– Но как ты оказалась здесь? Зачем ты приехала в Камберлоо? – спросил я. – К кому-нибудь в гости?
– Я тут живу, – ответила она. – В прошлом году я построила здесь себе дом. – Ее муж, сказала она, всегда хотел поселиться в этих местах на пенсии. Ему нравился этот фермерский район, ощущение постоянства и обустроенности, а также сравнительно мягкий климат.
– А твои родители? Как они поживают? – Миссис Хебблтуэйт меня мало интересовала, но я хотел расспросить о докторе, который всегда был добр ко мне.
– Оба умерли восемь лет назад, – ответила Мария. – Их отправили на Малые Малуки. Отец был уже стар для тропического климата. Оба подхватили какую-то желудочную инфекцию и умерли через несколько дней.
– Как жаль, – отозвался я.
– Но ты-то, Эндрю? Она уже несколько раз поглядывала на мою затянутую в перчатку руку. – Что ты делал все эти годы? Как ты попал в Камберлоо?
Ее рассказ о прошедших годах был достаточно краток, но я предложил в ответ еще более сжатую и отредактированную версию своей жизни. Когда я закончил, мы остались сидеть бок о бок в переплетающихся тенях под деревьями, не желая расходиться и возвращаться под яркие лучи солнца.
После этой первой встречи в парке мы с Марией не хотели расставаться. Мы договорились в тот же вечер встретиться за ужином у «Вагнера», и я приехал заранее. Поскольку был вторник, в ресторане почти не шумели. Поджидая Марию, я выпил бокал вина.
Она появилась в черном платье с жемчугами и выглядела великолепно. Казалось, и она рада меня видеть. Наши пальцы сплелись на столе, какое-то время мы сидели и, понемногу отпивая вино, дополняли свои жизнеописания пропущенными подробностями.
– Почему твоя мать невзлюбила меня? – спросил я.
– Во время шторма, пока мы сидели взаперти в «Бастионе», она видела, как я помахала тебе. – Мария улыбалась – по крайней мере, глаза ее улыбались. – Помнишь, мы уговорились махать друг другу в три часа дня? Она спросила, чем это мы занимались в предыдущие дни на берегу.
– И ты ей сказала?
– Я не хотела, но пришлось, – призналась она. – Меня никогда не учили лгать.
И я поверил ей. Поверил всем сердцем.
– Но помимо этого мама всегда была суеверной. На острове существовала легенда о чужаке, который явится в город и принесет несчастье. Она подозревала, что этот чужак – ты. – Мария улыбнулась, и мне стало легче.
– А твой отец? – продолжал я. – Он тоже сердился на меня?
– Не думаю. Он смеялся над мамиными суевериями. И ты ему вроде бы всегда нравился, – ответила Мария. – Думаю, он бы взял тебя с нами, если бы мама позволила.
Я стал расспрашивать, какие отношения были у ее родителей. Мне казалось, что всем заправляла мать.
– Это она только делала вид, – сказала Мария. – Она не хотела, чтобы кто-нибудь, особенно сам отец, догадался, как сильно она его любит и зависит от него. Но она покорно следовала за ним из одного гиблого места в другое – всю жизнь, так что он догадывался.
Наверное, моя улыбка показалась ей скептической.
– Любовь принимает разные обличья, Эндрю, – сказала она. – И все равно она – большая редкость. Где бы ты ни нашел ее, не упускай. – И она, быть может бессознательно, покосилась на мою руку в перчатке. Тогда я сказал, что должен еще кое-что рассказать, и поведал ей о том, как изуродовал эту руку в аварии, все детали которой стерлись из моей памяти.
После обеда мы поехали на такси в Пайнвуд – холмистый район возле университета. Дом Марии был построен по образцу коттеджей Старого Света, как и домик тети Лиззи на острове Святого Иуды.
А внутри все было устроено просто и элегантно, и репродукции, висевшие на стенах, показались мне квинтэссенцией хорошего вкуса.
Мария провела меня в спальню, и там я обнял ее и поцеловал. Это произошло само собой. Прошедшие годы исчезли, когда мы разделись и вместе легли в постель. Ее тело стало телом взрослой женщины, и это привело' меня в восторг. Но я боялся не понравиться Марии: хотя от лишней пухлости я избавился, оставались травмированная рука, когтистая кисть, пурпурное пятно.
Мария осторожно коснулась моей высохшей руки, провела пальцами по когтям, которыми она заканчивалась, пытаясь убедить меня, что ей нисколько не противно. Потом она погладила отметину на моей груди – как много лет назад, в бухте. Это пятно казалось мне теперь не столь невинным, простительным, как тогда, потому что и мое тело стало телом взрослого мужчины. Но Мария улыбалась, проводя пальцами по моей родинке, как будто эта отметина подтверждала, что я – тот самый мальчик, которого она знала прежде.
