И здесь слышно, как люди спотыкаются о тела на улицах Тимишоары, и они, те, кого собрали в автобусе, улавливают эхо. И понимают: надо что-то делать. На пути к центру Бухареста они перешептываются, стараясь, чтобы сопровождающие не заметили. Что делать – спрыгнуть на ходу, убедить водителя остановиться? Невозможно, они окружены грузовиками, заполненными обычными аксессуарами: сине-желто-красными флагами, транспарантами, прославляющими Старика. Что ж, если надо еще раз присутствовать на этом спектакле, они освищут его, они взорвут тишину, созданную силой ужаса, который им заталкивают в глотку год за годом с такой силой, что он доходит до мозга.
Сговорились человек двадцать – станем кричать: Тимишоара, Тимишоара!.. Они ошеломлены собственным решением, страх засел в них уж очень глубоко, они молчат и смотрят через окно на опустевшие улицы столицы. Все рабочие бухарестских заводов уже на Дворцовой площади. В первом ряду пионеры и партийные чины. Трибуну охраняют полицейские. Соседние улицы под наблюдением, в толпе рассеяны сотрудники Секуритате.
С чего они начали? Сделали глубокий вдох или, напротив, затаили дыхание, стараясь победить страх, отогнать ненужные сейчас мысли? Элемент супер-супер-Е: глотнуть воздуха пересохшим горлом, напрячь живот, превратить грудную клетку в резонатор и выпустить на волю почти неслышное среди обязательных «ура, ЧА-У-ШЕС-КУ» свое «Ти-ми-шо-а-ра, Ти-ми-шо-а-ра».
Некоторые из стоящих вокруг них оцепеневших людей судорожно всхлипывают. Дрожь, а потом ничего. Рассказ прерывается. Умолк и поднявшийся на трибуну Товарищ – старик в черном пальто и каракулевой шапке. Он тоже оцепенел. Но вот он ожил, повернулся к жене и к замершим министрам.
Из двадцати рабочих, связавших себя в автобусе клятвой сделать что-нибудь, до сих пор не изменили клятве всего двое. Только двое, держа в руке сине-желто-красные флажки, которыми им приказали размахивать, продолжают идти вперед, куда идут – понятия не имеют, но медленно двигаются вперед между рядами и на ходу повторяют: Ти-ми-шо-а-ра, Ти-ми-шо-а-ра.
Старик прочищает горло, стучит по микрофону, словно по старой, испорченной телефонной трубке. Наверное, какая-то техническая проблема – восстановить связь – о чем он говорил-то, ну да, над страной нависла террористическая угроза – в Тимишоаре сеют смуту иностранные агенты – Румыния осуждает эту агрессию – мы восстановим порядок и – главное не думать о – Стена – Ростропович – болгары, Польша, Германия – рукопожатие, прозрачность… что он там говорит, этот русский, чем-то управляющий…
У него кружится голова. Он облизывает пересохшие губы.
АЛ-ЛО? Он задает вопрос декабрьскому ветру, приносящему откуда-то издалека крики, как много голосов: Ти-ми-шо-а-ра, Ти-ми-шо-а-ра. Ал-ло, ал-ло? Да кто там? Вы кто? Кто это? Как знать… Ему чудится некая рябь на горизонте, хотя небо сияет, ледяное и яростное, это что, новый детский танец, такие чудесные малышки, или что? Товарищ Елена, ученый с мировым именем, хватает его за руку, подсказывает какой-то незнакомый текст, да что она такое говорит, пообещать им прибавку, она повторяет, старая школьная учительница, которой уже не удается сдерживать толпу, АЛ-ЛО, кричит она, но без микрофона голос ее звучит жалко, срывается, тишина, молчите, тишина, ну замолчите, хватит уже, кто там, а его, Старика, заело, он заикается, алло алло алло алло алло алло… So what. Какая разница. Все кончилось. Картинка замирает, трансляция прерывается, на фоне подрагивающей телевизионной тест-таблицы звучит патриотическая песня.
Потом специальный выпуск возобновляют: теперь люди в легкой одежде толпятся перед трибуной на фоне нежно-голубого неба. Искали в спешке, чем продолжить передачу (а продолжить надо было любой ценой), ну и схватили первые попавшиеся кадры. Оказалось – митинг, состоявшийся прошлым летом.
* * *
В какой миг все перевернулось? Какое событие превратило вечных зрителей в актеров? Несколько смельчаков прокричали «Тимишоара», и почти мгновенно – взрыв, почти мгновенно толпа сдвинулась с места, все разбежались с большой площади, рассыпались, все повернулись спиной к Товарищу, неслыханно, никто же их не отпускал! Но что это был за взрыв? Рабочие, решив покончить со всем этим, всего-навсего запустили петарду? Власть предприняла отвлекающие действия, чтобы заглушить выкрики в толпе, настроенной против Чаушеску? Или это не взрыв, это грохочут танки, которые ворвались на соседние бульвары, – надо же как-то сдержать оппозиционеров, ведь первая кучка манифестантов уже пыталась пробиться к дворцу?
