Ознакомительная версия.
Быстрая сухая весна перешла в скоротечное лето. На работу, в «Хлеб и шоколад», Лета ходила почти формально, и отказалась участвовать в телепередаче «Адская кухня» – оказалось, на съёмки нужно ехать в столицу Украины, а она не хотела оставлять больных. Рассказ про женщину в коме и одинокого дедушку, которых Лета не могла бросить, даже ей самой казался неубедительным, поэтому она не стала ничего объяснять ни папе, ни Собаке.
– Погода была прекрасная, принцесса была ужасная, – посетовал папа, теперь, когда ребенок стал чуть ли не таджикской санитаркой, уже согласный и на карамель.
– У тебя кто-то есть? – спросила Собака.
– Да, – сказала Лета.
– Женщина?
– Да, – снова сказала Лета.
– Почему – она?
– Я боюсь за неё, она тяжело больна.
– Жизнь всего одна и очень короткая. Ты должна думать о себе. Жалость – не повод для любви.
– А сын и больная мать, отец и дочь, какие чувства между ними?
– Это не любовь, а гуманизированный инстинкт, – уверенно бросила Собака.
Еще издали, только подходя по тротуару к зданию больницы, мысленно Лета была уже внутри, бежала вверх по лестнице – взгляд в раскрытые двери храма, коридор, пахнущий ладаном и дезинфекцией. Быстро переодеться, и в палату к женщине, грузно лежащей на боку. А вдруг ночью, когда по пещерам больницы ходил святой старец с волосами как серп и берёзовой бородой полумесяцем, произошло чудо! Лета представляла, как войдя в палату, увидит женщину пробудившейся, сидящей на кровати со счастливой улыбкой. А может, она откроет глаза в тот момент, когда Лета будет перекладывать надувную подушку или обтирать спящие руки легкой камфарой. Лета всей душой жаждала увидеть воскрешение и первой возвестить об этом.
Очнулась, жива! Сколько раз она мысленно вбегала в сестринскую с этим известием. И все вскакивали из-за стола, ликуя, плача от счастья. «Жива!» – неслось по коридорам. Но каждый раз на вопрос: «Как она?», сестра милосердия отвечала: «Состояние стабильное», и Лета хмурилась – стабильное, значит, чуда не случилось. И снова, уходя домой, мечтала – уж этой ночью непременно!
Во вторник Лета, как обычно, первым делом пошла проведать свою надежду на возвращение жизни. Женщина неподвижно лежала на левом боку. Лета пристально вглядывалась в полное лицо, налитое глухой водой, страстно желая увидеть, как вздрогнут ресницы и шевельнутся бескровные губы. Потом перевела взгляд на столик. К стакану с водой была прислонена отпечатанная на компьютере и даже закатанная в пластик записка: «Просьба не кормить и не поить – предстоит чин соборования». Лета запетляла руками, перебирая карманы, рукава, спинку стула и пакет с подгузниками. Соборование!.. Его ведь проводят перед кончиной? Просьба не кормить и не поить – предстоит чин смерти. В одном из многочисленных промаркированных и надписанных контейнеров в комнате сестёр по-хозяйски хранится карточка, чёрная метка, которую кладут возле того, кому предстоит умереть? Лета представила, как братья и сёстры, встав тесным крылом, молятся, скорбно смотрят на старшую сестру, а она, прикрыв на секунду глаза, кивает и достает карточку – душа может вот-вот отлететь, так пусть, по крайней мере, окажется в раю, как у всякого, кто соборовался перед смертью. Мысль, что ни о чём не подозревающего человека, находящегося без сознания, готовят с миром уйти в мир иной, поразила Лету. Она представила, как полюбившийся ей одинокий дедушка лежит на больничной койке, страдая от немощи, но планируя на праздники выписаться домой, а уже наготове записка, и проходящие смотрят на неё, затем в лицо больного, и отводят глаза – не я, на этот раз не я…
А зачем тогда тяжелая, безнадежная женщина несколько месяцев лежала с воткнутыми в тело трубками и стомами, зачем её мыли, обтирали, мазали кремами, бесконечно переворачивали и встряхивали, борясь с пролежнями. Ведь это пролежни от земли, в которую ей всё равно предстояло уйти, которая добродушно ждала всё это время. Что толку, что теперь её опустят в могилу не подгнившую, а сухую, прохладную, свежую.
Лета взяла женщину за руку, мягкую и чистую, с аккуратно постриженными ногтями.
– Пожалуйста, живите, – бормотала она.
– Не боишься сглазить? – шептало за спиной Леты, так что она чувствовала коптящее движение воздуха по щеке. – Смерть всё равно кого-то должна забрать. Не её, так тебя. Не одного, так второго. Какой смысл в подвигах, зачем гибнуть, спасая, всё равно в итоге одного человека не станет. Чем же один лучше другого? Пусть лучше умрет она, чем ты – молодая и здоровая.
