Чтобы передохнуть после статьи Шемински, я сел за пасьянс. Едва разложил карты, как в мою комнату на первом этаже дворца вошел Хорко, дядя короля. За ним стоял Бунам со своим помощником, малым в черной коже. Эти трое пропустили вперед пожилую женщину, очевидно, чью-то вдову. Кого-кого, а вдов я всегда узнаю. Ее привели сюда для встречи со мной. Потому, как мужчины склонились в почтительном полупоклоне, я понял, что она и есть главная гостья. В комнате стало совсем тесно. На полу у стены лежали Тамба и Бебу, а в углу сидел Ромилей. Таким образом в моей конуре собралось восемь человек. Неплохо было бы сдвинуть в сторону мое ложе, но ножки кровати были вкопаны в землю. Кровать была покрыта звериными шкурами и циновками. На ней же я разложил четыре неровных ряда пасьянса. Книги Дафу я отодвинул вбок, они не предназначались для чужих глаз.
Из-за тесноты я с трудом поднялся с табурета. Как-никак передо мной стояла женщина. На ней было короткое платье до бедер, которое словно бы усохло от жары. Я смотрел на женщину невидящими глазами: их слепил глянец карт. Но она сама подошла ко мне поближе. Лицо ее представляло собой неровный, сужающийся к подбородку круг. Вздернутый нос и пухлые губы создавали впечатление, будто старая дама напрашивается на поцелуй. Во рту не хватало зубов.
Я с первого взгляда узнал породу: такое же неправильное лицо, такие же большие губы, тот же красноватый оттенок в уголках глаз. «Родственница короля, — подумал я. — Скорее всего мать».
— Королева Ясра. Матушка короля, — представил ее Хорко.
— Мэм, ваш визит — большая честь для меня.
Королева взяла мою руку и положила себе на бритую голову. У варири все замужние женщины бреют голову. Ей было легко сделать это: она была на пару футов ниже меня. Когда Хорко наклонялся, чтобы что-то сказать королеве, камни на его ушах болтались, как две бороды у петуха.
Я снял шлем, показывая ссадины и царапины на лице, оставшиеся после вчерашней церемонии. В глазах у меня горел, должно быть, какой-то сумасшедший огонек. Он-то и привлек внимание малого в черной коже. Тот сказал несколько слов Бунаму, а я положил себе на голову руку старой королевы и сказал: «Мэм, Хендерсон к вашим услугам. Переведи это, Ромилей». Его лоб сморщился больше обычного. Бунам тем временем начал разглядывать мои карты и книги короля. Я спрятал их за спину, подальше от него. Потом попросил Ромилея: «Скажи королеве, что у нее замечательный сын. И что я горжусь дружбой с ним».
«Зачем она пришла с этим душегубом Бунамом? — думал я. — С тем, кто отнимает остаток жизни у состарившихся королей? Ведь это он задушил ее мужа».
Полуденная пора клонилась к вечеру. В Штатах в этот час обычно устраивают коктейли. Замедлялось вращение колес мироздания, небесные своды темнели и останавливались, и мир в согласии с самим собой, полный желания перемен, сбрасывал напряжение.
Я понял цель их прихода. Во-первых, узнать как можно больше о львице. Во-вторых, заставить меня отговорить короля от частых визитов к ней, поскольку Атти непременно принесет племени беду.
Говорил преимущественно Хорко, причем говорил на нескольких языках — на французском, английском и немного португальском. Лицо его багровело от старания, а уши с драгоценными камнями обвисали вместе с плечами.
Начал он с того, что немного рассказал о своем житье-бытье в Ламу. Вполне современный город: автомобили, кафе, концертные залы, многоязыковая речь на улицах. «Tout le monde très distingé, très chic»[14], — говорил он.
Я прикрыл ладонью глуховатое ухо и повернулся к нему здоровым. Увидев, что я слушаю внимательно, Хорко оживился. Было видно, что он влюблен в этот город. Годы, проведенные там, были лучшей порой его жизни. Это был его Париж. Я представил, как он построил себе дом, нанял слуг, завел женщин и целые дни, надев легкую полосатую куртку и сунув в петлицу бутоньерку, проводил в кафе. Он был недоволен, что его племянник Дафу куда-то исчез и отсутствовал восемь или девять лет. «Ушел из школы в Ламу, — говорил он. — Pas assez bon[15]. Плохо, очень плохо. Потом умер его папа, король Гмило. Moi aller chercher[16] Дафу. Целый год».
Хорко поднял над бритой головой королевы Ясры указательный палец, и по тому, как он был возмущен, я понял, что на него возложили ответственность за исчезновение племянника.
Хорко заметил, что мне не нравится его тон, и спросил:
— Ты друг Дафу?
