– Спасибо, Дима. Можете идти, – сказала она властно. И, хотя я ни о чем не спрашивал, пояснила: – Это мой курсант. У него пересдача.
Курсант был в футболке, синих адидасовских тренировочных и без носков.
Я пожал плечами. Левицкая славилась своим темпераментом не меньше, чем своими бриллиантами.
– Это мой последний курс, – сказала она, – больше не будет. Не важно. У нас с вами, кажется, есть о чем поговорить.
Она сидела неподвижно, сложив руки на коленях, и я разлил по чашкам из серебряного кофейника. Диме вполне можно было засчитать пересдачу. Кофе был хорошим.
– Эмма Генриховна, – сказал я, – я не меньше вас заинтересован в том, чтобы найти Сметанкина.
Она моргнула. Глаза у нее были накрашены. Но тушь на ресницах слиплась, и потому они торчали, как иголочки.
– Этот интерес у меня, как и у вас, очень личный.
Она чуть приподняла брови. Сегодня на ней был лишь бриллиантовый анк на цепочке. Почему анк? Она же не готка!
Наверное, тоже кто-нибудь подарил.
– Вы, наверное, заметили, что за столом в “Палас-отеле” я сидел рядом с некоей девушкой…
– Нет, – сказала она, – не заметила.
Еще бы. Такие, как она, не очень-то замечают девушек. Да и до меня ей было мало дела. Ей было дело только до Сметанкина.
– Не важно. Так вот. Она родственница Сметанкина.
Во всяком случае, она так утверждает, подумал я.
– И я хочу ее найти. Я люблю ее, понимаете?
– Более-менее понимаю, – сказала она.
На самом деле она, наверное, никогда никого не любила в прямом смысле этого слова. Обходилась без этого.
– В связи с этим у меня есть несколько вопросов. Но они… несколько личные.
– Ничего, – сказала она, – это не страшно. После этого приема в “Палас-отеле” у меня уже нет ничего личного. Спрашивайте.
– Скажите, вы следили за судьбой Сережи постоянно? От его рождения до появления здесь?
Она покачала головой. Седые волосы плотно прилегали к черепу, и я с ужасом и жалостью увидел, что сквозь них просвечивает розовая кожа.
– Нет, – сказала она, – на какое-то время я потеряла его из виду.
– На какое?
Она потерла лицо ладонями. Сверкнули бриллианты.
– Надолго, – призналась она наконец. – Ему было лет десять. Одиннадцать. Не помню. Да, я в этот год защитилась, значит, одиннадцать.
Я позвонила им, в администрацию, по межгороду, и мне сказали, что год назад в детдоме был пожар. Никто не пострадал, но сгорело одно крыло здания, и часть детей перевели в другие учреждения. И Сережу вместе с ними. Я спросила куда, но они сказали, что там какая-то путаница с документами, не помню.
Она, получается, звонила в детдом раз в год. А то и реже.
– Я пыталась навести справки, но все время были другие более важные дела. Тогда мне казалось, что были другие важные дела.
– Но как вы тогда узнали, что это именно он? Я имею в виду, когда он сюда приехал?
– У меня связи шире, чем тогда. Я попросила навести справки. Мои друзья в Красноярске позвонили в паспортный стол. Это он. Сергей Сергеевич Сметанкин, до последнего времени проживал в городе Красноярске на улице…
– Мангазейской?
Она удивилась:
– Откуда вы знаете? Впрочем, да. Вы же были близки.
– А можно точный адрес?
– Зачем? – опять удивилась она. – Ах да. Девушка. Знаете что? Может, это к лучшему. Вы ведь собираетесь туда? Очень хорошо. Я оплачу поездку. Вы… поговорите с ним. Скажите ему, чтобы приехал. Хотя бы ненадолго. Он ведь, кажется, привязан к вашему отцу.
– Был привязан.
– Ах да. Мне говорили. Соболезную. Так вот, его адрес.
Папа ее тоже не интересовал. Понятно, что она сделала такую карьеру – ее вообще не интересовали люди. Только цели.
Она достала из роскошной визитницы квадратик, на котором аккуратным почерком было написано: “Сметанкин Сергей Сергеевич, г. Красноярск, ул. Мангазейская, дом 8, кв. 21”.
Я перевернул карточку. Это была визитка одного из самых известных в городе гинекологов. Даже я его знал.
Почему я сказал “Мангазейская”? Рогнеда ведь говорила, он давно с ними не живет. Что он бросил их, когда она была еще маленькая. Тут что-то не так. Впрочем, тут все не так. Надо бы мне купить хороший пуховик и ботинки на гортексе. Там, наверное, уже зима.
– Почему Сергей Сергеевич? – спросил я неожиданно для себя.
– Его отца звали Сергеем. Скажите ему…
Она вздохнула и на миг закрыла глаза, словно прислушиваясь к себе.
