– Глядите, как Таро увивается перед госпожой Ямамото, – снисходительно заметил Мураками-сан. – Влюбился, что ли?
Я прожевал рис и уклончиво промычал что-то.
– А возьмите старину Такахару и его гавайскую госпожу. Кто бы мог подумать? Иногда любовный вирус настигает людей далеко не первой молодости.
– Я как раз собирался поговорить с вами о Такахаре-сан, – озабоченно сказал я. – Я считаю, нам следует найти его и серьезно с ним поговорить. Все, что случилось, настолько не в его характере, что я опасаюсь за психическое здоровье Такахары-сан.
– Право же, Сато-сан, нельзя быть таким циничным! Впрочем, в ближайшем будущем я действительно собираюсь встретиться с Такахарой-сан, чтобы обсудить вопрос возврата пенсионных выплат. А до тех пор вам придется мучиться сомнениями. Разве так трудно поверить, что человек способен бросить все ради любви?
Я снова неразборчиво промычал. Внизу в парке госпожа Хатта и госпожа Акаши скатывали сетку, а госпожа Ямамото пожимала руку Таро. Он восхищенно смотрел на нее, не желая отнимать руки.
– Я должен идти, – сказал Мураками-сан. – Сегодня придется развлекать чиновников из мэрии. А я еще не отошел от вчерашних гостей из нашего филиала на Тайване!
– Какой у вас напряженный график, – заметил я.
Я вгляделся в профиль Мураками-сан, пока он широко зевал. Сосудистые сеточки на носу и щеках напоминали крохотных червячков. В его дыхании ощущался запах виски и освежителя рта.
– До встречи, Сато-сан. – Мураками-сан сердечно похлопал меня по плечу. – И не будьте слишком строги к старине Такахаре. Кто знает, может быть, следующей жертвой любовного вируса станете вы сами!
Мураками-сан еще раз лукаво подмигнул мне. Затем он вышел, тяжело затопав по коридору, и в это время раз дался сигнал, возвещающий об окончании ленча.
Около пяти я так разволновался, что не мог усидеть на месте. Я собирал лишние скрепки и приводил в порядок корзинку для входящих бумаг, когда ко мне подошла госпожа Ямамото. Она была свежа, словно на часах застыло 8.30 утра, и ей были очень к лицу белая блузка и платье-комбинезон. Она попросила разрешения начать проверку кредитоспособности Накамуры – дело довольно хлопотное, к тому же требующее моего наблюдения и не одного часа работы. Я с неохотой согласился и, на мгновение утратив контроль над собой, устало вздохнул. Ты же знаешь, я не поощряю в офисе этих охов-вздохов. Эмоции негативно влияют на рабочую атмосферу. Тут же заметив мое настроение, госпожа Ямамото сказала:
– Вам незачем оставаться, господин Сато! Сегодня вы и так слишком много работали! Я прекрасно управлюсь сама… Нет, я просто настаиваю, чтобы вы шли домой.
Слова ее звучали так искренне и убедительно, что я не мог не улыбнуться.
– Что ж, убедили, так и поступим, госпожа Ямамото, – сказал я. – Бумаги – в вашем полном распоряжении!
– Можете рассчитывать на меня, сэр! – воскликнула госпожа Ямамото и шутливо отсалютовала мне.
Когда я вышел из поезда, погода разбушевалась. Ветер свистел в ушах и трепал лацканы пиджака. Галстук взлетал передо мной, словно поводок. Повернув на нашу улицу, я увидел двоих отпрысков Окумуры, запускавших воздушного змея, который они соорудили из пластикового пакета. Детям приходилось с силой тянуть за веревку, так как ветер норовил вырвать из рук и унести в небо их экономичного змея. Дойдя до дома, я с удовольствием отметил про себя, что занавески в спальне раздвинуты, а окно приоткрыто, чтобы в комнату мог поступать свежий воздух. Это означало, что Марико на месте. Я вставил ключ в замок и только тут обнаружил, что дверь закрыта на щеколду.
– Марико? – позвал я.
Дом был нем, как могила. Я сбросил мокасины и опустил портфель, затем бегом поднялся по ступенькам и постучался в дверь спальни. Не получив ответа, несколько мгновений вслушивался, а затем вошел внутрь. Твое лоскутное одеяло было аккуратно сложено, а туфли с красными пряжками исчезли. Я развернулся и вышел в коридор.
Дверь в ванную со скрипом отворилась. Я легонько постучал.
– Марико?
Я отворил дверь ванной и попал в объятия теплого и влажного воздуха. Очки мои тут же запотели. Капли конденсата покрывали плитку на стенах. Должно быть, Марико мылась совсем недавно. Я почуял запах своего шампуня от перхоти из супермаркета. (Я целый год пользуюсь одной бутылочкой – так мало нуждается в шампуне моя лысина.) Однако знакомый химический запах смешивался с чем-то нежным и мускусным, словно медвяная роса. Я протер очки рукавом, а когда снова надел их, кое-что бросилось мне в глаза. На покрытом конденсатом зеркале проступало слово «судьба». Казалось, иероглиф нанесен быстрой кистью каллиграфа. С перекладины свисало полотенце. Прежде чем выйти, я дотронулся до мокрых волокон.
