ограничивала стена угля, — там электрические экскаваторы с десятиэтажный дом, как сказал Смит, вгрызались в землю, вырывали окаменелой породы из ее ложа под почвой и песчаником, грузили десятитонные куски в кузова самосвалов. За этим первым механизмом, дальше по карьеру, виднелась верхушка стрелы, кабели и шкив другого захватчика за работой, закопавшегося так, что его почти не было видно. В южном направлении видна была третья машина, еще грандиознее. Она не перемещалась на колесах, как самосвал, или на бесконечных гусеницах, как трактор; она «шагала» к своей цели, медленно переставляя одну «ногу», затем другую. «Ноги» представляли собою пару стальных плит, похожих на понтоны, каждая размером с корабль; машина поднимала ногу с помощью эксцентрической передачи, продвигалась вперед, ставила ее, и цикл повторялся. Переваливаясь, как утка, гигантская конструкция, включающая энергетический узел, кабину оператора, шасси, надстройку, кран, кабели и ковш для руды, раскачивалась из стороны в сторону. Как шагающий завод. Машина приводилась в действие электродвигателем; по мере ее продвижения вперед отдельная бригада занималась ее «пупочным питанием» — кабелями толщиною с мужское бедро, по которому подавалась энергия, приводящая ее в движение, — достаточная, хвалились конструкторы машины, для того, чтобы осветить город с населением 90 000 человек. Бригада кабельщиков, четверо мужчин с грузовиком, содержала в порядке линию электропередачи и трансформаторную подстанцию, смонтированную на стальных санях и следующую за драглайном. Гигантская Землеройная Машина: Аризонская ГЗМ.
Мы такие маленькие, думала Бонни. Они такие огромные.
— Ну и что из того? — спросил Хейдьюк, улыбнувшись ей сияющей белозубой улыбкой.
Смотри-ка, у этого грубияна есть интуиция, подумала она, приятно удивленная. Только вообрази: он — и интуиция? Или я сказала это вслух?
На обратном пути к железнодорожному полотну они ехали по неровной дороге, следуя за неподвижным змеем с перистальтирующим кишечником — угольным конвейером. Хейдьюк внимательно следил за каждым изгибом и поворотом, каждой промоиной и намывом, каждым оврагом и обрывом, каждой можжевеловой зарослью или дубовой рощицей, и наносил все это на свой план.
Доктор думал. Все эти фантастические усилия — гигантские машины, сети дорог, карьеры, бесконечная лента конвейера, трубопроводы, шламопроводы, загрузочные башни, железная дорога и электропоезда, теплоэлектростанции на угле стоимостью в сотни миллионов долларов; уничтожение целых ландшафтов, разрушение исконных индейских домов и пастбищ, индейских святынь, их кладбищ и усыпальниц; отравление последнего источника и хранилища чистого воздуха для всех соседствующих сорока восьми Соединенных Штатов; истощение драгоценных запасов чистой воды — весь этот титанический труд, и головоломные расходы, и все это разрывающее сердце непоправимое оскорбление земли, и небес, и вод, и человеческой души, — для чего? Все это — для чего? Как, всего лишь для того, чтобы зажечь лампочки в пригородах Феникса, еще не построенных, включить кондиционеры Сан-Диего и Лос-Анжелеса, осветить парковочные площадки супермаркетов в два часа ночи, дать энергию заводам для производства алюминия, магния, винил — хлорида и меди, зарядить неоновые трубки рекламы, придающей смысл и значение (другого значения и нет) Лас-Вегасу, Альбукерку, Таксону, Солт Лейк Сити, всем этим метрополиям южной Калифорнии? Чтобы поддерживать эту фосфоресцирующую, как разлагающийся труп, славу (а больше никакой славы и не осталось), именуемую Центр Города, Ночь, Город Чудес, США.
Они остановились на минутку у железнодорожного полотна. Рельсы описывали огромную кривую через Землю Навахо по направлению к электростанции в Пейдже, семьдесят миль за горизонтом. Они крепились к бетонным шпалам, уложенным на полотно из щебня. Наверху, на кронштейнах деревянных опор, висело нечто вроде высоковольтных троллейбусных проводов. И экскаваторы, и ленточный конвейер, и железная дорога — все это требовало электроэнергии. Неудивительно (думала Бонни) что им пришлось специально построить целую новую электростанцию только для того, чтобы снабжать энергией электростанцию, которая была той самой электростанцией, обеспечением которой занималась эта электростанция — головоломные чары инженеров по освоению новых земель.
