— Ух ты! Понятия не имею. А ты?
— Я точно выберу БДВ[65]. Потому что тогда мне можно будет попадать сразу в две книги Роальда Даля! Ведь Большой и Добрый Великан появляется еще и в одной главе «Дэнни, чемпиона мира», правильно? Мне, правда, не разрешили его прочитать, но я помню, как вы показывали нам этот кусок, когда прочитали «БДВ». Помните? Вы еще подняли книгу, чтобы всем было видно.
Я с удовольствием представила себе Иэна в образе дружелюбного великана, который с грохотом проходит по улицам Миссури и одним ударом ноги превращает пастора Боба в лепешку.
Я ненадолго задумалась и сказала:
— В таком случае я, пожалуй, буду Тезеем. Помнишь такого?
— Это тот парень с Минотавром? У него еще был клубок?
— Да, он самый. И выберу я его потому, что про него есть штук сто разных книг. Он есть и в пьесе у Шекспира, и у всех греческих и римских писателей. Может, конечно, некоторые сцены сражений для меня жестковаты, но это не важно — я ведь в любом случае большую часть времени проводила бы у Шекспира.
— И в «Мифы Древней Греции» вы бы могли заглядывать! — подсказал Иэн.
— Обязательно!
Тут и без психоаналитика все было понятно: мне хотелось стать тем парнем, который находит выход из лабиринта, парнем, который может смотать нить обратно в клубок и вернуться к тому месту, откуда начал.
— Ну так вот, а еще, если ты, например, сам писатель, то в раю для тебя другие правила. Писатель может попадать в любую историю, которую сам написал, и ему разрешается становиться то одним персонажем, то другим. Поэтому Роальд Даль мог бы сначала немного побыть БДВ, а потом Чарли, а потом, например, Сороконожкой в «Персике».
— Расскажи мне об этом своем друге Майкле.
— Да он мне не то чтобы друг. Он ковыряется в носу.
— А другие друзья на этих занятиях у тебя есть?
— У нас там совсем нет свободного времени. И нам вообще-то не разрешается много болтать о чем угодно. Зато иногда там дают пончики. Знаете, что классно? Если вас когда-нибудь посадят в тюрьму, вы сможете заниматься своей прежней работой. Ведь в тюрьмах есть библиотеки, правильно? Ого, через десять секунд Нью-Йорк!
Впереди показались плакаты с туристической информацией и уведомлением о местных правилах дорожного движения. Иэн снял кепку и запел «Эри-Канал»[66].
Я размышляла, добавляется ли к обвинению новый пункт каждый раз, когда мы пересекаем границу нового штата, или нет ничего более преступного, чем выехать один раз за пределы своего? Я почувствовала, что гудрон под колесами стал более ровным и гладким, как только мы въехали в пригороды Нью-Йорка. Создавалось ощущение какой-то торжественности и монументальности, хотя, по правде сказать, мне всегда хотелось, чтобы при въезде в Нью-Йорк стояла огромная арка. Все-таки одно дело, когда начинаешь замечать на дороге знаки «Пристегнитесь!», и совсем другое — когда проезжаешь через городские ворота или контрольно-пропускные посты. Я попыталась представить, как персидские посланники въезжают по Аппиевой дороге в Рим, а великий город встречает их знаком «Проверьте сбрую». Вышла бы полная ерунда. Жаль, что теперь все так просто. Хотя в настоящий момент контрольно-пропускной пункт нам был конечно же ни к чему.
Когда мы пересекали границу России, направляясь туда с университетским хором уже в посткоммунистические времена, я испытывала какое-то нелепое чувство превосходства и изо всех сил старалась думать о дяде, который погиб, пытаясь оттуда выбраться, и об отце, которому удалось бежать, проплыв по реке со сломанной ногой. А я — смотрите-ка — просто показываю паспорт какому-то пограничнику, который забрался к нам в автобус и едва взглянул на мои документы. Разве мог он догадаться, что я — с этой своей сокращенной фамилией, ровными зубами и кроссовками на ногах — считаю себя русской? Что из-за одежды, украденной из химчистки, головы, надетой на копье, и ужасной шутки о кошке я чувствую себя русской даже больше, чем американкой? В то время я пыталась всерьез задуматься об эмиграции.
Теперь, став старше, я бежала сама — пускай не из своей страны, но от всего, что было мне знакомо, — и происходящее казалось мне куда более реальным, чем те юношеские мечты о России. По правде сказать, в наш век дешевых перелетов, электронной почты и международных звонков непросто представить себе, каково это было для моего отца и его брата — собраться и уехать, понимая, что все, кого они знали двадцать лет жизни, навеки из нее исчезают; что теперь им предстоит либо умереть в этих самых свитерах, которые на них надеты, либо прожить в них следующие три месяца; что они, так прекрасно говорившие на русском, отныне навсегда превратятся в иностранцев с нелепым акцентом; что их дети будут людьми из чужого мира.