Хлеб и джем исчезли, а тарелка и нож были вымыты и оставлены для просушки. Мою записку Марико свернула в виде цветка лотоса в технике оригами. Я разочарованно осматривал кухню.
– Судьба, – произнес я вслух, – придет же в голову писать такое на зеркале.
Затем я услышал щелчок входной двери.
Я ждал, прислушиваясь к тому, как Марико снимает туфли и надевает тапочки, а затем мягко топает на кухню.
– Марико, – начал я, когда она возникла в дверях.
Девушка остановилась, в глазах ее светились благодарность и стыд. Одежда смялась от ночного сна, плиссированные складки на юбке разгладились. Один носок натянут до колена, другой болтался у лодыжки. Я с удовольствием отметил, что к Марико вернулся обычный персиково-сливочный цвет лица. Твоя старая плетеная корзинка, обычно валявшаяся в углу кухни, свисала с руки. Влажные волосы растрепал ветер. Я подумал, что ей не стоило выходить из дома с мокрой головой.
– Я… я хочу извиниться за свое поведение прошлым вечером, – сказала она.
Я прочистил горло.
– Теперь вам лучше?
В отличие от вчерашнего вечера сегодня взор Марико был ясен. На щеки вернулся цвет.
– Да, спасибо, что позаботились обо мне. Мне так неловко, что я очутилась на вашем пороге и что я обременяю вас.
Почему именно я? Этот вопрос мучил меня. Почему на моем пороге? Однако я понимал, что эти простые вопросы вызовут целую лавину других, не столь простых. Пусть девочка хотя бы присядет.
– Я рад, что вы поправились, – сказал я.
– Я нашла хлеб и джем, спасибо вам. Я была так голодна, что съела все до последней крошки. Когда обнаружила, что ваш холодильник пуст, то решила сходить на рынок…
Марико подняла, а затем снова опустила корзину, искоса поглядывая на меня, очевидно, боясь, что я сочту ее добрый жест нахальством.
– Вы очень любезны, Марико. У меня никогда не хватает времени ходить по магазинам.
Марико улыбнулась. В кухне повисли сумерки. Обычно я сразу же щелкаю выключателем, чтобы не напрягать глаза, но сегодня я дал возможность теням сгуститься.
– До того как я уйду, мне хотелось бы приготовить вам ужин, – сказала Марико, – в благодарность за то, что вы помогли мне. Это самое меньшее, что я могу сделать для вас.
– Этот вовсе не обязательно… – запротестовал я.
– Пожалуйста, мне станет гораздо легче, если я хоть как-то отплачу вам за вашу доброту… – Марико коснулась рукой мокрых волос. – Кроме того, я думаю, что должна объясниться. Может быть, присядем?
Марико поставила на пол плетеную корзину, и мы сели. В полумраке солонка, перечница и молочный кувшин образовали на столе рунический круг. Вчерашняя газета лежала под цветочным горшком – виднелись только заголовки. Улыбка Марико скользнула от этих предметов ко мне, словно волна набежала наберет.
– Я проснулась почти сразу же после того, как вы ушли на работу, – начала она, – поэтому в моем распоряжении оказался целый день, чтобы поразмыслить над всем и решить, что мне делать. Сначала я должна объяснить, что случилось со мной вчера вечером. Иногда, когда я несчастна или расстроена, я глубоко засыпаю. Я страдаю от этой болезни еще со школы. Своего рода нарколепсия. Это не мешает мне вести нормальную жизнь, но иногда на меня находит, как вчера.
Марико говорила будничным тоном, словно ей уже не впервой приходилось пересказывать историю своей болезни, и все слова она давно уже выучила наизусть.
– Мне очень жаль, Марико, – сказал я.
Марико рассмеялась, словно хотела утешить меня.
– На самом деле все это довольно забавно. Когда я училась в начальной школе, воспитательница посылала меня за директором. И довольно часто они обнаруживали меня в приемной – я засыпала прямо в кресле рядом с кабинетом.
Я вспомнил, что несколько лет назад читал о подобных случаях в брошюре по страховой медицине. Брошюра называлась «Опасный сон». Опасность возрастала, если больной засыпал прямо за рулем или на рабочем месте, где применялись опасные механизмы. Были даже случаи со смертельным исходом.
– Я читал об этом, – сказал я.
Марико улыбнулась.
– Такое случается довольно редко. Экзамены, эмоциональное напряжение, землетрясение. Все эти вещи навевают на меня глубокую дрему.