А назавтра – кто стреляет по плотной толпе? Люди впервые пришли сюда по собственной воле… Больше тысячи убитых за несколько дней совсем не бархатной революции. Невозможно себе представить, чтобы это рикошетили случайные пули, сказали мне в Бухаресте. Но в таком случае откуда взялись эти залпы? Стреляли мифические банды, состоящие из психопатов-сирот, которых с детства натаскивали на поклонение Чаушеску и защиту Вождя вождей? Его последняя опора? А может, советские агенты? Что-то слишком много туристов прибыло в страну с начала декабря… Допустим. Но кто отдавал приказы снайперам? И главное: кто в кого стрелял? Все стреляли во всех, потому что уже много лет никто не знает, кто здесь кто. Кому можно доверять.
ЦИФРЫ: 13-95-25
Номер 13-95-25 – это автоответчик румынского телевидения. В ходе революции телецентр был при поддержке армии захвачен восставшими, и вот – запись звонков, поступивших после того, как сообщили о казни Чаушеску, но никакой картинки на экране не появилось.
– Алло? Я мать солдата, ему двадцать один год (рыдания). Я ничего о нем не знаю. Есть ли где-нибудь список раненых? И… убитых?
– Алло, алло? Вы хоть назовитесь, вы, там, на телевидении! Вы кто? Мы хотим видеть казнь. Съемки. Подробности.
– Алло? Я хочу узнать насчет Това… то есть бывшего Товарища.
– Алло? Послушайте, мой брат служит в Секуритате, у него нет оружия и никогда не было, что на вас нашло, почему вы говорите о них как об исчадиях ада, это же неправда, неправда!
– Алло? Я хочу увидеть. Всё. Мы хотим увидеть всё.
– Алло, цензуру три дня как отменили, а вы, вы… (Он кричит.) Почему мы должны оставаться спокойными и терпеть, опять и опять? А? (Он рыдает.)
– Алло? Вот что: моя жена пропала два дня назад. Поищите ее, пожалуйста. В больницах, везде! Она, несомненно, сообщница этих террористов, госбезопасности, дайте ее описание всем! Задержите ее!
– Нас что, опять обманывают? (Она в бешенстве орет, но при этом словно декламирует.) Мы в конце концов подложим бомбу, мы, женщины, которые вечно подчиняются другим. С Румынией послушных тел покончено!
– Алло? Алло, вы меня слышите? А-а-а, это автоответчик… От всего сердца, от всей души умоляем вас, мы хотим увидеть преступника, хотим сами его судить, не…
Сообщения, оставленные на том же автоответчике на следующий день. После того как были показаны мертвые тела четы Чаушеску.
– Алло, у меня вопрос: почему у трупа глаза светлые, когда на самом деле глаза у него были черные? А? А?
– (Устало.) Послушайте… У… нас… есть… режиссеры. У… нас… есть… актеры. У… нас… есть… чемпионы… чемпионка… Мы могли бы… снять… фильм об этой эпохе, о нашей… о жизни этого мерзавца, мы могли бы…
* * *
Они беспорядочной толпой бегут к зданию румынской телестудии. Тысячи закоченевших людей в ночи скандируют, без устали требуют до самого рассвета: A DE VĂ RUL A DE VĂ RUL A DE VĂ RUL (правду правду правду правду).
На Западе-то правду знают. О, романтическая версия и в самом деле завораживала, но всего несколько дней – скажем, до 24 декабря 1989 года, до кануна Рождества. Этот восставший народ, это пробитое знамя, эти толпы, поющие «свобода, свобода», падение диктатора, всеобщее ликование – ведь разделались с устаревшими и губительными для свободы принципами, избавились от коммунизма, чтобы двинуться наконец к современной прозрачности! Западные СМИ, в упоении от рейтинга теле– и радиопередач, не утруждали себя расстановкой запятых и множили число погибших в Тимишоаре… Да разве для Истории может быть лучшее завершение эпохи Чаушеску, чем эти трупы марксизма-ленинизма и эти судьбы, способные послужить уроком, судьбы мучеников, судьбы жертв Вождя вождей, которого Франция так некстати наградила несколько лет назад большим крестом Почетного легиона?..
Вот только очень скоро западные арбитры, смущенные тем, что были недостаточно внимательны к подробностям последнего коммунистического перформанса, решили, что никакой это был не суд, пародия, да и только, а казнь – очень уж зверская, нет, правда, румыны, явившись на наш демократический бал, повели себя далеко не лучшим образом. Всю историю испортили своим враньем, этими грубыми подтасовками, этими фальшивками с горами трупов.