– Скажите ему, чтобы он поторапливался.
– Хорошо.
Она не требовала сочувствия, и мне не надо было его выказывать. Это почти всегда получается фальшиво, если надо выказывать сочувствие.
– А скажите, там с вами на курсах… в Красноярске… Не училась такая Таня? Татьяна Васильевна Ларина?
Мама так и не взяла папину фамилию. Наверное, полагала, что Ларина все-таки звучит лучше. Так оно и есть, в общем-то.
– Нет, – сказала она, – не припомню. Там вообще сплошь были женщины. Бедняги, согнали всех в одну кучу. Как овец. Одна тоже была на седьмом месяце. Все время ходила блевать в сортир. Токсикоз. Ее Таня звали? Не помню. Правда не помню.
Я надвинул капюшон парки, но снег все равно бил в лицо острыми злыми иголочками. Огни фонарей и домов дрожали за его густой подвижной сетью. Под ногами тоже был снег, утоптанный, то желтый, то синий, вспыхивающий короткими вспышками.
Я так и думал, здесь была уже зима. И давно. Люди к ней привыкли.
Я остановил встречного прохожего с мерзнущей собакой на поводке и спросил дорогу. Люди с собаками всегда знают дорогу.
– Вы проехали, – сказал он, – это Мясокомбинат. Ничего страшного, вернитесь назад и дойдите до пересечения со Второй Таймырской. Там направо.
– Долго?
– Нет, – сказал он, – совсем недолго. Минут двадцать.
Настоящий потомок первопроходцев.
Снег скрипел под гортексными ботинками, и моя тень то сокращалась, то разбухала в свете фонарей.
У подъезда в столбе света снег крутился как тысяча мелких бабочек.
Кодовый замок был выломан, но в подъезде было тепло. На плиточном полу натекла лужа воды.
Я поднялся на второй этаж и надавил ладонью на кнопку звонка.
Я слышал, как он заливается за дверью искусственной птичьей трелью, но никто не открывал. Я надавил еще раз и не отпускал.
– Кто тама? – спросили за дверью.
Я сказал:
– Я ищу Сметанкина. Сергея Сергеевича Сметанкина. Я его родственник.
Я не был его родственником, но так было удобнее.
– Сметанкина? – повторил голос, я не понял, мужской или женский.
Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель выплыло круглое китайское лицо.
– Сметанкина, – сказало лицо тонким голосом.
За спиной у него в желтой тени коридора стоял еще один китаец и, кажется, еще один.
Потом второй китаец повернулся и куда-то ушел. Первый китаец остался стоять, загораживая собой вход. У него за спиной мелькали неразличимые тени. Этих китайцев тут, наверное, не меньше десяти. А то и больше.
– Сметанкина тут не живет, – сказал китаец и замотал головой.
– Живет, – сказал я. – Сейчас пойду в милицию и выясню, кто тут живет. А потом вернусь.
– Сметанкина, – повторил китаец и исчез. Я слышал, как он говорит за дверью высоким птичьим голосом, но разобрал только слово “милисия”.
Потом дверь отворилась во всю ширину.
Это был еще один китаец, глаза его прятались под набрякшими веками, но в общем и целом он походил на китайского атташе по культуре. Бывают такие атташе по культуре.
– Вы кого-то ищете? – спросил он.
Голос у него был высоковатый, но приятный. И выговор чистый.
– Да, – повторил я, – Сметанкина. Сергея Сергеевича. Он владелец этой квартиры.
– Возможно, – сказал китаец вежливо. – Моя большая семья арендовала эту квартиру через фирму. Хорошая фирма.
– Давно?
– Давно, – сказал китаец, не уточняя.
– А название фирмы не скажете?
– Нет, – сказал китаец и замолчал.
Я подумал, что надо бы опять пригрозить милицией, но понял, что этот милиции не боится. Он вообще никого не боится. Я даже не знал, врет он или нет, – я не мог ничего понять ни по его жестам, ни по интонации. Словно я разговаривал с пришельцем из космоса. Или с разумным муравьем.
Он просто стоял у порога и ждал, когда я уйду.
Из квартиры тянуло сквозняком, и этот сквозняк гулял у меня по ногам. И еще запахом вареной капусты.
Я подумал и позвонил в соседнюю квартиру.
Китаец так и остался стоять на пороге.
Я жал на звонок и жал, и он отзывался точно такой же птичьей трелью.
– Начальника? – спросил за дверью тонкий голос. – Господина? Циво надо?
Я отпустил звонок, повернулся и пошел вниз по лестнице. Из мусоропровода между этажами несло капустой. На грязной зеленой, капустного цвета, стене каллиграфически чернели иероглифы. То ли “могучий нефритовый жезл”, то ли “мир, труд, май!”. Кто их, китайцев, разберет. На лестничной площадке за моей спиной захлопнулась дверь.