Лета злобно дернула плечом, сгоняя шёпот, и заботливо прикрыла спящую руку краем одеяла.
В пятой палате Лету ждала старушка, мать иерея – старшая сестра попросила провести с ней гимнастику для ног. Лета вошла, когда ученица сестринского училища милосердия умывала матушке лицо. Осторожно промыв голыми пальцами, без перчаток, прикрытые глаза, сестричка расцеловала щеки и волосы матушки.
– Миленькая наша, – восклицала ученица и радостно вскидывала пушистые, как верба, брови.
Рядом поднимал, чтобы пересадить на кресло-коляску, тяжелую больную брат милосердия, сосредоточенный человек чуть за тридцать, сухожильный, с тёмной бородой, с упорством поднимавший любые тяжести. Брата все любили за беззаветность и пренебрежение трудностями – он не боялся «сорвать спину» и верил, что молитва «защищает от внутрибольничной инфекции».
– И голова, и руки! – хвалил его как-то Лете больной с ходунками.
Брат тоже всегда работал без перчаток. Лете казалось, и брат, и ученица сестринского училища нарочно испытывают судьбу, идут по краю, заглядывая во тьму. Но сегодня она решила, что ученица упрекает Лету в брезгливости и трусости.
– Сейчас нам гимнастику сделают! – прощебетала ученица, покосилась на перчатки, торчавшие у Леты из кармана, и убежала, обняв грязные кувшины и тазы.
Лета поздоровалась с матушкой, чуть шевельнувшей в ответ веками, сняла одеяло. Высохшие, почти детские ножки матушки были одеты в белые компрессионные чулки и пушистые вязаные носки. Сама матушка была не больше цыплячьей лапы. Сопровождая упражнения пояснениями, Лета слегка согнула почти закостеневшую ногу в колене, снова разогнула. Матушка едва слышно застонала.
– Потерпите, нужно немного потерпеть, – сказала Лета. – А то поправитесь, а на ноги не встать.
«Какое – поправитесь! Зачем я её мучаю? Какое право я имею приходить сюда и не давать человеку спокойно умереть? Зачем мы оттягиваем смерть тех, у кого она неизбежна? Кто спрашивал, хочет ли женщина лежать голой на глазах посторонних людей, терпеть трубки и чужие – пусть даже и в перчатках – руки, не в силах крикнуть: «Дайте же мне уйти!».
Матушка улыбалась, не открывая глаз. Но Лету милыми улыбками не обмануть. Теперь, поработав в больнице, Лета знала, если бабушка – божий одуванчик с простодушным взглядом, значит у неё дегенеративные изменения мозга. Нормальная пенсионерка не улыбается, а чихвостит молодых – молодежь нынче сами знаете какая, девки все сплошь наркоманки и проститутки. Старческая детская улыбка – признак не любви к ближнему, а затухания сознания, неминуемо ведущее в гроб. И зачем смерти суставная гимнастика?
Привезли завтрак – яркое событие в любой больнице. Все зашевелились, застучали ложками по кружкам.
Лета перешла к соседней кровати – сестра попросила покормить рисовой кашей пожилую женщину, всё время прятавшую свои и казённые вещи под матрас и в щель батареи за спинкой кровати.
– Она у нас немного простыла, – ласково сказала сестра Лете. – Вы ей нос вытирайте – когда нос не дышит, трудно глотать. Вот платочки, внучка принесла. – Сестра указала на упаковку дешёвых бумажных носовых платков из «Ашана». – Будем кашку кушать? Мы кашку с булочкой любим, да? С булочкой, с маслом.
Лета покрошила булку и подчерпнула каши. Женщина – по мнению Леты, так выжившая из ума старуха – довольно бессмысленно глянув на ложку, открыла рот. Из носа потекло, слизь была прозрачной, видимо, насморк уже заканчивался. Лета вытащила сероватый платок и вытерла мокрый парафиновый нос. Бумага сразу расползлась, безумная старуха тяжело дышала ртом, и Лета, не веря, что всё это происходит с ней, подтерла сопли краем своей ладони. Но когда это произошло, Лету вдруг охватило веселье – всё-таки она способна любить ближнего! Она с прибаутками скормила всю кашу и булку, сложив у себя на коленях – на столике уже не было места, мусорную гору рваных, скомканных, мокрых платков. К удивлению Леты, микробы на неё не перескочили, она не заразилась ни раком, ни старостью, ни безумием. Гордая своей смелостью и тем, что отвращение преодолено, Лета вымыла ложку, липкую от каши и старческой слюны. Ещё немного, и она сможет поделиться своей любовью с каждой сумасшедшей старухой!
Ознакомительная версия.