Я размышляла, смогу ли и в самом деле (когда меня начнут искать и развешивать повсюду мои портреты) уехать из родной страны: отправить Иэна домой, убежать в Канаду с Аниными монетами и больше никогда оттуда не возвращаться. Возможно, это будет не так уж и плохо. Взглянуть на Америку со стороны, почувствовать себя неудачником, а не хозяином жизни. Или перебраться в Австралию, страну преступников и изгнанников. Тем более что их гимн я уже знаю.
Когда мы подъезжали к очередной заправочной станции, у меня зазвонил мобильный.
— Не надо, — сказала я, потому что Иэн уже потянулся к приборной панели, на которой я неловко пристроила телефон. Я ответила на звонок сама, одновременно подводя машину поближе к колонке.
— Это я, — раздался в трубке голос Гленна.
Я сунула Иэну в руку пять долларов и кивнула в сторону магазина и кассы. Он вприпрыжку поскакал к дверям.
— Ну и денек у меня сегодня был, — начала я, выбираясь из машины и на автомате вставляя шланг в отверстие бака.
— Когда ты возвращаешься домой?
Голос у Гленна был какой-то чересчур громкий и низкий — если бы это я позвонила ему, то подумала бы, что разбудила. Я с трудом вспомнила, что, по его сведениям, должна все еще быть в Кливленде.
— Думаю, скоро. В смысле я смогу захватить тебя, когда поеду обратно, но пока точно не знаю когда.
— Я нашел проститутку.
— Что? — переспросила я.
— Я говорю: нашел себе попутку.
— А, ну отлично. В смысле ладно, хорошо.
Он то ли застонал, то ли зевнул — я толком не разобрала.
— Я правильно понимаю, на следующих выходных тебя можно не приглашать? — спросил он.
У него был очередной концерт, второе исполнение ремикса «Мистер Блеск», который, похоже, хвалили в малотиражках, что освещали музыкальные новости и рецензировали оркестровые пьесы, впервые выносимые на суд публики Сент-Луиса.
— В смысле, ты ведь сказала, что моя пьеса похожа на песенку из мультфильма, так что…
— Я приеду, если получится, — перебила его я. — Возможно, мне придется ненадолго вернуться в Чикаго, помочь подруге. Проблема только в этом.
— Не сомневаюсь, — сказал он. — Кстати, хорошо, что ты мне напомнила: звонил этот парень.
Я сразу решила, что речь о полиции.
— Парень? — переспросила я.
— Ну, твой умственно отсталый друг. Рэмбо, или как его там. Спрашивал у меня про какого-то ребенка из библиотеки.
Я ничего не понимала, и мне необходимо было узнать подробности: например, когда именно он звонил? Но больше всего на свете мне хотелось поскорее отключить телефон, который выскальзывал из мокрой от пота ладони. Я не придумала более удачного вопроса, чем вот такой:
— Откуда у него твой номер?
— Твою мать, да мне-то откуда знать! Потому что он в тебя влюблен и следит за тобой! Слушай, Люси, может, мне пора заявить на тебя в полицию?
— Интересно, по какому поводу?!
— Ну, это ты мне сама скажи по какому.
— Из-за того, что не иду на твой идиотский концерт? За то, что помогаю больной подруге? Я знаю о мальчике из библиотеки. Я разговаривала с Рокки, и я ужасно расстроена тем, что произошло.
— Просто все как-то не складывается. В том смысле, что этот парень сказал мне, что ты уже пожертвовала подруге костный мозг.
Ага, выходит, Рокки позвонил Гленну после нашего разговора, который произошел всего несколько часов назад. Это очень плохой знак.
— Он меня неправильно понял.
Счетчик на колонке щелкнул, сообщая, что заправка окончена. С минуты на минуту должен был вернуться Иэн.
— Ты плохо умеешь врать, — сказал Гленн.
— Нет, я прекрасно умею врать! Ведь ты мне поверил, когда я похвалила твое оркестровое переложение рекламного джингла!
Я выпалила это инстинктивно, наверное, просто чтобы поскорее от него избавиться. Было бы неплохо, если бы он на несколько дней исчез и не разговаривал со мной, а еще лучше, если бы он разозлился настолько, что, если Рокки снова ему позвонит, сказал бы ему, что уже несколько дней ничего обо мне не слышал и надеется, что я горю в аду.