— Друг, а что?
— Я тоже друг. Roi neveu. Aime neveu. Sans blague[17]. Опасно.
— Что еще опасно?
Бунам что-то сказал Хорко, а королева-мать умоляющим голосом воскликнула: «Саси ай. Ай, саси, Санчо!» — снизу ей не были видны мои глаза, она не знала, отзываюсь ли я на ее мольбу, и принялась целовать мне костяшки пальцев, как делала Мталба перед тем, как я отправился в поход против лягушек. Целовать мои загрубелые, исцарапанные, сплошь в ссадинах пальцы. Особенно плох был указательный, который я, подражая Панчо Вилье, направил из-под стола на кота.
— Мэм, не надо, не надо! Ромилей, скажи ей, чтобы перестала. Я так уважаю ее, что будь у меня столько же пальцев, сколько клавиш на пианино, все они были бы в ее распоряжении… Что она все-таки хочет?
— Помочь сыну, господин, — пояснил Ромилей из-за моей спины.
— Разве он нуждается в помощи?
— Уберечь сына от львицы-колдуньи. Львица плохая.
— Они запугали старушку, эти двое, — сказал я и, хмурясь, повернулся к Бунаму с помощником. — Они — как жуки-могильщики, подавай им трупы, а если трупов нет, сами загоняют людей в могилу. Посмотри на эту летучую мышь с кожаными крыльями, на этого подлипалу. Ему бы привидений играть в театре. И морда у него, как у муравьеда. Скажи этим типам, что король Дафу — исключительно благородный человек. Найди выражение покрепче.
Моя похвала ничего не изменила. Они пришли просветить меня относительно львов.
За одним-единственным исключением у львов ведьмины души. Вместо своего отца король привел в селение Атти, а Гмило где-то еще бродит. Сельчанам это не понравилось, и Бунам пришел предупредить, что Дафу впутывает меня в колдовство.
— Да бросьте вы! Я не способен быть колдуном. У меня характер прямо противоположного склада.
Между Хорко и Ромилеем начались переговоры, и я понял, что положение действительно серьезное. Как выйти из него, если на тебя взвалили тяжелый камень? Бунам и иже с ним были встревожены до крайности: львица приносит беду. У нескольких женщин, которые в прежнем воплощении враждовали с Атти, случились выкидыши. Вдобавок пришла засуха, которая прекратилась после того, как я поднял Муммаху. Так я завоевал популярность (я чувствовал, что краснею). «Мне ничего не стоило это сделать», — самодовольно подумал я. В этот момент Хорко сказал, что мне не следовало спускаться в логово Атти, и напомнил, что Дафу не обладает всей полнотой власти, пока не поймает Гмило, а поймать его мешает Атти. Старый король вынужден оставаться в джунглях среди дурных сородичей (остальные львы все до единого — зловредные существа). Народ считал, что львица соблазнила Дафу и он сделался не способным исполнять свои обязанности.
Я попытался внушить моим гостям, что многие иначе смотрят на львов, что несправедливо обвинять всех этих диких кошек. Лидером антильвиных сил был Бунам. Я подумал, что немигающий взгляд, строгая складка на лбу, приспущенные веки должны означать (даже здесь, в Африке, где под высоким раскинувшимся небом землю покрывают бескрайние моря зелени) то же самое, что они означали бы в Нью-Йорке, а именно глубокомыслие.
— С королем надо ладить. Он исключительный человек и совершает исключительные поступки. Иногда великие люди творят бог весть что. Взять Цезаря, Наполеона или Чака — основателя государства зулусов. А наш король интересуется наукой. Хотя я не специалист, но полагаю, он думает о человечестве в целом, о том, что оно устало от себя, и природа должна сделать ему живительный укол в руку. Скажите спасибо, что Дафу не Чака, а то показал бы он вам.
Я надеялся, что моя угроза возымеет действие, но ничего подобного. Королева-мать по-прежнему держала мою руку и что-то шептала. Ромилей закончил переводить, Бунам выпрямился и щелкнул пальцами. Его помощник достал из-за пазухи предмет, который я поначалу принял за засохший баклажан. Он поднес его к моему лицу. На меня глянула пара мертвых глаз, взгляд их был безжизненный и какой-то конченый. Из приоткрытого рта не вырвалось дыхание. Одна ноздря была сплюснута, другая растопырена. У меня перехватило дыхание. Внутренний голос, который я услышал, когда взвалил на плечи труп, хотел заговорить, но до меня донесся только шепот. Думаю, некоторые люди ближе к смерти, чем другие. Я спросил судьбу, почему смерть всегда близ меня. Почему не могу отделаться от нее хотя бы на время? Почему?
— Ну и что это за штука?