Наш любовный акт не был похож на безумие в пещере на острове Святого Иуды. Тогда мы вкладывали всю свою жизнь в совокупление, а теперь оба научились владеть собой даже на пике страсти. Мария прикрыла глаза и часто дышала, но не издавала ни звука, а я думал о том, как бы не вспотеть. Сам по себе акт был вполне приятным, но неистовый порыв ушел из него, как будто со временем в каждом из нас притупились какие-то жизненно важные нервы.
Какое-то время мы тихо лежали в объятиях друг друга, потом снова оделись, спустились в гостиную и выпили кофе.
Так Мария Хебблтуэйт вернулась в мою жизнь. Мы не торопили события: раз или два в неделю вместе ужинали или ходили в кино, проводили ночь у нее или у меня – не слишком часто.
После первых дней мы перестали разговаривать о нашем общем прошлом. Оно казалось книгой, прочитанной очень давно, а с тех пор мы прочли много других книг. И одну из них мы читали теперь. Я был так счастлив, так хорошо мне было с ней, что я даже объяснился Марии в любви – мне казалось, уж это я сделать обязан. И она говорила, что любит меня – возможно, по той же причине.
Иногда я смотрел на нее и гадал, что происходит в ее мыслях, порой я ловил на себе ее взгляд и понимал, что она тоже гадает. О своем покойном муже она говорила мало. Возможно, собиралась больше рассказать мне о нем со временем. А может, думала, что мне будет неприятно слушать о нем. Тут она была права. Я не хотел узнать чересчур много о ее жизни. Мария становилась привлекательнее для меня оттого, что я понимал: в моих знаниях о ней всегда были и будут существенные пробелы.
Но она считала иначе. По-видимому, на ее вкус, я был недостаточно откровенен.
– Мне кажется, любовь и секреты несовместимы, – сказала она мне однажды ночью. Мы лежали в постели у меня в квартире. В тот раз она пыталась напрямик выяснить все подробности аварии.
– Ничего не помню, – ответил я. – Я тебе уже говорил, я ничего не мог припомнить ни сразу после аварии, ни потом.
– Любопытно знать, почему ты не можешь вспомнить, – настаивала Мария. Ее взгляд пытался проникнуть мне в душу, но я был настороже.
– Я не знаю, – повторил я. – Не знаю, и все тут. Я давно и думать-то об этом перестал. – Тут я солгал.
Фотография моих родителей стояла на комоде. Мария сняла ее, долго и внимательно вглядывалась.
– Где, ты говоришь, их сняли?
– Перед мотелем, – сказал я. – Доктор Гиффен рассказывал, что в этом мотеле я и был зачат.
– В самом деле? – переспросила она. – Интересно, кто их сфотографировал? Другой постоялец? Кто-то знакомый? Кто-то третий?
– Не знаю и знать не хочу, – сказал я. И это тоже было неправдой.
Через полгода после встречи в парке я попросил Марию выйти за меня замуж.
Мы назначили свадьбу на конец ноября. Холодный день, проливной дождь, переходящий порой в мокрый снег. Обряд – вернее бюрократический акт, совершенный мировым судьей, – был проведен наскоро в пустом кабинете городской ратуши. Свидетелями были два посторонних человека; обоим не терпелось вернуться к своим делам. Я бы не узнал их, если б встретил на улице через пять минут после церемонии.
С тех пор прошло около года. Мария хотела работать и устроилась в местный архив, на три дня в неделю. Мы зажили вместе.
Поначалу нам было нелегко. Мы оба вступили в брак с людьми, которые существовали двадцать лет назад. Порой, целуя овал ее рта, я целовал пустоту. Порой не видел на ее лице красоты – одни только оспины. Иногда ее улыбка казалась мне не улыбкой, а невольной гримасой, похожей на ту, с какой Минни, включив сверхъестественное кошачье чутье, иг^ аедует неприятный запах.
Каким-то образом Мария угадывала мои чувства и платила пристальным взглядом на мою иссохшую левую руку, заканчивавшуюся костистой лапой. А ты, – казалось, говорила она, – можешь ли себе представить, что я чувствую, когда эта тварь крадется по моему теплому, живому телу?
И не забыть мне, как однажды я проснулся посреди ночи в ужасе: мне приснилось, будто мертвая левая рука сомкнулась на горле Марии, и я не могу ей помешать. Сон был настолько реален, что я включил свет и осмотрел ее горло – нет ли синяков. Мария тоже проснулась.
– Что такое? – спросила она.
– Всего лишь сон, – сказал я, но после этого я боялся заснуть во второй раз.
